Моя маленькая звезда

Шкряб, шкряб... Юри моргает, сонно разглядывает темноту вокруг, но не обнаруживает ничего примечательного и снова засыпает, крепче завернувшись в одеяло. Шкряб...шкряб, шкряб... Юри просыпается. Ладно, это было странно. Садится на кровати, прищуриваясь, осматривает комнату, однако не замечает ничего необычного. Стол, шкаф, окно, дверь — всё по-прежнему. Только он готов поклясться, что слышал... Шкряяяяяб, шкряб... шкряб, шкряб, шкряб... Внутри всё замирает, по спине пробегает холодок. Юри медленно поворачивается к источнику кошмарного скрежета— к двери. Кровь стучит в висках, от страха Кацуки отчаянно молится, почти кричит про себя «пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА, ПУСТЬ ЭТО НЕ ПРИЗРАК». Окей, раз уж Юри выяснил, что перед лицом паранормальной силы храбрец из него никакой, то теперь можно без мук совести сбежать обратно под одеяло и дождаться, когда неземной сущности наскучит его доставать. Но затем слух улавливает ещё кое-что... Поскуливание? Хорошо, значит, за дверью кто-то живой, из плоти и крови. И лучше бы это оказалось правдой, иначе психическому здоровью Юри несдобровать. Прилив адреналина даёт Кацуки силы нащупать очки и вылезти из уютного убежища одеял, куда вернуться хочется намного больше, чем разбираться с ночным гостем. Рука замирает над дверной ручкой, и, мысленно прощаясь с жизнью, Юри наконец открывает дверь. Быстрое, едва заметное движение, затем сильный удар лап в грудь — Юри дёргается, пытаясь удержать равновесие, и чудом не падает на пол. Его окатывает волна облегчения, стоит лишь понять, кто перед ним возник: влажные бусинки глаз Маккачина глядят прямо на Юри, хвост пуделя радостно виляет из стороны в сторону. — Ты напугал меня до смерти! — с укором восклицает Юри. — Почему ты не с Виктором? Маккачин коротко скулит и просяще поднимает лапу вверх. Юри не удается сдержать улыбку. — А, хочешь на улицу, да? Пёс в ответ встает на задние лапы, согласно гавкает и опускается вниз, скребнув когтями по полу. Бинго. — Хорошо-хорошо, я тебя выпущу. Пойдём. И Маккачин первым покидает комнату, оглядываясь и проверяя, следуют ли за ним. А Юри, конечно же, следует. Но дверь, выходящую на улицу, пёс неожиданно минует и с каким-то одному ему известным намерением отправляется дальше по коридору. Юри даже приходится прибавить шагу, чтобы поспеть за ним. Стоит им повернуть в другой коридор, в голове Юри всё проясняется: пудель ведёт его в комнату Виктора. И тот, словно подтверждая эту мысль, останавливается около приоткрытой двери Никифорова и чуть скулит. Из-за сонливости ситуация кажется Юри смешной: он столкнулся вовсе не со злобным призраком, а с самой обычной собакой, которая пыталась вернуться к своему хозяину. Тихо посмеиваясь, он открывает дверь для Маккачина шире. Но тот не сдвигается ни на миллиметр. — Давай, — ободряюще шепчет Юри так, чтобы не разбудить Виктора. Маккачин заглядывает внутрь, будто раздумывая, но фыркает носом и поворачивается спиной к Кацуки, что по-собачьи точно значит «ты первый». Юри хочется развернуться и уйти обратно в свою уютную маленькую комнату. Он устал, замёрз, да и было чёрт знает сколько времени. Но какая-то часть его сознания мешает так сделать. Проскакивает мысль: «Вдруг с Виктором что-то случилось?». И в мгновение ока Юри оказывается по другую сторону двери — только проверить, всё ли в порядке. Внутри темно, глаза не сразу привыкают к мраку. Но стоит зрению сфокусироваться, у Юри спирает дыхание: Виктор не спит. Лежит на спине под одеялом и столь отрешённо смотрит в потолок, будто его разум давно больше не на Земле. Вместо этого он где-то в сотнях световых лет над облаками, словно одинокая звезда, что смиренно ожидает, когда вся заключенная внутри энергия вырвется наружу и погубит её. Видеть Виктора таким задумчивым слишком непривычно. Кажется, Юри случайно застал нечто личное и лучше бы ему поскорее уйти. Но он не может сдержаться и, поддаваясь силе притяжения, делает шаг вперед. Ведь Виктор - не иначе как воплощение энергии и света, сияющая звезда, до которой Юри так отчаянно жаждет дотянуться, зажать в ладони, и, дрожа от её великолепия, впитать всю яркую бурлящую силу. Внезапно голубые глаза смотрят на Юри в упор, и тот смущен, дико смущен, предполагая, как двусмысленно, должно быть, его поведение выглядит со стороны. Судорожно сглатывает комок в горле, пытаясь придумать оправдание, но на него направлен тот самый взгляд из-под век. И он пронизывает насквозь. Так Виктор, облокотившись на бортик, всегда разбирал на составляющие каждое движение Юри на катке, прожигал, как рентгеном, до основания, вынимал каждую деталь, только чтобы потом снова собрать выступление воедино. А в ответ, словно по щелчку, кровь вдруг вскипала в жилах, бешеным потоком энергии неслась под кожей, добиралась до нутра и переполняла, останавливаясь лишь на волоске от взрыва. Сейчас всё точно так же. Виктор ждёт, когда Юри сделает первый шаг. — Ты в порядке? — чуть слышно спрашивает Кацуки, стараясь не потревожить ночную тишину. Лицо Виктора расслабляется. Теперь он больше похож на себя... Прежнего. — Юри, — шумно выдыхает Виктор и вместо ожидаемого «почему ты здесь» произносит: — Не мог уснуть. Задумался. Виктор двигается, освобождая тёплое место рядом с собой на кровати, которое так и манит Юри. Может, виноват сон, что ещё лежит мутной поволокой на рациональной части сознания, а может, нотки отчаяния в голосе, которым Виктор позвал его по имени. В любом случае, Юри уже принял решение. Кацуки проверяет, где Маккачин — пёс, оказалось, успел незаметно скрыться из виду — и закрывает за собой дверь. Темнота в комнате становится глубже, но это не мешает нащупать край кровати. Матрас прогибается под весом. Юри тут же окунается в теплоту и близость чужого тела, которые вместе с воздухом из легких выбивают из него всю прежнюю самоуверенность. Кацуки осознает, насколько неправильно можно понять его действия. Молчание Виктора не делает ситуацию яснее. — М-меня привёл сюда Маккачин, и если я мешаю, т-только скажи, я уйду! Я просто... На руку Юри успокаивающе ложится чужая рука, заставляя замолчать. Он поворачивает голову к Виктору, приоткрывая рот при виде его прекрасной улыбки. Та, конечно же, сияет, несмотря на время суток. — Юри. Рука скользит вниз, переплетая их пальцы так, словно им всегда было предначертано быть вместе. — Останься со мной. Пожалуйста. По телу Юри проносится стая мурашек. Всё та же рука притягивает ближе, Юри не сопротивляется. Кровать тихо скрипит, когда двое устраиваются на ней. Виктор ложится на бок, позволяя Кацуки сесть у спинки кровати. — Ты пришёл переночевать? — спрашивает Виктор, подняв глаза на Юри. — Эм, нет. Я не планировал такого...— На самом деле Юри не планировал вообще ничего. Виктор понимающе мычит, добавляя тихо «ну посмотрим», и расслабленно опускает голову на подушку. Наступает приятная тишина, какую удаётся поймать только поздней ночью. Вселенная сужается до размеров уютной комнаты, а внешний мир видится таким далёким. Это напоминает Юри о зиме: когда сидишь у окна, наблюдая за снегопадом, и кажется, будто снег падает лишь ради тебя одного. — Юри... Карие глаза резко распахиваются, Юри даже не помнит момента, когда закрыл их. Наклоняет голову вбок, показывая Виктору свою готовность слушать. — Можешь погладить мои волосы? Ох, с чего вселенная сегодня так щедра на соблазны... —Эм, — голос пропадает, дыхание застревает в горле. Когда Юри смотрит на Виктора, то встречает лишь неподдельную искренность и блеск чего-то ещё. Ожидания? Надежды? Кацуки выпрямляется и откашливается. — Да, я... Я могу. Честно говоря, Юри не ожидает от себя многого после этой просьбы. Все чувства, заставляющие тело функционировать, покидают его, уходят на глубину, запираясь подо льдом. Скорбящие сказали бы: «Где-то в этих водах покоится рассудок Юри Кацуки. Вечная ему память». Стоит Юри наконец набраться решимости, чтобы сделать хоть что-то — шевельнуть пальцем, не то что рукой — кровать издаёт короткий скрип. Виктор подвигается чуть ближе. Нечто мягкое скользит по коленке, и Юри понимает, что его накрывают одеялом. Не успевает он охнуть, как тёплый вес вместе с вихрастой копной волос ложатся сверху. К Юри приходит осознание: Виктор лежит теперь у него на коленях. Сколько радости это приносит, столько и нервов. Последних даже больше. Глубокий вдох-выдох. Слышно, как окно за спиной звенит от ветра. Сосчитать до четырех. Когда душевное равновесие наконец возвращено, Юри опускает руку и медленно скользит ею по волосам и, чёрт, они непозволительно мягкие. Начинает с едва ощутимых касаний. Только подушечки выводят мягкие дуги, а пальцы движутся через локоны с осторожной заботой, боясь запутать или потянуть. Аккуратно убирает за ухо прядку, закрывающую лоб. Когда веки Виктора с дрожью опускаются, сердце Юри подскакивает, и в груди будто становится больше места для окутывающего тёплого удовольствия. Должно быть, свет Виктора заразителен и при контакте сразу же проникает в тело, оживляя и осветляя всё изнутри. Инстинкты одерживают вверх, добавляя уверенности, Юри позволяет ногтям задеть кожу. В ответ Виктор мычит, почти скулит, заставляя жар прилить к щекам Юри. «Этот новый звук вправду ничего»,— думает Кацуки и подмечает лично для себя, что Виктору такое нравится. Непонятно сколько проходит времени, наполненного лишь размеренным дыханием да самыми простыми мыслями. Голос Виктора почти пугает Юри: — Расскажи мне секрет. Юри моргает в непонимании. — Секрет? —М-м. Кацуки думает о своих детских страхах, о колледже, о потерянной навсегда страсти, о том, что его никогда не целовали. Вспоминает даже о неисчислимом количестве раз, когда он желал спокойной ночи постерам с Виктором. Можно рассказать что-то из вышеперечисленного, но... Юри задумчиво смотрит перед собой, машинально перебирая пепельные волосы, и, глубоко вдохнув, решается: — После последнего Гран-при мне вправду было очень плохо. Наверно, один мой вид кричал о том, насколько я был подавлен... После нескольких срывов я заперся в своей комнате и не выходил оттуда, сколько мог. Потерял желание заниматься даже повседневными делами. Вскоре забросил и фигурное катание. Юри замолкает. С тех пор прошли месяцы, но воспоминания до сих пор свежи: как земля тряслась и уходила из-под ног, как мышечные судороги раздирали его на части, оставляя после себя лишь хрупкий скелет. Только спустя мгновение Юри понимает, что Виктор успел положить свою руку ему на колено и теперь выводит пальцем круги на коже, снова и снова, пытаясь отвлечь, успокоить. Губы Юри сами складываются в улыбку, он чувствует, что готов продолжить. — За поражением шло поражение, так что я распрощался со своим тренером перед тем, как вернуться в Японию. Уже начал мысленно готовить себя к работе в онсене, но потом появился ты. Я никогда не говорил, но в тот момент, сам того не осознавая, ты вдохнул в меня не только жизнь, но и желание снова выйти на лёд. Знаю, это нельзя назвать секретом, но я решил скрыть всё от тебя. Мне казалось, что стоит тебе всё узнать, ты посчитаешь меня слабым и привязчивым. И уйдёшь. Движение пальцев на колене приостанавливается. Виктор поворачивается лицом к Юри, глядит прямо в глаза. Юри замирает на месте, избегая его взора как только может: «Боже, вдруг он сердится?» Но их взгляды всё равно встречаются. Виктор улыбается ему, так тепло, с такой гордостью и счастьем, что Юри хочется расплакаться. — Если бы ты видел то, что вижу в тебе я. Ты способен создавать миры, Юри. Пожалуйста, верь в себя больше. Против воли щеки Юри покрываются румянцем. Кацуки смущённо наклоняет голову. Прикосновение к чужим волосам внезапно кажется столь... интимным. Виктор, поняв намек, опускает голову обратно на бок и с легкой улыбкой на губах продолжает выводить на коже узоры. — Твоя очередь. — Хм? — Твоя очередь рассказать секрет. На мгновение Виктор выглядит задумчивым, машинально стуча пальцем по колену Юри, словно это поможет ускорить мыслительный процесс. — Знаешь, кажется, у меня ни одного нет! Юри нахмуривается. — Ответ не принимается. Что-то обязательно должно быть. Виктор в умственном усилии сдвигает брови, продолжая постукивать пальцем. Наконец раздаётся радостное «ох». — В детстве я несколько лет врал о своем любимом цвете. Хотел проверить, запомнит ли его кто. Почти никто не смог, и я сдался. Некоторые заметили мою хитрость, но не придали ей значения. Наверное, подумали, что мой выбор меняется так же часто, как времена года. Забавно, но эта маленькая тайна дала мне тогда такое чувство превосходства. — Так какой твой любимый цвет? — Красный. — Хмм. Столь крошечное откровение заставляет веселье вдруг запузыриться в животе Юри, как будто Кацуки вдруг получил подарок, предназначенный лишь для него одного. — Юри, расскажи мне ещё секрет. — Только если в обмен скажешь свой. — Но я честно не помню ни одного! — А как насчёт...— раздумывает Юри. — Вопросов? Виктор одобрительно мычит. — Я «за»! Но отвечаем только правду. — Хорошо, — соглашается Юри, хотя ему страшно. Никогда прежде он не давал никому такой возможности. Показывал свои чувства, но отталкивал любого, кто захочет копнуть глубже. Он всегда поступал только так. — Я первый, — говорит Виктор с улыбкой. — Почему ты настолько не веришь в себя? Рука в его волосах замирает. Юри открывает рот, чтобы ответить, но безжизненно закрывает его обратно. Потом наконец выдаёт: — Так... получилось. Все люди вокруг очень верят в меня, но я всегда только вижу, насколько могу их подвести. Так было с самого начала. Задумавшись, Виктор понимающе кивает. — Легче разочароваться в себе, чем разочаровать тех, кого любишь. Но эти ожидания? Их создаешь ты сам. Зацикливаешься на мелочах и упускаешь из вида общую картину: все мы здесь только ради того, чтобы поддержать тебя. Мы здесь ради... Мы. Юри в замешательстве: как у Виктора всегда получается находить правильные слова? Со вздохом он начинает снова гладить чужую голову. В уме всплывает одна интересная картина из прошлого: густые хвосты волос, украшенные яркими бантами. Это помогает придумать новый вопрос. — Во время Чемпионата Мира среди Юниоров ты отрастил волосы и носил костюмы унисекс, ведь так? Почему ты выбрал такой образ? — Ах, это? Тогда я пытался открыть себя с разных сторон. Думал, с чего я должен соответствовать ожиданиям остальных? Зачем мне делать одно, другое? Я понял, что гендер — не такая узкая область для самовыражения, как люди привыкли полагать,— Виктор усмехается. — К тому же, я красив в любом амплуа, верно? Юри невольно кивает в ответ. Их маленькая игра продолжается, должно быть, в течение часа: что тебя всегда смешит? каково было в старшей школе? плавал ли когда-нибудь голым? есть тайные слабости? фобии? Постепенно между ними что-то меняется, словно их укрывает туманом, в котором каждый вдох даётся легче предыдущего. Изо рта Юри вырывается легкий зевок. Слишком уставший, Кацуки не смущается, когда Виктор трётся об него щекой, бормочет что-то, щекоча дыханием кожу на бедре. Сознание уплывает, мысли оборачиваются тишиной. Рука тяжелеет, каждое поглаживание становится ленивее и медленнее, пока движение не обрывается, стоит Юри упасть в оковы сна. *** Когда Юри просыпается, то чуть не икает от неожиданности. К нему наклоняется Виктор, его одеяло сползает вниз, открывая голую грудь. Он тянется рукой к лицу Юри и, задев щеку, снимает с него очки. Не торопясь, складывает их, точно у него в запасе целая вечность, и аккуратно кладёт на прикроватную тумбочку. Потом поворачивается к Юри и смотрит с глуповатой сонной улыбкой, а тот в ответ наблюдает за ним спокойно и расслабленно. Теперь пришла очередь Виктора сделать свой шаг. — Присоединяйся. Под одеялом удобнее. Юри так и поступает. Они ложатся близко, соприкасаясь телами. Даже подушку делят одну на двоих, дышат одним воздухом. И всё настолько естественно, по-домашнему. Пепельные волосы щекочут Юри над бровью, заставляя сморщить нос и сжать пальцами одеяло. Ноги задевают друг друга, стоит Виктору приобнять Юри за спину. Становится тепло, безопасно и невероятно комфортно. Такое Юри может позволить только Виктору. Он осторожно приподнимает голову, чтобы устроиться напротив лица Виктора, но неправильно оценивает расстояние между ними — их носы сталкиваются. Взгляды пересекаются, заставляя Юри покраснеть от того, как, оказывается, близко Виктор. Никто из них не шевелится. Рука Виктора давит на спину Юри, пальцы неспешно, почти щекоча, проходят вверх по позвоночнику, очерчивают лопатки, гладят изгиб поясницы. Движение повторяется, и когда подушечки встречают голую кожу, Юри пробирает дрожь. Касания танцуют вокруг шеи, вниз до ключиц, останавливаются на мгновение на вороте футболки. Затем поднимаются по шее, и вот уже большой палец ведёт по линии челюсти. Больше всего Юри хочется убедиться, что это не сон наяву, поэтому он накрывает руку Виктора своей. Тёплая. Настоящая. И выдох, с которым Виктор смеётся, ударяет теплом в лицо. Они прислоняются лбами друг к другу. Ресницы щекочут кожу. Виктор пододвигается совсем близко и начинает ласково мурчать, намеренно задевая губами скулу Юри с каждым словом: — Очаровательный. — Драгоценный. — Нежный. Веки Юри с трепетом опускаются, вместо касаний лицо теперь осыпают поцелуями. Юри вконец опьянён. — Милый. Поцелуй ложится на лоб. — Невероятный. На веко. — Талантливый. На нос. Виктор отстраняется, касается большим пальцем нижней губы и замирает. Юри распахивает глаза, осознавая, — у него просят разрешения. И снова закрывает их, приоткрывая в ответе рот. Давление пальца уходит. Секундой позже к губам прижимается что-то более мягкое. Вдох Юри застревает в горле прямо напротив губ Виктора, которые исчезают так же быстро, как и появились. — Любимый. Произнесено так нежно, что дыхание в груди Юри перехватывает. Он отчаянной хваткой цепляется за Виктора, будто если отпустит, то его свет погаснет. Виктор прижимает Юри к себе, расплывается в ленивой улыбке, переплетая их ноги вместе. Юри смутно припоминает, что Виктор мог не надеть в постель штаны. Завтра Кацуки точно будет стыдно, но плевать на завтра — есть только сейчас. Это космическое мгновение, когда Виктор стал его. — Сладких снов, moya malen'kaya zvezda, — тихо шепчет Виктор в тёмную макушку. И они вместе уплывают куда-то далеко, качаясь на волнах сна и эйфории.