Невидимые собаки Тимофея Ивина

Как именно Дима оказался в южной части города, вспоминалось с трудом. Как это называется: «возвращаешься с попойки» или «идёшь на попойку», когда на самом деле направляешься с одной на другую? Дима вздохнул и признался себе, что на другую он уже всё-таки не попадет — или не попадёт вовремя. Проще было направиться домой — точнее, на квартиру Ройша, где был условный Димин дом. Тем более что было уже заполночь, кажется, а значит, завтрашняя утренняя лекция его не дождётся. Южный район он толком не знал, но свято верил в лучшее (или просто отказывался верить в худшее — то есть в то, что заблудился). Здания здесь были старые, почти сплошь кирпичные. В дореволюционные годы совсем рядом находились казармы Южной части Охраны Петерберга: об этом Диме сообщила табличка на стене дома, где (согласно второй табличке чуть ниже) находилась мемориальная квартира некоего Твирина. Квартира Твирина-то тут, а квартира Ройша — леший знает где, и Дима заключил, что если не выдвинется в примерно её сторону немедленно, то рассвет встретит под мемориальными табличками. Может быть, чуть ниже даже повесят ещё одну: «Здесь трагически замёрз студент БГУ». Подышав на озябшие руки — конец ноября, как-никак, — Дима отправился в нелёгкий путь. Улицы были уже совершенно безлюдны, тучи разошлись, и неестественно яркая луна вытянула из его подошв тени. Дима прошёл пару кварталов, пока не осознал, что уже некоторое время слышит странное звонкое постукивание, словно по брусчатке волочится шпора. Но шпор со времён революции не носили (откуда Дима знает, как звучит волочащаяся шпора? Может, в нём заговорила память предков?). Дима произвёл осмотр своих пяток, но ничего предосудительного на них не нашёл. После чего сообразил, что это действие было довольно-таки лишним, потому что звук продолжал царапать воздух, даже когда Дима стоял. Что-то подсказывало ему, что лучше продолжать двигаться. Цок-цок. Словно чиркали о камень кончиком пера... или острым когтем. Цок-цок-цок-цок. Прикосновение десятка — двух десятков? — когтистых лап к брусчатке. Дима пошёл быстрее, ёжась на промозглом ветру. На когтистых лапах могло подкрадываться разве что алкогольное отравление. Животных в Бедрограде давно не держали: ни домашних, ни даже сторожевых, а уж бродячих не было и подавно. Дима снял шапку и тряхнул головой. Уши тут же защипало, но холодный ноябрьский воздух помогал вымыть из головы душно-сивушное марево. Дима повернул в проулочек, затем в переулочек, и тень трусливо спряталась ему за спину. Теперь он до последнего не заметит, если кто-то нагонит его сзади. Отсчитывая шаги дыханием и уже почти протрезвев, Дима вспомнил, а почему, собственно, в Бедрограде перестали держать животных. (Занять мозги историческим экскурсом, не слушать всё приближающееся, набирающее скорость цок-цок-цок-цок-цок.) Эти знания были из тех, которые Дима получил в Университете путём точечных инъекций — собственно, единственным способом, каким он получал знания в Университете, — то есть слушая чужие байки в курилке и на попойках. Одно время он общался с медфаковцами; от них и узнал, что члены Временного правительства тогда ещё Петерберга получили сообщение о вспышке чумы в Вилони и постановили: в цивилизованном обществе эпидемий быть не должно. И рьяно взялись за улучшение санитарных условий во всём городе. Прочистили канализации. Запретили выливать помои на улицу. Организовали сожжение мусора, отрядили специально обученных людей протравить подвалы, чтобы избавиться от крыс. Нормальный механизм перевернулся, и отравленные крысы уничтожили бродячих кошек, которые обедали замышьяченными грызунами. На этом мероприятия по очистке города и закончились бы, но в Городской совет нового созыва начали поступать жалобы от тех, чьи домашние любимцы тоже успели хватануть отравленной добычи. Совет посидел-посидел — и сказал жёстко: нехуй жаловаться. Не хотите чумы — слушайтесь. Держите собак на поводке, а кошек — в квартирах, тогда никто не отравится. Дима оглянулся. Двухэтажки стояли мрачные, только кое-где горели мутно-жёлтые окна, складываясь в безвыигрышное домино. А в конце только что пройденного переулка сдвинулась тень размером с крупную собаку. Сдвинулась — и пропала. Дима помотал головой. Какая, к лешему, собака? Мусорный бак, он же сам только что чуть в него не вписался с разгона. Владельцы животных подняли хай. В ответ правительство укомплектовало из бывших солдат несколько команд собаколовов с заданием увозить в приют любых четвероногих, оказавшихся на улице без ошейника, и, если хозяева не явятся, усыплять их. Держите — собак — на — поводке. На этом моменте история — как любая история — снова могла кончиться, но Городской совет, молодой и свирепый, не захотел останавливаться на полумерах. Домашних зверей не трогали, но бесхозных уничтожали планомерно. Надевайте — ошейники — на — кошек. Дима смутно вспомнил даже, что студенты Академии тогда решили, что стоять за права животных гораздо интересней, чем сидеть на лекциях по истории цивилизации — но протест пшикнул, не взорвавшись, как мокрая шутиха. Медфаковцы (возможно, родители тех, кто рассказывал это всё случайно забредшему на лекцию студенту истфака Смирному-Задунайскому) вывели к протестующим своего сокурсника со второй стадией бешенства. Ну как «вывели». Прикасаться к себе он не давал — бил в ответ, глаз не открывал — начинались судороги. Загноившийся укус был прямо на лице: подарок от дворняги, которую бедолага с детства прикармливал. Выкатили его привязанным ремнями к скрипучей каталке, но всё равно он один кричал громче, чем толпа защитников четверолапых. А может, это уже плод Диминого богатого воображения. Потому что скрип он услышал где-то за спиной. Скрип... или скулёж? Бешенство, как известно, — инфекционное заболевание. Он оглянулся, не сбавляя шага. Две, уже две тени метнулись в подворотню за его спиной, и там — Дима помнил отчётливо — никаких мусорных баков не было. Цок-цок-цок-цок-цок. Несмотря на перехватывающий дыхание холод, Дима взмок под пальто и свитером. Вопрос зачистки города здесь мог бы быть закрыт. Но — снова «но»! — тут всплыла история со студентом, которого ещё в священные дни государственного переворота задрали собаки Охраны Петерберга. Родители заявили, что их сын погиб во цвете лет, не окончив образования, не вкусив плодов революции, а всё из-за своры обезумевших животных. Мальчишку, говорят, порвали на куски, остался только окровавленный шейный платок. Несладко ему было, наверное: на дворе — перемены, а ему пооткусывали пальцы, вырвали из голеней куски мяса, переломали лучинки костей клыками, вгрызлись в щёки. Юная душа, не вкусившая плодов революции — это даже серьёзней эпидемии бешенства. История получила такой резонанс (как же так, налогоплательщикам держать животных нельзя, а в казармах, под самым боком, сидят целые своры опасных тварей!), что Городской совет был вынужден провести полное расследование. Оказалось, что не справившийся со своими подопечными пёсник сам во всём сознался, но за халатность всё же был публично казнён сыном какого-то генерала. А потом выяснили, что случай был не единичный и что анонимных костей за городскими стенами — на дюжину анатомических пособий для медфака. И животных приказано было ликвидировать. После того, как собак не осталось даже в Охране, в городе перестали заводить новых. Через пару десятилетий питомцев не осталось вовсе. На том бы эта история и закончилась (повторил себе Дима в четвёртый раз, ускоряя и ускоряя шаг, потому что к поскуливанию и цоканью когтей добавилось рваное дыхание — так дышат открытой пастью), если бы, несмотря на отсутствие бродячих стай, петербержцы, а потом и бедроградцы не перестали обращаться к докторам с укусами. Говорили, что на Южной стороне завелась призрачная стая. Поползли слухи, переросшие в легенды, особенно популярные тёмными ночами в студенческих кружках. Стая проявляла себя обычно в ноябре-декабре (вовремя вспомнил Дима), в районе тех самых кровавых событий революции. Как раз около Южной части. Истфаковцы страшным шёпотом рассказывали, что призрачные собаки нападают на одиноких путников (Дима с надеждой свернул в Людской, но там было, как назло, гулко и пусто). Их нельзя увидеть, просто вдруг — раз! Тяжёлая туша сбивает несчастного с ног, клыки начинают рвать одежду и кожу, и лицо вспыхивает горячей и зловонной болью. Те, кому повезло больше, не видели собак, но слышали их за спиной. Цок-цок-цок-хха. Дима обернулся. Они были там — призрачные псы Петерберга, вся стая. Дима не видел их, но цокот когтей, тонкое поскуливание и тяжёлый хрип нельзя было списать уже ни на перебор с выпивкой, ни на фокусы освещения. И Дима рванул с места. Он знал, что делать этого категорически, катастрофически нельзя — но побежал. Стая кинулась следом. Дима бежал, не чувствуя ног и не разбирая дороги, но торопливое тяжёлое цок-цок-цок-хха-ххааа догоняло его, гнало вперёд. Он проскочил несколько переулков Людского и с размаху влетел в тупик. Щиколотку пронзила острая боль, и он шмякнулся наземь всем телом, едва успев подставить руки, чтобы не сломать нос. Собаки взвизгнули, будто их разом рвануло за ошейники... и ничего не произошло. Дима осторожно поднял голову. Он был всё ещё странно жив, а подъезд перед самым его носом оказался ужасно знакомым. С разбегу он влетел в тупик — Пёсий тупик, где ещё гончие Йыхи Йихина драли загнанных туда людей с полного одобрения хозяина. Кровь гремела в ушах и выстужала руки — ладони он ссадил обе, и сильно. Ни цокота, ни звериного дыхания слышно не было. В чёрном провале подъезда стоял первый человек, которого Дима увидел за всю эту прогулку: кто-то в шинели, кто-то, кажется, рыжий. Дима поднялся, морщась, вытер ладони о пальто — всё равно теперь грязное. Когда он снова посмотрел в сторону подъезда, никакой фигуры уже не было. Ещё через десять минут Дима уже стучал кулаком по мягкой обивке ройшевой двери. — Опять ключ потерял? — спросил Ройш. Только что поднятый из постели Ройш выглядел как Ройш, который ещё не ложился, и определить, чем он всё-таки занимался до Диминого появления, было решительно невозможно. — А, ключ... Дима забыл, что ключ в принципе существует. Он прохромал в прихожую, сбросил грязное пальто и стянул ботинки. Никакой крови и следов зубов. Ногу он подвернул, наступив на скользкий камень. — Я тут это... заблудился, и меня от самых южных стен гнали призрачные собаки, ну, те, о которых рассказывают, — сообщил Дима вешалке. — Которые студента в революцию загрызли. — Будешь столько пить — скоро весь Временный Расстрельный являться будет, — сухо ответил за вешалку Ройш. — Я трезвый! Почти совсем. А потом этот чувак в Пёсьем тупике... он спас меня, что ли. — Дима уставился на свои ладони в грязи, крови и песке. — Помыться надо. — А если трезвый — не верь легендам. Не загрызали никого твои собаки, — загадочно ответил Ройш и удалился, всем своим видом давая Диме понять (просто — понять, Ройш был в этом мастер). Дима вздохнул и поплёлся мыть руки. (с) Fatalit при помощи Thairinn, Feb 2016