Примус

      Дело было в конце августа. Один мой старый знакомый, несколько лет назад окончивший юридический институт, приехал погостить в мою родную деревню. После учебы он устроился работать в Костромское Управление Росприроднадзора. Работа, по его словам, довольно скучная — прием жалоб, вопросов и заявлений, составление ответов на них и выезд по особо сложным ситуациям. Но из всего потока нескончаемых дел выделялась одна история, заставившая моего знакомого смотреть на свою работу другими глазами и, как он считал, имеющая возможность изменить мое мнение о ней. Эту историю он и поведал мне, когда мы решили сделать вылазку на нашу тихую реку, чтобы порыбачить.       «Послушай, тебе интересно будет. Было это в ноябре, — говорил он, доставая из своего зеленого рюкзака банку с прикормом и оставляя ее на большом, обросшем седым мхом камне. — Ко мне пришел молодой человек. Такой же, как и сотни других посетителей, серый, неприметный… Я даже лица его теперь и не вспомню. Он оставил заявление о том, что в деревне Н. один старый охотник бьет зверей без лицензии. Я сказал ему, что такие дела к нашему ведомству не относятся и ему следует обратиться к охотинспектору. Парень пожал плечами, сказал, что у него нет времени разъезжать по городу, и вышел, оставив заявление на столе. Поначалу я сдвинул эту бумагу на край стола, но потом мне стало интересно, и я записал адрес, по которому проживал этот старый охотник.       Потом я на день забыл и о бумажке, и о деле, но вечером вспомнил, и мысли об этом почему-то не давали мне покоя. Все-таки не так много встречается случаев, когда старые люди нарушают охотничье законодательство. Поэтому на следующий день я сел в машину и поехал в ту самую деревню.       Добирался я до нее часа четыре. Дорога была ужасная, вся израненная ямами и покрытая скользкими наледями. На изгибах лежали целые горы нанесенного ветром снега, и проехать порою было почти невозможно. Чем ближе я подбирался к деревне, тем хуже становилась дорога. Благо, машина была проходимая, и преграды ее особенно не смущали.       Наконец, преодолев снежные заносы и надоедливые ухабы, я въехал в эту деревню. Домов там было очень мало, всего около двадцати. Распределены они были по двум перпендикулярным коротким улочкам, на перекрестке которых стоял чей-то гипсовый бюст. Подъехав, я рассмотрел заснеженную местами надпись: „Колхоз имени Михаила Ивановича Калинина“. Вопреки всему, этот бюст нес сквозь десятилетия забытую славу когда-то многолюдной деревни.       Я вывернул руль на ту улицу, которая была чище. В конце дороги виднелся неглубокий овраг с заледеневшей рекой, а справа от деревни белой стеной возвышался непроходимый лес. Я проехал до самого последнего дома, вышел из машины и постучал в дверь.       Это был низкий каменный дом, построенный еще в сталинское время местными мастерами. Маленькие арочные окна с грустью смотрели на меня морозными узорами, обшарпанная дверь пахла стариной и родиной.       Спустя пару минут она отворилась. Передо мной появился высокий старик с окладистой бородой, ясными серыми глазами, подернутыми глубокими морщинами, и седыми, словно мох, волосами. Он кивнул головой и спросил:       — Тебе чего?       — Мне бы с Иваном Михалычем Караевым поговорить, — сказал я, с натугой вспомнив фамилию из заявления. — Не подскажете, где он живет?       — Ну, в этом доме и живет, — ответил мне дед. Несмотря на возраст, голос звучал твердо и глубоко. Он осмотрел меня с ног до головы и снова спросил:       — Тебе чего?       — На вас поступило заявление в Росприроднадзор, — ответил я, доставая из кармана куртки удостоверение и показывая его старику. Тот взял его в свои грубые, шершавые пальцы, раскрыл и рассмотрел в вытянутой руке. Потом усмехнулся, протянул его обратно мне и кивнул головой вглубь дома.       — Ну, проходи, раз ты власть.       Я вошел внутрь, и меня сразу же окружили насыщенные запахи табака, звериных шкурок и развешенных по дому связок полыни и зверобоя. Старик прошел в маленькую комнату, пригнувшись в дверном проеме. Я последовал за ним и оказался в светлой горнице с почерневшим примусом, труба которого выходила в законопаченное по краям отверстие в стене. На самой стене висело несколько куньих шкур, а в углу на земляном полу стояло старое ружье без цевья и с затертым прикладом.       Он поставил в центре комнаты табурет, а сам сел к примусу и подкинул полено в его алую пасть.       — Ну и чего от меня хочет наша доблестная милиция? — ехидно спросил он, исподлобья взглянув на меня.       — Говорят, вы лосей бьете без лицензии, Иван Михалыч, — я сел на табурет.       — Бью, — твердо кивнул он. — Жить-то надо. Он помолчал, потом откашлялся и вытер рукой бороду.       — Ты, сынок, не первый посетитель у меня. Приходили уже, и разрешение на оружие отбирали, и угрожали, и посадить обещали. Да только мне уж лучше в тюрьму, чем тут без ружья-то… Я ведь его прячу всегда, а тут не успел. Только из лесу, вон хотел тепла в хату нагнать, и ты завалился…       Я промолчал. Не знал, что ответить старику, и сама атмосфера, воздух, витающий в старой хате, заставлял меня молчать. Я понимал, что каждое сказанное им дальше слово прогремит, как ружейный выстрел.       — Я один живу. Уже лет двадцать, как один. Сын мой в афганской земле остался, а дочка в столице поселилась, забыла про меня. Охотой я себе на жизнь зарабатываю. Иначе никак. Огород я один не потяну, магазинов у нас тут нету, а почта в десяти килóметрах отседова. Хлеб сам пеку, почтальон муку иногда приносит, вместе с пенсией. Машин в деревне нет, у кого были, все поразъехались. Помощи ждать не от кого, вот и приходится стрелять. А ведь я всю жизнь в колхозе проработал, как вол пахал. А что осталось?..       Дед замолчал. Кряхтя, он встал и взял свое ружье.       — Старенькое уже, ижевской работы… Цевье оторвал пару лет назад где-то. Пробовал из деревяшки подогнать новое, да руки уже не те…       Я чувствовал, как внутри меня нарастает ком из обиды и негодования. Почему этот человек, посвятивший всю свою жизнь государству, угробивший здоровье в колхозе, теперь не может просто пойти в магазин и купить себе кусок мяса?..       — А как же вы добычу приносите из леса? Тяжело ведь, — спрашиваю.       — А я не ношу все сразу. Лося завалю, кусок себе отрежу, а тушу разрубаю на части и в скраде лесном храню. Мне надолго хватает. А так, когда зайчик в огород забежит, когда утки сядут на речку, то проще бывает, — он сложил ружье и вышел на секунду в сени. А я тем временем вытащил злополучное заявление из кармана и сунул его в жерло примуса.       — С тех пор я часто у него бывал. Привез ему цевье для ружья, брал с собой продукты и по мелочам что-нибудь. Старался хоть как-то ему помогать, — мой знакомый махнул удилищем, и на леске забился увесистый карась. — А то что выходит… Моя профессия — юрист, я людей защищать должен, а в тот раз обвинять его приехал. Не по-людски это, Сань.       — А сейчас как у этого старика дела? — спросил я его.       Знакомый вздохнул и снова забросил удочку.       — Умер Иван Михайлович. Уже два месяца, как тот примус не растапливали…»