Ямы (Mortido)

Верёвка на запястье была живой. Или мёртвой, ведь только то, что когда-то было живым, может быть мёртвым: это равновеликие качества. Её ворсинки стояли дыбом. Спальня в конце коридора звучала, как музыкальная шкатулка, у которой заклинило крышку. Квартет для струнных и фортепиано, и вот она — струна — на запястье. Гул, зуд, жжение. Крышка — незатворённая дверь. А ведь гроб опустили в яму без музыки, резким толчком оружейного залпа. Слушая пульс верёвочной струны, граф Набедренных прошагал из кабинета в спальню. Побеги вились под ногами вычурными петлями индокитайских орнаментов, вели его, помогая избежать скрытых ям. Раньше воздух был плотным, а теперь — нет. В последние дни в эти невидимые лунки проваливалась то нога, то рука, не нашедшая опоры другой. Весь мир промялся, заразился оспой: ямки в воздухе, яма в Шолоховской роще, полная блистающей меди оркестровая яма в тот вечер, когда они проникли на репетицию премьеры… Рояль, обычно стоявший в зале, умный Клист переправил в спальню. Рояль был зачехлён чёрным. Веня уже ждал — лианы сплели для него качели на столбиках кровати. От движения прозрачный шёлк его рубашки то прилипал к груди, то провисал, как будто кто-то здесь ещё мог дышать. — Сыграйте мне. — Только если вы извините закостенелость моих навыков, душа моя. — Граф Набедренных, не колеблясь более (хватило уже колебаний), сорвал траурный плащ драпировки, и рояль под запылившейся тканью был цвета кости, и его внутренности были из звука. Граф Набедренных открыл крышку, отодвинул табурет и сел, откинув фалды камзола, как делал когда-то музыкант из «Нежной арфы». Лес прорастал меж ступеней простреленного пустотой особняка — порывисто, как под пальцами пианиста рождается грусть. — Сыграйте, вы же обещали. Играть нужно уверенно, иначе звук получится вялым, как лепестки белых январских орхидей, добытых в портовых оранжереях. Граф Набедренных заиграл настойчиво — печальную мелодию, тянувшуюся через него перфорированной лентой. Руки работали, как механические молоточки. Обернуться не было сил. — Не останавливайтесь, прошу вас. Вы ведь не прервёте пьесу на середине, — с издёвкой прозвенел голос-колокольце у него в ухе. И граф играл, в обход слов и соли. Рёбра стали декой с чистыми звуками. — Вот почему вы не стали играть мне. Музыка требует полного сосредоточения, а вы не хотели потерять меня из виду ни на секунду. Бедный мой граф, привязанность бывает болезненной. Опередив возражения, Венины пальцы впились в высокие октавы, и пьеса стала партией на четыре руки. Рояль запоминал рефрены и разучивал мелодию, потом зазвучал без рук. Лес обступил его кольцом. Граф Набедренных снял с пюпитра тетрадь со свисающими с линеек нотами и выдернул бечёвку, которой были прошиты листы. — Привязанность, душа моя… Он сорвал верхнюю пуговицу камзола и перехватил освободившуюся петлю шнурком, а затем безжалостно захлопнул лакированную крышку, и рояль прикусил музыку. Веня обошёл инструмент, почти не касаясь пола, и одним пальцем приподнял его единственное светлое крыло. Внутри рояль оказался набит тряпками. Как же тогда он звучал? Веню самого при жизни считали набитой тряпками куклой, но ведь всё ещё можно не верить, что он и впрямь ею стал? Только то, что станет мёртвым когда-нибудь потом, может быть живым сейчас. — Я выполнил обещание, душа моя, — тихо сказал граф Набедренных, теребя верёвку на запястье. Её концы тянулись к вениному ошейнику и изгибались, очерчивая самую глубокую воздушную яму. Веня расстегнул ошейник и протянул его графу — полукруг, магнит: — Хотите? — Да. — Граф коснулся пальцами горла, словно примеривался, как ляжет тонкая замша. — Ещё не сейчас. Не время. Веня подал лесу свободную руку, и лес приветственно развернул ему в ладонь завиток лианы с цветочным запахом. Веня сжал губы, сжал пальцы, отломил её кончик. Спальня просела, пол сложился складкой, поглотив рояль. Веня оказался вплотную к графу Набедренных и привязал подарок леса к его петлице. Лиана съёжилась и стала похожа на нитку. Такими зашивают рот покойникам, чтобы не звали шельм, которые сулят лёгкое посмертие, а обрекают на вечный непокой. Вокруг были ямы, и самой глубокой из них был Венин зрячий глаз. Пьеса для струнных и фортепиано зазвучала снова, но на этот раз молоточки инструмента где-то в отдалении ударяли по линиям на шкале, отмечающей уровень воды в прилив. С каждой нотой — всё глубже, глубже, глубже.