Нежеланное сбывшееся (рабочее название)

Кандалы натирают щиколотки, металлом кусают кожу и сквозь слезы, сжав зубы, я скидываю мешок с пшеном в телегу, где лежат еще арбузы и стоят клетки с птицей. Рот наполняется слюной от мысли, что в жареном виде они выглядят намного лучше, и я не против закусить мясо свежим арбузом. Аббад не давал нам достаточно еды и воды чтобы утолить жажду и голод, буквально скармливая помои. Засунув гордость куда поглубже я ела, запихивая кожуру от картофеля и объедки ужина в себя, давилась крохами сухарей и пила грязную воду, которую собирают с заброшенных колодцев. За пару недель, которые я провела здесь, я уже привыкла, кажется, ко всему: Сухому горячему воздуху, грубым камням, из которых выложены дороги, вечной боли в спине и плечах, а так же домогательств. Толстые, покрытые жиром руки часто сжимали мои бедра или грудь. Дальше этого лапанья не заходило, но и толика такого внимания вызывала во мне тошноту и омерзение, явственно проступающее на моем лице. Аббад был обделен женским вниманием: жены не было, а те девушки, которых он приглашал в свою семью, отказывали с настойчивой активностью, из-за чего жирдяю приходилось прибегать к услугам проституток, местного квартала с множеством борделей. Также он не прочь полапать и нас, своих рабынь, но чаще он кривит омерзительную гримасу, выплевывая, что жалких нас, он, трахать не будет. В этот момент я хочу смеяться, потому что кроме рабынь, которых он может заставить с собой переспать, да проституток, ему никто не даст. Любой камень, любая железка была бесполезна, против десяти килограмм, да с моими нынешними силами. Истощение сделало из меня подобие скелета, с выпирающими ребрами, острыми коленками и впалым животом. Но в моменты моих попыток вскрыть замок кандалов или сломать их, я понимаю, что попытки эти бесполезны. Из Бальбадда меня перевезли в Тишань, в торговый город, полностью наполненный рабами и там, на местной ярмарке невольников, меня выкупил Аббад, местный купец. Город окружали барханы песков и скалистые горы, в которых жили дикие псы. Те часто появлялись в городе, делая набеги на фермеров, которых было не так много из-за тяжелого жаркого климата, или пробегали среди рынка, воруя у торговцев. Бежать было некуда, политика города была на стороне господ. У рабов не было права слова, у нас не было права даже дышать. Тишань процветал за счет лабиринта, который хотели покорить особенно храбрые глупцы, собирая банды, а порой даже маленькие войска. Преисполненные надеждой и желанием разграбить лабиринт, присвоить себе великую силу джина и его несметные богатства, они терялись в опасном месте, а память о них стиралась за вшивые пару часов. Аббад часто представлял, куда бы потратил богатства лабиринта, присвой их себе. Жирный ублюдок, считал, что рано или поздно он сможет покорить лабиринт, что было глупой и досадной ошибкой. Ни мозгов, ни физической силы. Только пару рабов, да три повозки с товаром, которые он надеялся продать за дороже на местном рынке. — Ливия? Тебя ищет Господин, тебе стоит поторопиться, — за плечо меня трогает смугленькая девушка, с копной черных волос. Такая же рабыня, как и я. — Иду, — Аббад по своему усмотрению дал мне новое имя, так как мое настоящее имя ему не нравилось. Так я и стала Ливией, невольницей Аббада. Я еле передвигаю похудевшими ногами, звеня стальными цепями. Силы покинули меня, я выживала от корки до корки сухаря, которую давали один раз на дню. В праздники нас кормили два раза, и даже давали кусочек мяса. Но за проведенное здесь время был только один праздник. Когда меня, словно лошадь, покупал Аббад на свои тридцать шестые именины. Тогда я получила кусок мяса, краюху хлеба и чашку молока. Больше я этого не видела. Рабы открывают передо мной двери, и свет от открытых окон комнаты льется на меня, освещая мои синяки и грязь на теле. Жирный ублюдок сидит на мягкой скамейке, среди рабынь, обмахиваемый веерами. Рядом стоит бокал с вином, и его кислый привкус висит в воздухе. — Я решил тебя продать, — без церемоний чавкает Аббад, закидывая в рот кусок курицы в соусе. В комнате витал запах еды и питья, желудок сворачивался в очередном спазме голода, а во рту накапливается слюна, разъедая сухость, — за тебя мне дают трех серебряных, и мешок с пшеном. Это более чем дорого. Гордись, что ты так дорого будешь продана. Я сжимаю зубы и страх оседает в желудке, вызывая тошноту и головокружение. Опять неизвестность, гонения и избиения. Ноги от усталости дрожат, спина от работы болит, а боль в голове бьет колокалами, из-за чего картинка перед глазами размывается и словно темная вуаль, черное марево застилает глаза, скрывая уродливое лицо Аббада. — Джанет и Мира приготовят тебя перед сделкой, может я смогу выбить за тебя гораздо больше. Меня уводят в купальню, оттирают с мочалкой и мылом, которое я впервые вижу за последние пару недель. Нас моют водой, один раз в неделю, буквально поливают и выгоняют вон из сарая, в котором это делают. Проходит неделя, а меня продолжают откармливать и мыть, и в таком положении я нахожу свои плюсы. Силы возвращаются, мясо нарастает на моих ногах, живот сейчас не такой впалый, наполненный едой и питьем. На шею мне вешают тонкий золотой ошейник, с красивым красным рубином, в волосы вплетают свежие цветы и тонкую посеребрянную нить, которая затейливо сверкает в толстой недлинной косе. Ноги облачают в полупрозрачные шаровары, а на верх цепляют лиф из двойной ткани, через который просвечивают темные ореолы сосков. Он недостаточно плотный, чтобы скрыть интимные места. Груди не осталось от недоедания, поэтому похвастаться округлыми формами у меня нет возможности. В большой комнате, предназначенной для гостей, среди света от свечей, стоит парень, кажется, моего возраста. Бледно фиолетовые глаза с узким кошачьим зрачком цепко осматривают меня, оценивая, прикидывая, стою я ли серебреников и тюка с пшеном. Придирчиво осматривая мой наряд, парень цепляется пальцами за мои волосы, больно дергая пряди. — Ты же понимаешь, Аббад, что если я обнаружу, что она попорчена, тебе несдобровать, — его кошачьи глаза щурятся, а довольно симпатичное лицо застывает каменной маской. Длинные одеяния сшиты из дорогой ткани, а перстни на пальцах блестят всеми цветами золотого и оранжевого.Его волосы зачесаны назад и закреплены золотым ободом, что показывает его высокий статус, да и процессия из стражников и невольников подтверждает мои опасения. — И если ты соврал, что она покладиста и достаточно умна, чтобы быть моей личной служанкой, твоей палатке не останется места на моем рынке, а мой добрый взгляд станет злым. Я осторожно слежу за этим красивым юношей, потому что понимаю, что он мой следующий хозяин. В голове крутится, что лучше бы я пошла с Синдбадом, где я была бы в безопасности, но, а если и не так, то хотя бы не была рабыней, была сыта и одета. И в данный момент, там, меня бы не продавали словно лошадь. — О, господин Джамиль, поверьте, эта девушка податлива и спокойна. Первое время может и покажет свой характер, но суньте под ее нос плеть, как она успокоится. Прикажите ей станцевать — станцует, рассказать стих — расскажет. Только она не знает местных баллад, но оттого ее очарование не пропадет, — щебечет Аббад, расхваливая меня, словно лучший свой товар на рынке. Только я и есть товар. Когда он меня забрал с деревянной рампы и увез в свой дом, жирдяй решил проверить мои умения, и вместо тяжелых работ, первую неделю я танцевала и рассказывала сказки, пока они не закончились. Аббад был жаден на женское внимание, голос и общение, а я не старалась этого изменить, за что была наказана. Убивать меня было жалко, поэтому я стала разнорабочим, как и многие в этом доме. Становиться его подстилкой не хотелось. Я видела выходящих из дома проституток, в синяках и садинах. Аббад был садистом и извращенцем, и только мысль, что он меня затащит в постель, или даже просто обнимет, вызывала тошноту и рвоту. Он мог меня взять силой, но не делал этого. И слава богу. — Если ты говоришь правду, то так и быть, я даже подкину пару тюков с пшеном. Мне не нравится взгляд этого парня, в нем есть нотка безумия, да и вид его рабов указывает, что он с ними не чаи распивает. Я стою покорно, зная, что могу отхватить плетью или получить тумаков, я мазохистской не была и поэтому терпела, понимая, что выживу только так. Бегство было бесполезным, а протесты и подавно. Не смотря на то, что я была в чем-то полезна, кроме тяжелой работы, меня могли убить. Я видела ссохшиеся трупы у краев города, пришпоренные песком, которые потом копали псы, чтобы унести кости, обтянутые кожей. Мне не прельщала мысль быть на их месте. За меня отдают пять серебряных монет и четыре мешка с зерном, на которые уже пускает слюни эта свинина. Мне делается нехорошо, когда я вижу мерзкую ухмылку этого Джамиля, и когда меня хватают под руки два амбала под два метра ростом, крепко сжимая чуть выше локтя, я практически не передвигаю ногами. Из-за страха по телу проходит паралич, и я только мутным взором слежу за этим парнем, красивым, но омерзительным. Он бьет по лицу девушку с красивыми красными волосами, хватает за щеки, больно сжимая и разжимая, а в ее глазах стальная пустота, словно ее не касается вся эта ситуация. Я не понимаю, в чем она провинилась, чтобы получить такое отношение, но в итоге она падает на пол, устеленный коврами, и ее простое белое платье, больше похожее на мешок, задирается, открывая часть бедер. На тонких лодыжках стальные оковы. Они скреплены между собой, из-за чего девочка не может расставить ноги достаточно широко, чтобы дать сопротивление или встать, после падения. Уже по темноте, меня засунули в клетку на колесах, больше схожую на тюрьму. Сплошные деревянные стены, с маленькими решетчатыми окнами к потолку, маленькая дверь для выхода и небольшое количество сена в самом углу. От усталости я провалилась в дрему, но на каждой кочке, я просыпалась, от мотыляния из стороны в сторону. Осознание, что теперь меня будет лапать другой мужчина, а может все зайдет и дальше, словно заезженная пластинка крутится в голове, когда в груди все сжимается от страха и невроза. Мы едем долго, ноги затекают, как и спина. Отчаяние сжимает горло стальными тисками, а перед глазами мелькают картинки самых первых ночей, когда я лежала среди других рабов, в маленькой каюте с зловонным запахом выделений и горшком за узкой перегородкой. Помню свои истерики, свои слезы и крики, панику, и понимаю, что больше не будет волшебного спасения. Время для меня летит незаметно, я не помню кто меня волок через двор, в котором пахло цветами и фруктами, не помню кто сдирал с меня тряпье и мыл в горячей воде, тщательно оттирая руки и ноги, уделяя внимания интимным частям тела. Грубые руки девушек вертят меня в стороны, а после на меня надевают еще более нежный шелк. Слышу тонкий звон и кожу холодят тонкие браслеты, с маленькими колокольчиками. На шее закрепляют кожаный ошейник, с расписными птицами. На ноги мне надевают тонкие чешки, с бисером и забавными изогнутым носками. Тяжелые кандалы сменяются лентами, на которых пришит бисер, и оглядывая себя в зеркале я вспоминаю Восточные сказки, в которых девушки ходят в подобном великолепии, пленяя мужской взор. Волосы не трогают, только меняют увядшие цветы на шпильки, закрепляя выбившиеся пряди. Идти стало невероятно легко и свободно, походка стала легкой и невесомой. И впервые хоть что-то радует душу. — Танцуй, — на меня смотрят эти бледно фиолетовые глаза, в которых плескается хищные нотки. Тонкие губы Джамиля рясстягиваются в предвкушающей улыбке и я не смею ему перечить, потому что не хочу того обращения, которое терпела та красивая девочка, что олицетворяла собой огонь. Такая прекрасная и такая несчастная, с пустым взглядом и ломкой тусклой улыбкой, что мелькнула у нее один раз, за все то время, что я наблюдала за ней. Заиграла Удд, и ее звонкая трель игривой нотой разрезает повисшую тишину. Проходит пару секунд, как музыкант быстрее перебирает струны, и в поток ее звонкости вплетают короткие и ритмичные удары барабана, и если правильно припомнить, то это думбек, распространенный ударный инструмент по всему миру. Заиграл бубен и кажется музыка стала ритмичнее, и я задвигалась более юрко, перебирая ногами и рукаvи словно пытаясь обнять мир. Кажется шпильки по вылетали с моих волос. Пряди защекотали лицо и плечи, и раскрыв глаза я не увидела Джамиля, что, словно коршун, следил за мной, не увидела девочки с глазами краснее самой густой крови, в которых на мгновение вспыхнула искра жизни и лицом, словно высеченное из льда. Я танцую и в меня летят монеты, мелкие и медные — Джамиль недоволен. На лице та же ухмылка, но взгляд цепкий и острый, словно я бабочка, которую протыкают иголкой. Но не для научного интереса, а так, для забавы. Отчаяние подталкивает меня стараться выполнять движения плавнее и попадать в такт. Но музыка резко обрывается и я застываю на месте, и перевожу чуть настороженный взгляд на парня. Тот хмурится, смотрит не на меня, словно погрузился в свое сознание и эта минутка дает мне возможность разглядеть обстановку вокруг. Высокие потолки, расписанные яркими красками, колоны с затейливыми орнаментами. Множество цветов и обилие еды на низких столиках. Все, что находилось в поле моего зрения было дорогим и красивым, точно сказочным. Ярким, блестящим, сделанным в благородных цветах. — Танцуешь ты не лучше лошади, что очень прискорбно. Посмотрим на твой язык. Настолько ли он искусен, как мне его расхвалил Аббад, — он подпирает свою голову рукой, и ждет, когда я заговорю. В моем горле пустыня и тело жаждало воды. — Можно… — провожу языком по сухим губам, ощущая мелкие трещинки, — можно ли глоток воды… мой… Господин? — слова даются сложно, каждый звук приходится из себя выдыхать, доставляя дискомфорт. Он смотрит пару минут, ленивым кивком головы давая разрешения служанкам принести мне бокал с прохладной водой. Я делаю несколько больших глотков, стараясь выпить максимум. Я не знаю местных сказок, Лиам не давала мне развлекательной литературы. Когда я только попалась Аббаду, в голове кроме азбуки, грамматики ничего не было и пришлось вспоминать сказки их моего мира. Аббаду нравилось первое время, пока он не счел скучной мою фантазию. Джамиль слушает сказку о Серой Шейке. Воспоминания мутные, я опираюсь на мультик, нежели на книжную версию. Кажется сказка ему по вкусу, раз он позволяет мне отпить воды и закинуть в рот пару виноградин. Следующей сказкой ему служит история о русалочке и иностранная сказка для нас обоих ему нравится больше, нежели про птичку. Ему нравится идея получеловека-полурыбы и он требует от меня показать как она выглядит. В руке я держала карандаш мало, только на уроках в школе, да на парах, делая заметки. А уголь, который здесь используют вместо карандаша и подавно. — Я не умею рисовать, мой господин, простите бездарную рабыню, — голова склоняется практически к самой груди, отчего моя кожа на шейных позвонках натягивается и я чувствую это. Плечи ноют от боли, руки трясутся от напряжения, а колени онемели от позы покорности. Кажется, что я выучила узор на ковре, но я не смею поднять глаза. Нахождение у Аббада многому меня научило, да и последний год потаскал немало. Уроки Лиам также не прошли даром, и она готовила меня к такому, словно бы знала, что такая ситуация может произойти. И на данный момент я не собираюсь позорить имя своей наставницы. До самого вечера я танцевала, под моими ногами блестели медные монеты, порой попадались серебряные и они жгли стопы, словно маленькие раскаленные угли. Я пила воду и за это я должна была рассказать несколько коротких сказок, и если Джамилю что-то не нравилось, он заставлял меня снимать одну часть гардероба. Под вечер я танцевала с одним браслетом, шароварах и тонкой полоской ткани на груди, которая ничего не скрывала. Стыда не было, только желание поскорее закончить вечер. Я опасалась его странно пытливого взгляда, потому что этот человек мог принудить меня к сексу. А я не желала его, не смотря на мой возраст. Не в этой ситуации и не в этом мире. — Ты свободна, — дает отмашку Джамиль, подзывая к себе девушку. Стройная, миниатюрная с красивыми каштановыми волосами и глазами цвета золота. Ее наряд был откровенным, но красивым — он подчеркивал ее небольшую упругую грудь и плавный изгиб бедер. Вырезы на ногах были прошиты тонкой цепью, словно приглашая ее разорвать. — Я отдал за тебя достаточно серебра и зерна, чтобы ты имела хоть что-то схожее на красавиц постельного района. Надеюсь ты не разочаруешь меня в следующий раз, — и сжимая в руках одежду, которую я сняла чуть ранее, бросает под ноги, словно мусор, — Не дай мне пожалеть о твоей покупке. Я выбегаю из красивой комнаты в пустой коридор и бреду сама не знаю куда. Словно лабиринт я петляю среди стен, пока не натыкаюсь на ту самую девочку с холодным лицом, но красивыми кровавыми глазами. Красные волосы обрезаны под самые уши, из-за чего пару прядей стоит торчком. — Ты ему понравилась, — тихо молвит девушка, отводя взгляд в сторону. — Теперь терпи. — О чем ты? — Он будет первую неделю жалеть. А потом… бить, издеваться, унижать. Она быстро проходит мимо меня маленькими шажками, насколько позволяет цепь. Как и говорила эта маленькая, но стойкая девочка, первую неделю он не делал ничего такого, что приносило бы боль. Но буквально еще один мой танец, что ему не понравился, как синяки расцвели на моих боках, ногах и руках. Джамиль имел очень тяжелую руку, не смотря на стройное телосложение, больше даже похожее на худощавое. Каждый удар я спрашивала себя, почему я не могу причинить ему вред своей особенностью, и слезы катились с моих глаз. За это я получала дополнительные удары. Он любил слезы своих игрушек и пытался добиться их любыми способами. Казалось, что я во сне, осознание, что я вляпалась по самое не балуй, не доходило до моего мозга, и словно заведенная кукла, я танцевала под выученную наизусть музыку и порой сидела в тишине с красивой аловолосой девочкой. Мы сидели молча, каждая думающая о своем, не пытаясь залезть друг другу в души. Нам было спокойно вместе, в маленькой тесной комнатке с двумя мешками сена, на которых мы спали и одной свечкой, которая дарила маленький свет и фантом тепла в холодные пустынные ночи. Обнимая друг друга ночами, я слышала ее размерный стук сердца, словно часы. Тик-так. Тук-тук. Тик-так. Тук-тук. Холод завывает за стенами особняка, и через тонкие стенки комнатушки, в которой нас держали, я слышу стоны ветра. Я танцую вновь, и в глазах мелькает смазанный облик Джамиля, Моржаны и высокого мужчины в маске, его личного телохранителя-раба. А я танцую, огрубевшими стопами наступая на медные монеты и кажется внутри у меня все заведено под часы. Как стук сердца Моржаны. Сильной девочки, которая смогла сломать толстый прут пополам без труда. Феноменально сильная девочка с огненными волосами. — Как необычно, — тихо замечает нежный голос. Я смотрю по сторонам и не понимаю, то ли я с ума сошла, то ли мне мерещится черное пространство вокруг. — Ты так отличаешься от всех нас. Внеземная сестричка. Я поворачиваю голову из стороны в сторону, но так и не могу увидеть обладателя голоса. Девушка, чуть младше меня, явно. — Я здесь! — рядом со мной колеблется воздух, не смотря на ощущение. Будто я нахожусь в вакууме. Вновь поворачиваю голову в сторону где, кажется, слышала голос, но там пусто. Как и везде. — Не здесь, а здесь! — Что? — Нет же, здесь! Я верчусь вокруг оси, пока не ловлю краем глаза фигуру. Она стоит передо мной, с мягкой улыбкой на губах и болотными глазами, моя точная копия. Словно я смотрю на себя в зеркало. В ее глазах нет ненависти, нет нежности или озорства. В ее глазах пустота с отчаянием, а тонкие, мои, губы изогнуты в ломаной улыбке поддержки. — Здравствуй, — ее рука, как моя, тянется к моему лицу, очерчивая пальцами впалые щеки, — я так долго тебя ждала, — она наклоняет голову набок, словно птичка, щурится, рассматривая меня так же, как и я ее. На интуитивном уровне я делаю те же движения, что и она. Или она повторяет за мной? — Это твое тело, — тихо замечаю, смотря на свои/ее глаза. Она по странному щурится, растягивает губы в улыбке. — Нет, твое, — мягко замечает, продолжая водить рукой по лицу. Она — это хозяйка этого тела. Я заняла ее место. — Как только я умерла, перестала быть его хозяйкой. Я рада, что ты стала моей заменой. — Почему сейчас? — может быть это сон, я просто сплю или я вообще умерла? — Ты вся в трещинах и надломах. Ты истощена эмоционально. Я не хочу, чтобы ты сгинула, так ничего и не добившись, — она целует меня в щеки, буквально мазнув тонкими обветренными губами, сложно наждачной бумагой, — ты — это я, а значит, я твое отражение, как и ты мое. Что чувствуешь ты, то чувствую я. — И наоборот? — Не совсем, — она уклоняется от ответа, и буквально моментально переключается на другое, — в твоей душе много переживаний, я, как якорь, тяну вниз, не давая им отпустить тебя. Прости. — в ее глазах огонь сожаления, но я мало понимаю как мне стоит реагировать в этой ситуации, — Отпусти меня, дай мне уйти, чтобы ты смогла пережить эту жизнь. — Я даже не знаю твоего имени, — щиплет в носу, першит горло, потому что ее эмоции, ее переживания, ее взросление души, все это начинает проходить через меня, словно я проживаю ее жизнь Жизнь в трущобах, отец-садист, мать умерла от голода. Никому не нужная девочка-нищенка.  — Оно тебе не нужно, — она с укором качает головой, но в глазах я вижу добрую насмешку. Ее. Мои. Наши. Эмоции нас окружают, словно море, но оно не топит. Оно просто есть. — Как это случилось? — дрогнувшим голосом спрашиваю, когда на глаза наворачиваются слезы. Так тяжело смотреть на свое отражение, видеть душу, которая росла вместе с тобой? Банда странных мальчишек, в которой были маленькие дети. Двух-трех лет. Худые и голодные, как и все здесь. — На корабле. Изнасиловали и удушили. Они оставили ее, в окружении опасных мужчин, у которых украли краюху хлеба. Те быстро нагнали ослабевших и вялых мальчишек и девчонок. Кто-то успел вырваться и убежать, кого-то общими усилиями отбили. Три мальчика, самые слабые из всей банды и она, те кто стали жертвенными ягнятами. Те кто расплатится за грехи всех виновных. — Ты хотела умереть. Они насиловали ее по очереди, до кровавых синяков сжимая кожу, до потери сознания сдавливая тонкую шею. Били плетью, избивали. — Да. Слезы текут, и я завываю в голос, крепко хватаясь руками за ее плечи. Ее боль и отчаяние проходит через меня, как иголка прошивает ткань, как стрелы вонзаются в деревянную мишень, оставляя свои отметины там, в душе, и она дарит мне свои воспоминания, свои эмоции и чувства, вытягивая на поверхность сознания. — Им нельзя было вас трогать! — я понимаю, что это случилось, но от переполнявших эмоций кричу что есть сил, потому что за эмоциональной и душевной болью, мне перепадают отголоски физической. — Теперь я свободна, — счастливо смеется девочка. Она не отвечает на вопрос, только тело светится мягким золотым сиянием, и сквозь мои пальцы летит пыльца, растворяясь во тьме. — Спасибо тебе, внеземная сестричка. Спасибо. Наверное глупо было надеяться, что меня спасут, как было в прошлый раз. Такого не будет. То был подарок судьбы, прощальный, словно бонус для новичков в игре где главное выжить. А там распоряжайся им как хочешь. Я глупая девчонка, сделала не так, как надо, за что теперь расплачиваюсь сполна. Для танцев я недостаточно гибкая, по мнению Джамиля, а для работы вполне годна. Теперь в мои обязанности входит мытье всего поместья, да рассказать очередную сказку этому избалованному ублюдку на ночь. Джамиль лишился рано родителей, за-за чего в детстве ему некому было рассказывать истории, и маленькому осиротевшему мальчику приходилось засыпать одному, без ласки и любви. Все это я выслушала, когда его рука резко схватила меня за волосы, больно оттягивая в сторону, вырывая один клок, а затем второй. Каждый новый факт его биографии я слушала с тихим шипением в зубы, когда его пальцы больно выкручивали мою кожу, или его ногти неприятно впивались в мои щеки, оставляя на коже красные полумесяцы. Мне было сложно дать отпор, да даже просто говорить, за что я и получала наказания. Когда душа истинной хозяйки тела освободилась, я стала чувствовать все ее эмоции от самого рождения. Слияние сознаний происходило медленно и сложно. Я терялась в эмоциях, в воспоминаниях, путала имена и все по мелочи. Она совершенно отличалась от меня. Ранимая и нежная, но ядовитая, словно песочная гадюка. В ее памяти были сохранены все лица, что когда-то причинили ей или мне вред, и ко всем она испытывала жгучую ненависть и презрение, мечтая им худшей смерти. Словно волк в заячьей шкуре. Мне было не под силу контролировать всплески эмоций и я не могла похвастаться самообладанием, за что получала наказания и на моей коже расцветали кровавые полосы, после поцелуев с плетью, и синие бутоны синяков. — Морджана, спасибо, — осторожно отодвигаю руку девчушки, в которой была зажата перетертая трава. Она сорвала ее за пределами деревни, куда могла выбегать время от времени, — нет сил терпеть боль. Я шиплю сквозь зубы ругательство, когда она хватает меня за цепь на ноге, дергая к себе. Как тряпичная кукла, мое тело падает туда, куда она дернула, и безвольной тушкой я лежу около ее ног, чувствуя прохладный сок травы на красной отметине. Вчера меня плеть целовала около девяти раз. На шестом я теряю счет от болевого шока. — Он тебя не бил плетью с кожей Василиска, — тихо подмечает девушка, оставляя небольшую часть кашицы на ране, — кожа ящерицы разъедает твою кожу, оставляя шрамы или лишает мяса навсегда. — Из чего сделана эта плеть? — интересуюсь, стараясь отвлечься от жжения, — которой меня недав… АЙ! — Кожа водяных Саламандр. Их чешуйки выделяют полезные выделения. Сродни исцеляющих. Поэтому твои раны быстро заживают и не остается шрамов, — она так же втирает траву в синяки и другие «поцелуи». Впиваясь зубами в мешок с сеном, чувствую, как тонкие, но крепкие соломинки впиваются в десну, но мне плевать, я хочу заглушить эту невероятно жгучую боль, что растеклась по спине и ногам. Он садист и чертов трус. Этот парень мечтает покорить лабиринт, чтобы как и все овладеть богатствами и силой джина. Два или три раза он собирал отряды из наемников, в надежде покорить лабиринт, но далеко не заходил, отправляя наемников в глубь. Как и все, никто оттуда живым не вернулся, кроме него. И мне приходится служить ему, чтобы выжить. Он мучил каждого, но больше внимания он уделял моей соседке и мне. Морджана с самого детства прислуживала ему, была его личной игрушкой для битья. Он не принуждал ее к сексу, для него она была грязной, но руку он поднимал на нее несколько раз на дню. Но Морджана, будучи фаналис, как Масрур, имела большую физическую силу и выносливость животного. Раны заживали с фантастической скоростью. И она могла стерпеть все. Морджана, девочка без прошлого и будущего, по крайней мере она считает именно так. Обладая выдающееся силой и стойким характером, я не понимала почему она не разорвала цепи и не ушла. В ее возможностях было уничтожить весь город, только бы она захотела. Но каждый раз, как я задавала этот вопрос, она не отвечала, выстраивая стены вокруг себя. И я понимала, что ответ она сама не может найти, запутавшись в прошлом. Она думала, что осталась одна на всем белом свете, мутант-урод, как ей вбивал в голову Джамиль с самого рождения. И я рассказала ей сказку о прекрасном королевстве без голода и рабства, с вечным ясным солнцем и песнями по вечерам. С справедливым королем и его верно-поданными. Один из которых большой и мускулистый красноволосый парень, имеющий силу сотни мужей. Морджана слушала и впитывала рассказ как губка, а я молилась, чтобы Синдбад все же продолжил мои поиски. Как я стала рабыней Джамиля, прошло добрых пару месяцев, в счете которых я потерялась еще на третьем. Как и в прошлый раз, Синдбад мог меня найти. Только вопрос стоит совсем в другом. Захочет ли?