twilight

      — Кто бы мог подумать, что место во главе стола будет самым одиноким.       Она совсем охрипла от громких тостов, едва слышных за скандированиями, и от скандирований, заглушающих чужие тосты, и из надломов её голоса скорбь теперь сочится так густо и обильно, что Цири не может даже повернуться к ней лицом — только крепче сводит брови к переносице и как можно пристальнее вглядывается в тучи на темнеющем небе, не позволяя себе всхлипывать слишком громко, когда сдерживать слёзы становится совсем невыносимо. Ей бы хотелось сказать, что ей жаль — очень-очень-очень жаль — но она скорее потребует скинуть себя с этой террасы вниз на скалы — потому что на Скеллиге смерть за смерть — и её в таком случае скидывать нужно безостановочно, пока не погаснет солнце — чем уподобится в своём лицемерии всем остальным на этой тризне — «нам так жаль, что ваш отец умер; интересно, кто же станет вашим новым советником?»; поэтому она просто сгребает насыпавшийся на парапет снег и сминает его двумя руками в бессмысленную уродливую полусферу; капающие слёзы делают её ещё уродливее. Они молчат так, наверное, несколько минут, пока её всхлипы не становятся совсем очевидными, и её плечи не начинают ходить ходуном, и полусфера на парапете не превращается в блин из влажного снега, и она просто надеется, что уже давно стоит здесь одна, и никто этого не видит — только сзади тоже всхлипывают, с тем же упрямым стыдом и наивным детским стоицизмом, противоречащим самой природе этих всхлипов, и чей-то горячий лоб прижимается к ней сзади между лопаток; и Цири холодно до того, что пальцы в перчатках сводит болью и бёдра с плечами жжёт как от огня; но она не смеет пошевелиться — только плачет и трамбует обратно ладонями уродливую полусферу. Они стоят так до тех пор, пока слёзы на щеках не начинают впиваться в кожу и не немеет скальп, и отмирают только когда из-за двери в зал доносится пьяное бахвальство Хьялмара — такое же надломленное, сочащееся, упрямое и стоическое; хрупкое, на самой грани; только тогда, с одним последним глубоким всхлипом, уже совсем сухим, Церис отстраняется от неё — и место, где её тёплый лоб прижимал рубашку, надувается от холодного горного ветра — и Цири давится своим последним сухим всхлипом так, что тут же начинает стучать зубами и прикусывает кончик языка — и Церис мягко берёт её за руку и тянет к выходу из сада. Они обходят продолжающийся пир стороной через стены замка, и где-то по пути Церис обещает отогреть Её Императорское Величество мёдом, но Цири возражает, что до этого, Ваше Королевское Величество, ещё далеко; и Церис улыбается ей в печально пляшущих отсветах факелов, и на её голове нет короны — только спутавшиеся влажные пряди; и Цири спрашивает, не глядя себе под ноги, почти спотыкаясь о порог её комнаты, не превратятся ли они от этого мёда в медведей; и Церис отвечает, что лучше медведи, чем пьяный Хьялмар — и задвигает за ними засов.