Бассейн

Механизм запущен. Уиллу остаётся только ожидать, пока карающий молот правосудия не опустится на голову Чесапикского Потрошителя. Как глуп он был, когда надеялся на помощь или понимание Джека. Правосудие безмозгло и бессердечно — именно эту мысль хотел донести до Уилла его неизвестный поклонник, искусно превративший судью в жалкую пародию на Фемиду. Сегодня вечером другой почитатель должен выполнить поручение Уилла — убить его главного врага. За последние месяцы Уилл привык быть в центре липкого внимания других маньяков, но это первый раз, когда он открыто наслаждается этим — своей свободой и своей безнаказанностью. Капля воды, стекающая из неисправно работающего крана, превращается в каплю крови. Уилл может ощущать, как внутри него распускаются красные цветы. Он — справедливость. Он — истинное правосудие. Мерная поступь копыт чёрного пернатого оленя, цокот толстых каблуков на чёрных высоких сапогах Аланы. Эту женщину Уилл когда-то… неуместное слово «любил». Сейчас она ему полностью безразлична — блуждающим взглядом Уилл рассматривает пятнистую ткань её платья, строгое синее пальто и элегантную звёздочку-подвеску, затерявшуюся в декольте. Какой чужой она кажется; такой далекой, как звёзды других, холодных галактик. Алана смотрит испуганно, шевелит губами и поправляет тёмные локоны волос, но она — лишь картинка. От Уилла ускользает смысл сказанного, он просто ожидает, когда цокот каблуков оповестит о том, что его собеседница ушла. Холодный назидательный голос в его голове принадлежит другому человеку. «Я передам привет Алане». «Ты больше никому не передашь привет, Ганнибал. И больше никого не будешь кормить человеческим мясом. Не будешь носить свои пафосные костюмы и самодовольно хмыкать каннибальские шуточки себе под нос. Как я мог быть так слеп, Ганнибал?» — Уилл, что ты наделал? Слова Аланы вырывают его из небытия, но нет потребности в ответе. Её приглушённый голос обрывается, и вопрос дымом повисает в спёртом воздухе. Как много людей находилось в этой камере до него — кто-то погиб, а кто-то «излечился» и вновь вышел на охоту. Уилл не верит в иное исцеление, кроме смерти. Алана ещё так наивна — она думает, что успеет добежать. «Не стоит спешить, Алана. Неважно, насколько быстро ты будешь бежать, ты всё равно не успеешь». Скудный свет лампы освещает кирпичные стены и грязные разводы на умывальнике. Сидя на протёртом матрасе, брошенном поверх железной кровати, Уилл ощущает себя богом, достойным казнить и миловать. Струйки тёмной крови стекают по грязно-белым стенкам умывальника, окрашивают коричневые разводы в насыщенные багровые тона. «Беги, Алана, беги, всё равно уже слишком поздно. Но мне нравится, что ты пытаешься, нравится видеть твою смешную беспомощность. Хотя на его беспомощность я бы посмотрел с куда бо́льшим удовольствием. Я бы насладился каждой каплей его крови, каждой минутой его мучений. Мы оба получили бы сполна». Багровая жидкость наполняет умывальник и, переливаясь, стекает по его стенкам. Крупная струя, потом множество мелких. «Твоей крови хватит надолго. Я насладился бы тобой сполна». Он знает, что Алана больше не придёт. Мэттью выключает камеры видеонаблюдения и ложится на нары лицом вниз. Уилл уже знает, что от него требуется. Поначалу он думает, что придётся фантазировать и представлять каких-нибудь фигуристых девиц, но встаёт у него незамедлительно. Недели стресса, когда он ходил ночами и каждый раз просыпался в другом месте. Медикаментозное лечение в обычной больнице и в психиатрической клинике. Уилл уже и не может припомнить, когда у него последний раз нормально стоял, но сейчас его организм настолько рад самой возможности вставить хоть кому-нибудь, что проблем не возникает. Мэттью только тихо постанывает под ним от резких, глухих толчков, и, когда Уилл кончает, молча встаёт и одевается, не требуя ничего более. Уилл говорит ему на ухо сухое: «Спасибо». Мэттью закрывает двери камеры. Беверли появляется перед ним, как всегда, собранная. Её лицо — нечитаемое. Ещё один атрибут, как скромная чёрная блуза с закатанными по локоть рукавами. Бев молча протягивает Уиллу снимки, и он наслаждается увиденным, как наслаждался бы сам Ганнибал редкой картиной эпохи Возрождения, которая впервые стала доступна для просмотра широкой публике. Зелёно-синий кафель и безвольно свисающее в петле тело его главного врага. Уилл не может сдержать самодовольную улыбку, слегка подёргивающийся уголок губ. Этого достаточно, чтобы Беверли поняла: она не ошиблась в своих подозрениях. Вены вспороты, и с каждым вытекающим толчком крови Ганнибал терял и терял свои силы. Его мучитель подарил Ганнибалу возможность сопротивляться до последнего, опираясь ногами на донышко перевёрнутого ведра в качестве шаткой опоры. Стоило лишь откинуть его — и смерть была бы быстрой и относительно безболезненной. Как долго Ганнибал сопротивлялся, держался из последних сил, откладывая собственную неизбежную кончину? В какой момент его ноги подкосились, а петля затянулась вокруг шеи, как долго он терпел? Жаль, что Уилл не мог наблюдать этого собственными глазами. Его руки привязаны к палке, так что, стоя в своей шаткой позиции, Ганнибал должен был напоминать распятого бога. «Я победил тебя, — говорит Уилл бесчувственному телу на снимках, рассматривая его синий высунувшийся язык. — До чего же ты отвратителен, после смерти ещё более, чем при жизни. Но умирание изменило тебя в лучшую сторону — теперь ты точно не сможешь никому навредить». Уилл ликует, блаженство расползается по груди, как горячий алкоголь. Он убил дьявола, он собственными руками уничтожил бога. Уилл выбирает один самый смачный снимок и прячет его под матрас, возвращая остальные Беверли на подносе. Оставить себе вещественное доказательство — против правил, но Бев не одёргивает его, не исправляет. Она вообще ничего не говорит, как и сам Уилл, — они оба молчат. Но их молчание истолковывает единственный допустимый вариант событий, а значит, Беверли не стоит спрашивать, как найти убийцу, когда убийца прямо перед ней. Уилл знает, что его подруга не будет столь беспечна, чтобы заговорить об этом вслух в месте, где даже мышь не имеет права пискнуть без того, чтобы это не донесли доктору Чилтону. Тем не менее, он желает получить от неё одобрение, а не натянутую маску равнодушия. Уилл думал, что ему не страшно уже ничего, но сейчас он боится — по-настоящему боится — что Беверли тоже никогда не придёт, как и Алана. Он не может её потерять, не сейчас, пожалуйста. «Не сейчас, Уилл», — отвечает она в его воображении, в то время как реальная Беверли закрывает папку с бумагами и направляется к выходу, так и не проронив ни слова. Когда Уилл засыпает, он ощущает сладкий привкус крови Ганнибала на своих губах. Чилтон приходит в своем пижонском коричневом пиджачке, пафосно размахивая тростью. Он не расстаётся с ней с тех пор, как стараниями его предыдущего пациента, Абеля Гидеона, был лишён части внутренних органов. Трость — его личина страданий, его возможность показать себя уязвимым и стильным одновременно. Это напоминание о горьком опыте — более для других, чем для себя самого. — Как ты это сделал? — спрашивает он напрямую, без обиняков. — Я просто всегда оказываюсь прав в таких вещах, — невозмутимо отвечает Уилл, сложив руки на прутьях решетки. Он знает, что Фредерик его боится, помнит, как тот в ужасе отпрыгивал от клетки, стоило Уиллу протянуть руки вперед. Единственный человек, который знал об Уилле всё и при этом его не боялся, уже мёртв. Чилтон смеряет его взглядом, полным презрения. — Я отличный коп, — продолжает Уилл, растягивая уголки губ в мерзкой улыбке, которая будет сниться его новому лечащему врачу. — Ты больше не коп, — отрезает Чилтон и, развернувшись, уверенным шагом покидает помещение. «Трёхногий», — улыбается про себя Уилл. Он слышит, как нервно ёрзает по полу наконечник трости. На плечи Беверли накинута кожанка, а поверх джемпера свисает значок агента ФБР. «Что ты принесла мне, Беверли: победу или поражение?» Уиллу не нужно спрашивать, он и так знает: Бев принесла новое дело. — Мужчина, сорок восемь лет, дальнобойщик, найден мёртвым на крыше кабины собственного грузовика. Он был растерзан. Кишки разорваны, живот вскрыт, но нет следов волочения или обгладывания. Аналогичные нападения на скот зарегистрированы по всей территории штата. Уилл хмыкает: — ФБР теперь занимается нападениями диких животных? Он недоверчиво приподнимает бровь и только потом понимает, что его предположение прозвучало грубо. Беверли — один из немногих его союзников, в положении Уилла было бы глупым и безрассудным отказывать людям, которые могут его спасти. Странно, до этого момента он будто бы и вовсе не задумывался о своём спасении, настолько важной и внеочередной задачей была поимка Ганнибала. Не смутившись, Беверли продолжает: — Сегодня утром обнаружены растерзанные тела парня и девушки. По всей видимости, они отдыхали у костра, когда на них напали. Девушка убегала, но её это не спасло. Уилл молча кивает в сторону подноса, через который ему обычно передают обед, и Беверли кладёт в него папку. — Тот же почерк — органы не тронуты, исключительно следы зубов. Парни измерили радиус укуса на жертве: данные не указывают ни на собаку, ни на волка. Ближайшее совпадение — это пещерный медведь, но они вымерли тридцать тысяч лет назад. Джек считает, что это не несчастный случай, а убийство, и мы ищем не животное, а его дрессировщика, руку, которая держит поводок. — А ты как считаешь, Беверли? — спрашивает Уилл перед тем, как отвернуться к документам. Он надеется, что в этот раз его вопрос не прозвучал грубо. По крайней мере, не слишком. Чилтон закрыл ему доступ в переговорную, поэтому Уилл опускается на колени, раскладывая материалы дела на нарах, а некоторые фото — прямо на полу рядом с собой. «Он хочет иметь над вами полный контроль, — говорит ему Мэттью, выдыхая губы-в-губы. — Переговорная — это единственное место, где Чилтон не может прослушивать ваши разговоры». «Он просто желает унизить меня как можно сильнее, отобрать все допустимые вольности, раз не может иным способом компенсировать собственную убогость», — равнодушно решает для себя Уилл. На снимках, которые предоставила Беверли, — снег и кровь. Алые и тёмно-бурые разводы на блестящей белой поверхности, идеальный снежный покров прогибается под сапогами жертв и поглощает разбрызгивающиеся капли драгоценной жидкости. Не думать о Ганнибале, не думать, не думать. Уилл закрывает глаза, сложив руки на коленях, мелькает раскачивающийся маятник, движение, ещё одно движение. Смеркается. Пара стоит перед ним, обнявшись, греют руки у костра. Рука парня покоится на талии девушки — чувство, неведомое Уиллу, счастье, которое он только наблюдает. Их жизнь не важна, они оба — расходный материал для становления Зверя. Уилл наблюдает, затаившись между деревьев неподалёку, по правую руку от него стоит Зверь — чёрный, пернатый, громадный. Сто́ит только произнести команду: «Убей», — и Зверь прорывается вперёд и бодает парня рогами. Нет, нет, нет! Уилл не может доверить атаку кому-то другому. Как безрассудно с его стороны было посылать натренированного убийцу, чтобы покончить с Ганнибалом. Разве приятно всегда только наблюдать? Нет, это он — Зверь. Он разрывает ненасытными клыками пальто и кожу этого парня, он погружает зубы в такую тёплую плоть. Девушка бежит, длинная юбка и глубокий снег — плохие союзники, и она падает. Последнее, что предстаёт перед её взглядом — величие Зверя, его кровавая пасть. Жертва будет чувствовать так много боли прежде, чем ей будет позволено умереть. «Ты жалеешь об этом, да? — Уилл видит перед собой знакомое лицо. — Жалеешь, что не смог сделать это собственноручно, забить меня до смерти голыми руками». Ганнибал одаривает Уилла одной из своих самых бесстыжих ухмылок. Уилл резко открывает глаза и начинает говорить: — Нет, это не животное, а человек, который хочет быть животным. Он сконструировал костюм, это инженер или понимающий в инженерии. Вы не обнаружите его связи с жертвами, не стоит даже тратить время на поиски, они для него обезличены так же, как и домашний скот, на который он нападал прежде. Они всего лишь… мясо. «Как нам найти его?» — спрашивает Беверли в голове Уилла в то время, как живая Бев рядом с ним не произносит ни слова. Она хорошо подготовилась, должно быть, взяла с собой диктофон или другое записывающее устройство. Не осталось никакой личной жизни — за ним следят двадцать четыре часа в сутки, несколько человек или инстанций, а короткие перерывы ему даются для вовсе не удовлетворяющей его близости. «Уилл, ты не думал, что клиническая ликантропия — пусть не самое редкое, но и не одно из наиболее распространённых психических расстройств? Должно быть, наш убийца проходил лечение прежде. — Доктор Лектер в его голове, как всегда вежливый, ухоженный, тактичный чуть более, чем следовало бы. — И челюсти пещерного медведя не так-то просто достать человеку, не связанному с этой областью знаний». Первое желание Уилла — не допустить Ганнибала к этому разговору, не позволить вмешиваться в его жизнь после собственной смерти. Он осознаёт, насколько же это глупо — ведь голос в его голове может принадлежать только самому Уиллу. Он даже не хочет озвучивать Беверли сказанные Ганнибалом слова, но, в конечном итоге, позволяет собственному человеколюбию и здравому смыслу взять верх над затаённой враждой. — Клиническая ликантропия не принадлежит к числу самых редких нарушений самоидентификации, но и не слишком распространена. Человек, обладающий таким отклонением, должен был проходить принудительное лечение, вероятно, в подростковом возрасте. Проверьте медицинские карты пациентов по этому диагнозу. Скорее всего, со временем он «вылечился», позволил обществу поверить, что вылечился, а на самом деле просто мимикрировал, ещё глубже спрятав свою звериную сущность под человеческим обликом. Беверли смотрит на него максимально внимательно, но не записывает. Значит, всё-таки диктофон. Уилл до хруста сжимает пальцы на руках. — И ещё я не думаю, что совпадение отпечатков зубов с достаточно редким видом челюсти — это простая случайность. Проверьте всех, кто может работать в области зоологии, то есть иметь соответствующие знания о строении пещерных животных. Это могут быть работники музея, зоопарка или просто специалисты в области таксидермии. Следует проработать их всех, а также тех, кто недавно покинул свою должность. Так вы найдёте преступника. Уилл поспешно, но с повышенной аккуратностью складывает фотографии в папку и передаёт Беверли файл. Он выговорился, но так и не смог избавиться от того гадостного чувства, что его главный враг теперь живёт в подкорке его мозга, что внутренний голос Уилла, который раньше звучал с тем же тембром, интонациями, паузами, как и его собственный голос, теперь будет звучать как голос Ганнибала. — Сегодня ты не попросил ничего взамен, — констатирует Беверли, складывая документы. — Но не думай, что я забыла о нашем уговоре. Я добилась того, чтобы Джек более серьёзно отнёсся к твоему экспертному мнению, ведь ты длительное время был его лучшей ищейкой. Поэтому готова сообщить тебе, что Ганнибал Лектер проходит не только как пострадавший, но и как обвиняемый по делу Чесапикского Потрошителя. Хватило самой мелочной улики — смазанного отпечатка пальца на цветке — чтобы заново получить ордер на осмотр его жилища, личных вещей и доступ к анализу банковских счетов. Я обещаю тебе, Уилл: мы перевернём каждый камешек его чёртового дома, проверим каждое грёбанное алиби в его ежедневнике, пока я не найду то, что искала. Любое доказательство либо его виновности, либо полной непричастности к убийствам Потрошителя. Беверли молчит, не зная, следует ли говорить дальше то, что и так очевидно им обоим. — Ты знаешь, он не завершил последний цикл убийств, — говорит она, так и не уточнив, имеет в виду Потрошителя или самого Ганнибала. — Но у нас всё ещё нет возможности связать это дело с делом Подражателя. Они оба знают, что это значит. Его подруге страшно, в то время как сам Уилл то ли не осознаёт до конца всю безысходность собственной участи, то ли не верит, что, после всех приложенных усилий, история может окончиться так бесславно. Как человек во время болевого шока не осознаёт, что ему безвозвратно оторвало руку или ногу. — Спасибо, — отвечает Уилл тем же глухим низким голосом, которым говорил с Мэттью, вот только к Беверли он испытывает куда больше искренности и тепла. Тусклый огонёк его тюремного заключения. Он не забыл о сделке, он просто готов ей помогать в любом деле, по поводу которого она бы не пришла. Уилл ждёт, что однажды Беверли придёт не потому, что её зовёт чувство долга или взаимовыручки, а просто потому, что ей одиноко. «Дорогая моя Беверли, как всё-таки хорошо, что ты жива. Как хорошо, что я спас тебя. Теперь твоему благополучию ничего не угрожает. Ну, почти». Он берёт Мэттью у стенки, кусая зубами за загривок, как дикое животное. Уилл знает, что привлекает его подданного — сила. Пока Уилл насилует и подавляет его, Мэттью будет шёлковым. Уилл не в том состоянии, чтобы позволить себе потерять авторитет, не в том положении, чтобы отвергать любых союзников. Мэттью — козырь в его рукаве, и может ещё сыграть свою роль. Интересно, куда подевался второй поклонник, убивший ради Уилла судью? Маньяк куда более изысканный и рискованный, чем тот, которого он с каждым движением прижимает к грязной кирпичной стенке. Мэттью чистый, ухоженный, и пахнет от него приятно. Хорошо, что он не вонючий уродливый замухрышка, и ещё лучше, что предпочитает быть снизу. Уиллу почти не противно его иметь. Ну разве что самую малость. Но сто́ит ускорить движения — и физическое удовольствие вытеснит другие неудобные мысли. Засыпая, Уилл мечтает увидеть ручей, на котором они рыбачат с Эбигейл. Ветер, развивающий её тёмные волосы, её улыбка, когда Уилл подаёт наживку. Они никогда не ходили вместе на рыбалку, пока девушка была жива, но после её смерти Уилл провёл столько времени, помогая ей забрасывать удочку, что этот выдуманный мир кажется куда более реальным, чем настоящий, ограниченный стенами подземной камеры. Когда Уилл смотрит на умывальник, ему всё ещё кажется, что кровь так и не смогли отмыть до конца. Снится ему опять Ганнибал: они передают изо рта в рот человеческое мясо. Сырая субстанция, пахнущая свежей кровью, смешивается с запахом хищника и вкусом его губ. Уилл не знает, какой из деликатесов он желает попробовать в первую очередь. Тяжёлый звук отпираемой двери, затем мелкая серия поспешных шажков. Беверли практически бежит по коридору, притормаживая возле камеры Уилла. Её щёки раскраснелись, а тёмные пряди волос спутаны. — Мы нашли, Уилл, мы нашли. Она говорит фразу почти срывающимся от бега голосом, а потом делает несколько тяжёлых вдохов. — Не стоило бежать, Бев, — говорит он полувежливо-полузаботливо. — На улице холодно. Он просто не желает знать то, что она скажет. Слишком боится, что правда его разочарует. — Нашли ликантропа? — ровно интересуется у запыхавшейся и слегка напуганной Бев. Ей холодно от его спокойствия. — Я обещала тебе обследовать дом Ганнибала Лектера повторно. Мы обнаружили подвал, вход в который практически невозможно заметить снаружи, так ловко он спрятан. — Беверли сглатывает. — Подвал оборудован как гигантский контейнер для хранения мяса — механическая пила, большие холодильники, разделочный стол. Безусловно, сам по себе этот факт подозрителен, но ещё не является преступлением. Тем более, внутри всё чисто — никаких улик. Теперь очередь Уилла сдавленно дышать и глотать любые возражения. — Сюрприз ожидал нас, когда мы повторно проанализировали содержимое холодильника на кухне, — продолжает Беверли. — Аккуратно упакованные «свиные» почки принадлежали Джеймсу Грею, нашему Фресочнику. Ирония состоит в том, что именно доктор Лектер сам и указал мне на эту улику, поучительно заприметив, что шрамы скрывают другие шрамы; и действительно — мы пропустили отсутствие почек именно по той причине, что поверх швов на пояснице были наложены внешние швы, соединяющие творца с другими зашитыми во фреску жертвами. Уилл приподнимает брови и до боли сжимает губы перед тем, как ответить. — Это является достаточным основанием для включения Ганнибала в список подозреваемых по делу Подражателя. Один и тот же почерк — он повторяет убийства тех маньяков, в расследовании которых принимал участие, но при этом оставляет нам «валентинки». — Беверли морщится на этих словах. — Вырезанные органы, как у Кейси Бойл или Фресочника, которые убийца, очевидно, употреблял или планировал употреблять в пищу. Ниточка, которую ты зацепила, является переходным звеном от дела Подражателя к делу Потрошителя, но всё ещё не позволяет их объединить. — Как минимум потому, что главный подозреваемый в деле Подражателя — ты, — жёстко одёргивает его Бев. Уилл в очередной раз не может удержаться: — Джек рад узнать, что на званых ужинах у своего близкого друга он питался органами тех людей, которых пытался спасти? — На счёт костюма из костей и зубов ты тоже был прав, — бросает она напоследок. — Убийца работал в природоведческом музее. Тяжелую поступь Джека Уилл не спутает ни с кем другим. Всю последнюю неделю после разговора с Бев он мучительно ждал неуверенный цокот сапог Аланы. Уиллу не нужно, чтобы она просила прощения, достаточно будет, если Алана просто придёт к нему. Джек мрачнее тучи, на нём лица нет. Уилл осведомлён о том, что Белла находится на последней стадии рака, но говорить об этом сейчас неуместно. Он ничего не спрашивает у Джека, ждёт, пока тот заговорит первым. — Мы обнаружили Мириам Ласс. — Пауза. — Тело Мириам Ласс. — Джек, ты давно это знал, — начинает Уилл. — Шансы, что ты найдёшь Мириам живой, стремились к нулю, ты не должен… — Не перебивай! Джек орёт так сильно, что, кажется, гнутся железные прутья соседних решёток. Эмпатия играет с Уиллом злую шутку — в уголках его глаз появляются две готовые упасть слезинки. Уилл может выплакать за Джека ту боль, которую Джек сам себе никогда не позволит выплакать. — Проанализировав состав воды из лёгких Шелдона Айзли, Джимми выявил диатомовые водоросли, которые свойственны водоёмам только определённого региона. Территориальный размах не слишком большой, но, тем не менее, осмотреть все заброшенные хижины в ареале обитания данных водорослей — задача, которая заняла достаточное количество времени. Мы отбирали дома, которые сдаются или внешне похожи на покинутые. Искали здания поближе к воде, получали ордер. После того, как был обнаружен подвал, — «в доме Ганнибала», недоговаривает Джек, — Беверли проверяла каждую хижину на наличие подземных помещений, погребов или колодцев. В одном из таких колодцев мы обнаружили Мириам. Она была в лёгком кружевном платье, ногти на здоровой руке счёсаны, также и культя. Есть переломы пальцев, она, очевидно, пыталась выбраться. «Джек, она ломала пальцы не в то время, когда пыталась выбраться. Она делала это на финальной стадии своих мучений, чтобы заглушить голод и отчаяние, заменить страх и неизвестность вполне знакомым чувством боли. Или вызвать болевой шок и выключить сознание на пару минут или часов. После одного такого шока Мириам уже не очнулась». — Мы опоздали на несколько дней. Я посчитал, что ты должен узнать эту новость от меня. Джек разворачивается и уходит, а Уилл продолжает смотреть вглубь колодца, где, свернувшись клубочком, лежит Мириам. На ней белое кружевное платье, и она мёрзнет, руки в крови, она пытается обнять себя ими, чтобы как-то согреться. Беверли светит фонариком, открывая люк, и выдаёт свое фирменное: «Gotcha! Попался!» Джек думает, что перед ним новая жертва, ожидающая своего смертного часа, и достаёт пистолет. Он понимает, что Потрошитель никогда не держал своих жертв долго в плену, чаще всего убивал практически сразу. Что-то в облике девушки кажется ему знакомым, несмотря на тёмные, испачканные грязью волосы. Когда Джек видит обрезанную по локоть культю, он падает на колени и закрывает руками глаза. Вместо ручья Уиллу снится зелёный луг, бесконечное пространство, усеянное мелкими, но яркими полевыми цветами. Он лежит на спине, и мягкая трава приятно щекочет босые ступни. Где-то в высоте синего неба щебечут птицы, Уилл поворачивает голову и видит слева от себя светловолосую девушку. Он не может вспомнить, как выглядит Мириам, но во сне наслаждается правильными чертами её лица. Большие глаза, слегка приоткрытые полные губы. Уиллу не нужно приподниматься, чтобы знать: слева от Мириам лежит он. Им с Ганнибалом не нужны дополнительные сигналы, чтобы сделать это в одну и ту же секунду. Они одновременно приподнимаются и вгрызаются зубами в белую вкусную шею Мириам, глотают кровь, встречаясь глазами друг с другом. Мириам изгибается и кричит, а позже просто тихо стонет, пока они высасывают из неё жизнь, ярко-алая кровь заливает белые кружева на платье и тонкие зелёные травинки. Уилл и Ганнибал лакают горячую жидкость, издавая звериные чавкающие звуки, они пьют её кровь и никак не могут насытиться. Уилл сидит в своей камере, словно аквариумная рыбка. Различные посетители приплывают и уплывают, стучат пальцами по стенке аквариума или молча наблюдают за тем, как он дышит, ходит и спит. Потом зрители уходят, и Уилл остаётся один на один со своей поломавшейся жизнью. К удивлению, он абсолютно не думает о будущем: то ли боится думать, то ли огораживает себя от приступа праведного гнева к одному-единственному человеку, которому Уилл уже не способен навредить. Он умер непозволительно быстро и легко. Когда мучительную тишину, прерывающуюся только тихим бормотанием из соседних камер, разрывает цокот женских каблуков, Уилл приподнимается и садится на нарах. Он даже пытается сходу быстро привести в порядок свои растрёпанные волосы. Он будет так рад её видеть, если это только не очередной непутёвый адвокат. Походка принадлежит Беверли. Уилл зря обманывал себя: Алана больше не придёт и даже не будет искать ему новых непутёвых адвокатов. Беверли без слов протягивает Уиллу фото. На снимке — девушка, стандартно сфотографированная на полосатом фоне в профиль и анфас. Пергидрольная блондинка с каре и ровной челкой. В ту секунду, когда Уилл понимает, он до боли в желваках сжимает зубы. — Её задержали на границе с Мексикой. Проверяющему что-то не понравилось в документах, и Эбигейл ринулась убегать. С бумагами всё в полном порядке, не учитывая, что они фальшивые, и Хоббс вполне могла пройти контроль, если бы не начала паниковать. Её опознали сразу же по отпечаткам пальцев и доставили к нам. Ощущение реальности возвращается к нему, и Уилл подтверждающе кивает. — Сейчас Эбигейл находится в психиатрической клинике, такой же, как и ты, только женской. Ей предъявлен ряд обвинений, от которых не уйти, даже если адвокат и докажет её невменяемость или подверженность Стокгольмскому синдрому. Уилл возвращает фотографию. Он смотрит на Беверли и кристально чётко вспоминает то мгновение, когда она выковыривала из-под его ногтей свернувшуюся кровь Эбигейл. У него больше никогда не будет спокойной тихой рыбалки в плавно текущих осенних водах ручья. Какая всё-таки шаткая субстанция — правосудие. Всем уже стало ясно, что Уилл не совершал убийства, по обвинению в которых он находится сейчас в психиатрической клинике для невменяемых преступников. Как и всем понятно, что именно Уилл убил Ганнибала, хоть никто и не может доказать, как именно он это сделал. Ни один человек не может доказать непричастность Уилла к четырём зверским смертям, которые были ему подброшены, и в то же время никто не способен выдвинуть ему обвинение в единственном убийстве, которое он совершил на самом деле. «Как иронично, не правда ли, дорогой?» — улыбается в его голове Ганнибал. «Ты никогда не называл меня этим словом, следовательно, ты всего лишь иллюзия в моей голове». — Ещё четыре убийства, — констатирует Беверли, тяжко вздыхая. Уилл не припоминает, когда она настолько же теряла постоянный самоконтроль. «Правосудие не только слепо и безмозгло, оно еще и бессердечно, Уилл». «Это не твоя фраза, Ганнибал. Все сказанные тобою слова — не более чем навязчивый голос внутри моей головы». — Я найду. Я обязательно найду. Беверли горько, болезненно сглатывает утыканное иголками обещание. — Я обещаю тебе, что найду. Слёзы горошинами катятся по щекам обычно сдержанной Бев. Секунда — и она падает в его объятья: лицо к лицу, грудь к груди. Они обнимают, облапывают руками друг друга, прижимают всё ближе, всё сильнее. Уилл так соскучился по тактильному контакту, он так голодал все эти месяцы по обычным тёплым прикосновениям родного тебе существа. Касания Мэттью не в счёт — это не более, чем мерзкая сделка. Лицо Бев упирается в прутья решетки, её слёзы скатываются по его щеке. — Уилл, я вытащу тебя отсюда, — шепчет она в своем наивном безумии. — Я обещаю, что вытащу. Когда санитар оттаскивает рыдающую и цепляющуюся за прутья Бев, Уилл опять не может избавиться от эмпатии и ощущает боль своей единственной подруги в пять раз сильнее, чем свою собственную. Каблуки скребут по полу, оставляя в воздухе болезненные визжащие звуки. Эта серьёзная агент ФБР сейчас кричит и плачет, как маленькая девчонка, бьётся в истерике в хватке сжимающего её бугая. Такая хрупкая и ранимая в чужих сильных руках. Уилл ещё много ночей будет слышать во снах её крики. Когда голос Беверли стихает в коридоре, санитар возвращается, чтобы поднять с пола упавшие папки. Он имеет Мэттью раком, одним движением стянув с него одежду и втиснув лицом в грубый пол камеры. Уилл входит резко и быстро, наслаждаясь бессильными тихими вздохами. «Ты хотел моей любви и признания? Давай, получи сейчас на полную». Руки Мэттью скручены за спиной, и убить его в этот момент так просто, так легко. Убить свидетеля своей победы и своего грехопадения. Пусть Уилл не обладает никакими видами оружия, распространённого в тюрьмах, но он может попросту свернуть шею своему любовнику, услышав блаженный громкий хруст позвоночника. Вряд ли получится выдать эту историю за изнасилование, любая экспертиза покажет, что на самом деле всё было иначе. Как будто бы секс по принуждению не является изнасилованием. «Это не принуждение, Уилл. Это сделка, ты продал своё тело в обмен на жизнь Беверли, в обмен на жизнь Аланы. Ты был согласен на любую цену, даже на более жестокую, глупо сейчас жаловаться и обвинять судьбу. Виноват только Ганнибал и никто другой». Он не будет убивать Мэттью. При его обвинениях ещё одно убийство не добавит новый срок к пожизненному заключению, но, если Беверли найдёт, а точнее, когда Беверли найдёт доказательства, которые его оправдают, будет глупо опять загреметь за решетку в результате секундной слабости. Как же сильно Уилл хочет позволить себе эту шалость. «Скольких ты убил, Уилл? Убийства, совершённые тебе в подарок, являются ли они твоими убийствами? Чувствуешь ли ты себя ответственным за смерть Кейси Бойл, которая была моим первым презентом? Мариссы Шур, доктора Сатклиффа, Джорджии Медхен? А за убийство судьи и судебного пристава? На ком лежит ответственность за их смерть, а, Уилл?» «Заткнись, я больше не хочу тебя слушать». Перед сном Уилл рассматривает фотографию Ганнибала, которую спрятал под матрасом с молчаливого согласия Бев. «Как же ты уродлив, твои вскрытые вены, твой высунувшийся язык. Как же ты прекрасен — тело, которое покинул дух». Перед глазами Уилла мерно раскачивается маятник. Свет люминесцентных ламп. Ганнибал стоит на перевёрнутом ведёрке, перебирая ступнями, чтобы удержать хрупкое равновесие. Верёвка давит вокруг шеи, и он приподнимает подбородок, уменьшая трение. Руки скотчем приклеены к длинной палке, вены вскрыты, и из них тонкой струйкой вытекает драгоценная кровь. Уилл прогуливается перед распятием, ухмыляясь одной из своих самых искренних улыбок, он не может скрыть радость и восторг, наблюдая, как его враг то приподнимается на носочках, то опять позволяет верёвке передавливать горло в страхе перевернуть неустойчивый постамент. Капельки крови вымазывают пальцы ног и по жёлобу стекают прямиком в бассейн. — Ну что же, здравствуй, умирающий бог, — обращается к нему Уилл. Ганнибал не реагирует, только томно прикрывает глаза. У него красивые ровные ноги, вот только долго ли он на них простоит? — Чего ты ждёшь, Ганнибал? Стоит только откинуть ведро — и все кончится. Это гораздо быстрее, чем умереть от потери крови. — Уилл ехидно приподнимает бровь. — Сколько раз ты наблюдал, как люди из последних сил цепляются за жизнь, заранее зная, что они обречены. Вымаливают последние минуты. Расскажи, ты наслаждался этим? Ты спрашивал себя, зачем они это делают? — Потому что жизнь драгоценна, Уилл. Ганнибал сжимает губы и подтягивает подбородок, громко втягивая носом недостающий кислород. В таком состоянии он нравится Уиллу куда больше, чем в своих идеально-мерзких костюмах-тройках. — Я выиграл, Ганнибал. Верни мне мою жизнь — и я отпущу тебя. — Отпустишь меня? — Его хватает на гадостную улыбку. — Я давно мёртв, Уилл, чем ты можешь мне угрожать? — Нет-нет-нет, — качает головой Уилл, расхаживая перед импровизированной Голгофой. — Ты мёртв там, в другом измерении, но тут, в этой реальности, ты будешь страдать вечно. Уилл погружает складной нож в резаную рану на руке Ганнибала и надавливает сильнее, расширяя порез. Ему хочется сдирать с него кожу живьём. — Каждую ночь, снова и снова, я буду наблюдать, как твоя кровь стекает по кафелю. Капля за каплей, литр за литром, пока бассейн не будет полон. Ганнибал, ты лишил меня моего уютного ручья, поэтому теперь каждый раз, когда я захочу отстраниться от скучного мира, я буду приходить сюда и купаться в твоей крови, захлёбываться и плеваться ею. Поверь, мне никогда не надоест это занятие. Ганнибал не теряет лица, даже в таком положении к нему возвращается по обыкновению ироничный тон голоса: — Ты так спешил убить меня, Уилл, что даже не задумался о том, как сам будешь выкарабкиваться из ловушки, которую поставил. Почему ты не велел своему посланнику пытать меня? Думаешь, если бы я отдал ему ключ, он бы открыл для тебя дверь? Разве не удобнее держать тебя вечно в своем плену. Пока ты находишься в клинике — ты в его безграничной власти. В глазах Уилла темнеет, но ему нечего возразить. — Ты спишь с ним? Нож резко ударяет Ганнибала под рёбра. — Прости, мой умирающий бог, у меня нет для тебя копья, как у римского воина. Кровавая улыбка Уилла, как волна на скалу, натыкается на спокойный взгляд Ганнибала. Он только сжался во время удара, но никак не выдал себя, не позволил Уиллу видеть собственную боль. — Я принуждал тебя ко многим вещам, Уилл, но никогда не принудил бы тебя к этому. Удар. Ещё и ещё один. Это превосходная вселенная: Уилл может мучить своего пленника вечно, без риска, что тот умрёт или потеряет сознание. — А кто же, Ганнибал, если не ты, поставил меня в такую ситуацию, где для собственного выживания мне необходимо торговать и телом, и душой? Позволять Чилтону копаться в своих мозгах, а Фредди — в своей личной жизни. Кстати, как там она? Почему не приходит за новым эксклюзивным интервью? Ответом служит только тихое сопение раненого зверя. — Впрочем, неважно, — продолжает Уилл. — Не доигралась в одном месте — доигралась бы в следующем. Её судьба мало меня волнует, в отличие от моей собственной. Так вот, я буду приходить сюда и пытать тебя, пока ты не дашь мне ключ от моей камеры, и я не окажусь на свободе. Ганнибал смеётся, и струйка крови стекает из уголка губ, струится по подбородку. — Почему ты считаешь, что он у меня есть? Уилл ведёт лезвием по его груди, разрезая одно из немногих нетронутых мест. Ничего, к следующей их встрече всё заживет. — Значит, я буду пытать тебя ради собственного удовольствия, снова и снова. В моём сне ты никогда не умрёшь: ты будешь моим личным Прометеем, а я — орлом, раз за разом выклёвывающим твою печень. — Ты взрослый мальчик, Уилл, — продолжает Ганнибал, ни капли не смутившись от угроз. — Ты прекрасно знаешь, что опытные серийные убийцы предпочитают избавляться от улик, которые могли бы привести к ним, вывести на их след. Уилл недоверчиво качает головой: — Но ты сохранил один комплект улик, чтобы подставить меня. — Почему ты считаешь, что есть ещё один, чтобы спасти тебя? — Трудно поверить, но Ганнибал кривляется, передразнивая ехидную ухмылку Уилла. — Я умер, и этого не изменить в реальном мире. Ты можешь годами пытать меня в своём воображении, если это тебе доставляет удовольствие. А эта влюблённая в тебя девчонка может годами перебирать мой дом по кирпичику, снова и снова, раз за разом. Передавай мисс Катц, что я восхищён её стойкостью. — Ты убил Фредди Лаундс, потому что не хотел, чтобы мой поклонник вышел на меня. Ты убил судью, потому что не желал моей смерти, ты жаждал пленить меня, оставить себе, убрать из моей жизни всё, что не является тобой. — Ужас накрывает Уилла с головой, и он роняет нож. Как слеп же он был всё это время. — Я знаю, что у тебя есть второй комплект ключей, потому что ты собирался освободить меня. Уилла пронзает кристальная ясность только что сказанных слов, и сновидение невольно обрывается. Он лежит на нарах, впиваясь открытыми глазами в кромешную тьму камеры, и не может сомкнуть их, пока не наступает утро.