Госпоже Смерти не впервой выслушивать слезливые жалобы, покаяния, бессильные крики. Её пустые глаза видели сотни, тысячи картин сожалений о шансах, которыми больше никогда не воспользоваться.
Смерть разучилась жалеть людей.
И сейчас она стоит над человеком, который при последнем издыхании. С его слабым организмом любая болезнь может стать последней. Он знал это. Знал. И всё же это не остановило его. Он шёл к своей цели, откинув ради этого всё, отрекшись от самого себя.
Он не сожалеет. Он поднимает тёмные, чуть мутные глаза на фигуру в чёрном капюшоне у своей кровати. Едва заметно улыбается.
- Я оторвал Вас от каких-то дел? - мало людей решаются заговорить со своей Смертью. И хотя с бледных искусанных губ почти беззвучным шелестом слетает только неразборчивый шёпот, Смерть легко понимает больного. Коротко качает головой в отрицании.
- Ах, верно. Это ведь Ваша работа, - он замолкает. Он бы отвернулся, но ослабевшее тело не позволяет даже этого. Смерти ждать совсем недолго, хотя, наверно, вся её жизнь состоит из смеси ожидания, человеческих слёз, криков и аккуратных прикосновений к человеческим душам, покидающих остывающие оболочки.
Этот человек не кричит. Не плачет. Не умоляет. Он медленно перебирает воспоминания, словно хочет напоследок снова взглянуть на свою жизнь, ощутить перед смертью свежее дуновение родного ветра памяти, а не вязкий сухой воздух реальности, предсмертных минут.
Бледные губы почти не шевелятся. Он медленно, словно боясь повредить, извлекает из памяти когда-то прочитанные строки.
Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.
Он умирает, это его последние минуты. Он не сожалеет об отнятых жизнях, о разрушенных судьбах, о причинённой боли. Он сожалеет о том, что не смог достичь своей цели. Он сожалеет о том, что так и не осмелился прикоснуться к человеку, одна мысль о котором отзывалась в сердце сладкой горечью.
Конечно, они не смогли бы быть вместе. Ему не суждено завладеть ни взглядом безупречно голубых глаз, ни провести рукой по золотым волосам, рассыпавшимся по белой ткани ночной рубашки. Она никогда не улыбнулась бы ему нежно, и у него никогда не было бы права выразить свою любовь хотя бы простым прикосновением. Он не посмел бы сказать ей о своей любви, даже если его сердце ранила сама возможность, что однажды она изберёт другого.
У них обоих есть то, что они должны сделать. Они оба, пусть и своими путями, должны создать мир лучший, чем тот, в котором они живут. И раз его попытка осыпается прахом неудачи с едва слышным шорохом, то он искренне желает удачи любимой.
Я вас любил так искренне, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.
"Боюсь, пора прощаться. Я не сожалею, что Вас тут нет, милая. Я хотел бы умереть не под Вашим бесстрастным взглядом, а с надеждой, что моя смерть заставила бы Вас проронить хотя бы одну слезу, Агата".
***
Девушка улыбается. Значит, мистер Достоевский мертв. Великое искусство обмана разума и души оказалось бессильно против Смерти.
Она остаётся в комнате одна. Поднимается из-за стола, идёт в свою комнату. Холодные коридоры, такие безупречно изящные. Отныне здесь всегда будут звучать лишь её лёгкие шаги, ему никогда не суждено пройти тут с ней. Никогда не будет бесед под белым зимним небом, которые она с наивной нежностью представляла по вечерам. Ей никогда не суждено прикоснуться к бледным губам, ощутить ласковые руки на своих плечах.
Она не сожалеет.
Ей не дано сожалеть. Всё, что есть у неё - один вечер, один, единственный вечер, когда она может позволить себе хотя бы на миг перестать быть рыцарем-командором и стать женщиной.
Когда она может позволить себе рыдать, закрыв лицо руками - руками, которых он никогда не коснётся. Которых он, возможно, никогда и не хотел бы коснуться. О чём он думал в последние минуты смерти? О любимых людях? Любил ли он кого-нибудь? Известно ли было ему это сладкое, это безжалостное чувство, оборачивающееся раздирающей болью и бесконечной горькой болью?
О, если бы она только знала...
Сотни иллюзий, сотни наивных нежных надежд, сотни воздушных мечтаний - как мучительно больно они рассыпаются прахом, и как безнадёжно мир окрашивается тоскливым синим цветом печали. Она ползает на коленях в этом прахе, отчаянно пытаясь отыскать хотя бы один кусочек счастья, хотя бы одно светлое воспоминание в этом синем мире. Хотя бы один его след. Хотя бы один его след...
Но он не оставлял за собой следов. Он делал то, что считал нужным, водил людей за невидимые нити по сцене, заставляя играть предписанные им роли, оставаясь в тени. Неважно, на сцене она была или за кулисами, ей не найти ни одного следа этого великого кукловода. Он пришёл из мест, неведомых ей, и в них же вернулся.
Девушка вытирает слёзы. Достаточно. Он ушёл, и её долг - отпустить его. Но это не умаляет боли, это не способно стереть его имя из сердца, это ничего не меняет!..
"Счастливого пути, Фёдор".
***
Госпоже Смерти не впервой выслушивать слезливые жалобы, покаяния, бессильные крики. Она знает сотни, тысячи историй о людях, которые так и не решились обрести свою любовь. Которые вспоминают тысячи желаний, которым не суждено осуществиться, и которые они хотели бы претворить в жизнь с любимыми.
Смерть сотни раз слышала слово "люблю", произнесённое остывающими губами. Смерть разучилась жалеть глупых-глупых людей, не решающихся обрести своё счастье.
