tuan's

- Я проиграл тебе по всем фронтам, если ты меня ещё и трахнешь, это будет чересчур. - смеётся Пак Джинён, но вот его прижимают к стене и ставят ногу между его бёдер и ничего другого не остаётся, кроме как расставить их шире, позволяя вторгнуться в личное пространство. - Да ладно, серьёзно что ль? - продолжает не совсем трезвый Пак, неровно выдыхая, и чувствуя чужие губы у себя на шее, а руки на пояснице. В своём обычном состоянии парень бы ни за что не подпустил к себе такого наглого юнца, а тут сам его за шею обнимает и требует большего. Проклятые обещанные марки.- Я проигрываю тебе во всём, начиная с банального возраста, тела и заканчивая ростом. Зачем я тебе? - продолжая разговор сам с собой, Джинён запрокидывает голову, позволяя целовать шею и умело варьируя последовательность своих прерывистых вздохов и тем, что говорит вслух. Ким Югём его даже не слушает, только сильнее притесняет и руки свои запускает парню под кофту. Если бы хён был более покладистым, не пришлось бы доставать эти марки для того, чтобы провести с ним куда более близкое тактильное общение, чем в повседневной жизни. Джинёна Югём хотел давно. Давно и беспощадно. Характер у Джинёна не подарок, а ещё он старше и не постесняется ударить и вычеркнуть из своей жизни навсегда. Поэтому как подойти и донести всё без дальнейшего посыла куда подальше, Ким не знал. Пока один очень смышлёный таец не подогнал интересную информацию о том, как сильно, оказывается, чёртов Пак Джинён любит марки. Не почтовые, нет. Те самые, от которых в голове исчезают все дотошные мысли, а их место занимают приятные чувства, такие как продолжительный кайф или бесконтрольное опьянение, например. Каким же сильным было его удивление, когда всё это оказалось правдой. Его хён, примерный студент университета, гордость деканата и национальное достоинство нынешнего поколения, оказался обычным безрассудным гонцом за ощущениями, готовым на всё за мимолетное помутнение рассудка. И вот сейчас этот пример для подражания здесь, перед ним, в его руках и действительно готов на многое за квадратик ощущений в этой пыльной кладовке, когда всего в нескольких метрах от них происходит подражание американским вечеринкам с кучей алкоголя, музыки и неприличных действий. Югёму крышу рвёт, но усилием воли он все ещё держит себя в руках. Остаётся разве что пальцем поманить и все ночные фантазии будут воплощены в реальность. Старший, словно опомнившись или прочитав мысли младшего, слабо толкает того в грудь, от себя подальше, но Югём будто бы только этого и ждал. Держа одной рукой хёна за талию, а другой вытаскивая из кармана марку, он медленно ведёт ею перед глазами слабо понимающего происходящее Джинёна и щёлкает пальцами, фокусируя взгляд на том что держит в руке. Реагирует Джинён не сразу, но как только понимает, что это, тянется следом. Югём пресекает попытку хёна и жестом приказывает открыть рот. Пальцами засовывает заветную кроху удовольствия под чужой язык и лезет целоваться. Совсем размякший Пак не успевает засечь то мгновение, когда Гём своим языком вытаскивает марку и сплёвывает её на грязный пол. - Будь послушнее, хён. – словно в прострации слышит Джинён и получает как бонус выжидающий взгляд. Послав к чёрту свою гордость и уже давно расшатанные принципы, он хватает парня за ремень и своими тонкими пальцами проводит по пряжке, спускаясь ниже. У Югёма от такого жеста в глазах всё темнеет и хочется сдохнуть прямо на месте, но сердце стабильно продолжает функционировать, а тело исправно двигаться. Джинён тем временем продолжает касаться Югёма через ткань, невыразимо интимно льнет к груди и это уже как-то чересчур. Сдавленно прошептав "в левом кармане", Ким вжимается в податливое тело, чувствуя, что в который раз сходит с ума. Джинёну же окончательно слететь с катушек помогает долгожданная марка, которая отправляется под язык и медленно расширяет весь спектр ощущаемых эмоций. Целовать себя больше Джинён не позволяет, но остальное – сколько угодно, лишь бы никто не узнал. Пак расслабляется, закрывает глаза и впитывает сквозь кожу неожиданно трепетные поцелуи, что россыпью струятся по его телу и превращаются в нетерпеливые полуукусы. Где-то там долбит музыка и проникает под кожу вместе с пальцами мелкого ублюдка, что столь нагло пользуется чужими слабостями. - Ты будешь гореть за это в аду, - выдыхает Джинён, когда с него стягивают водолазку и вновь прижимают к стене. - Тебе тоже есть за что гореть, хён. Эйфоретики уже кружат в его сознании свой хоровод и это тихое «хён» долбит по сознанию слишком сильно, продолжая эхом звучать в голове, ложась на незнакомые биты. Югём не ожидал той нежности, что нахлынула на него в тот момент, когда Джинён дал немое согласие на всё. Почти всё, конечно же. Взгляд, который перед тем как унестись под незнакомое небо, предупредил о том, что никаких поцелуев, ударил парня реальностью. Невыносимой и недосягаемой. Его хён здесь, плавится под его руками, не сопротивляется, бормочет что-то и запрокидывает голову. Но всё ещё ставит запреты, подчиняет себе и заставляет сердце биться чаще. Желание грубо оттрахать и забыть улетает в небытие, заменяясь приторным оттрахать и забрать себе. Будет ещё тяжелее, ещё невыносимее и ещё страшнее. Но почему бы не начать рыть себе могилу, когда такая хорошая почва и мощная лопата? Вмазанный хён лучше любых марок, какая ирония, ведь каждый раз покупать это дерьмо придётся ему, снова и снова. - Ещё… Югём прекращает пробовать на вкус белоснежную кожу старшего и открывает глаза, вопросительно глядя в невидящие ничего глаза Джинёна. - Повтори, - нетерпеливо просит опьянённый хён, не в силах дожидаться чужого тупого вопроса, - скажи ещё раз. - Что ты будешь гореть в аду? - Какая же ты мразь, - снова смеётся Джинён, подмечая, что никогда раньше не замечал, насколько проницательный голос у наглеца. – я так надеялся, что хотя бы не тупая. - Хён… - начинает Югём с целью снова задать тупой вопрос, но успевает заметить как старший прикрывает глаза от удовольствия и всё понимает, тут же вжимаясь своим пахом в чужой и кажется, что кончит вот сейчас от одного осознания, постыдно, прямо в штаны и не воспользовавшись тюбиком смазки в кармане куртки. Джинён неожиданно ведёт тазом вперёд, надменно, медленно, приоткрывая глаза, чтобы взглянуть на чужие губы и сам беззвучно произносит «хён», что тяжело назвать лёгким намёком. - Хёнхёнхёнхёнхён, - щебечет Гём и нетерпеливо трётся о чужой твёрдый член сквозь штаны, заходясь в экстазе от сложившейся ситуации. Паренёк не ожидал, что будет хоть что-то похожее на одобрение со стороны Джинёна, что ещё больше кромсает и без того растерзанную едким желанием жизнь. Пак жмурится от удовольствия и закусывает нижнюю губу, потому что всё это на ухо, слишком близко, слишком глубоко, слишком под рёбра. В его руках оказывается какой-то тюбик и не надо даже смотреть, потому что ширинка уже расстёгнута, а рука младшего слишком сильно сжимает его член. У Джинёна вырывается стон, у Югёма ломаются последние тормоза. Нужно заставить хёна стонать громче, протяжнее, откровеннее. И он заставляет. Джинён слышит свои стоны и совершенно не думает о том, что их может услышать кто-то ещё. В голове крутится вопрос, от чего его пробирает сильнее: от своих стонов или от отвратительно-очаровательного «хён». Грёбанный Ким Югём читает мысли и в такт движений своей руки начинает размеренную мантру «хёнхёнхёнхёнхён». Джинён больше не в состоянии выдерживать это достойно, его ноги подкашиваются и Югём помогает ему не сползти вниз по стенке на пол. - Бля-я-я-ять, - осознаёт происходящее Джинён и пытается спасти ситуацию, а точнее себя от грязного пола и стягивает с Югёма куртку и футболку, бросая их под ноги. Туда же летят и его оставшиеся вещи. Однако всё это зря, потому что в попытках уползти от боли Пак совершенно неграциозно покидает зону уберегающих от грязи шмоток, перебираясь на голый пол, царапая спину и руки. Бесячий Югём не дал ему кончить, хотя оставалось всего лишь пара движений и одно заветное слово. Теперь же всё удовольствие перетекло в нескончаемый и яркий поток боли, который не вызывает мелодичного стона, а только смесь неразборчивых матов и проклятий. Точно так же как как пару минут назад мгновение удовольствия разливалось океаном по всему телу, разливалось теперь мерзким болотом и боль, отвлечься от которой не помогало ни трепетное «хён», ни даже знакомые басы любимой песни. Джинён понимает что всё проебал когда захлебывается от непривычного удовольствия, которое грозится пожрать его и выблевать после ненужными остатками. По-настоящему новые ощущения перекрывают абсолютно все мысли. Букет неописуемой боли и такого же неземного наслаждения забирает у него всё ощущение реальности. Он весь дрожит и на его кончиках пальцев сосредотачивается вся вселенная, хотя он всего лишь хватается ими за Югёма, насаживаясь на, должно быть, такие же дрожащие пальцы. У Югёма только колени да ладони стёрты в кровь, но ему кажется что стёрт он весь и существует лишь кровоточащей рваной раной, потому что он слышит только эхо своего остановившегося сердца и всхлипы Джинёна. Ему нужно остановиться, иначе он не выдержит, упадет трупом прямо здесь прямо так и уже не стыдно ни разу, только бы всё скорее закончилось. Он всё не так себе представлял, совершенно не так. Лёгкий ветерок превратился в лавину. Джинёна мажет новой волной боли, когда бёдра младшего начинают характерно двигаться, а чужое дыхание испепеляет жаром на всё тело. Он делал много глупостей за крохотные пропитанные дурманом квадратики. Секс среди этого месива безрассудных поступков тоже был, но только с девушками и не так откровенно, не такой явной шлюхой. Но и не до такой дрожи, не до такого месива в голове и всём теле. Джинён не может, не хочет, не станет думать о том, как докатился до такого. Он только безумно счастлив, что до такого разрушения его жизни довело слово «хён», а не «грязная шлюха». На следующее утро было не до стыда. В сознании Джинёна царила полномасштабная всёуничтожающая война. Совесть против желания, честь против до конца разрушенных правил, жизнь против «хён». Столкнувшись в толпе на перерыве между парами с виновником произошедшего, Джинён видит проницательный взгляд и слышит то самое «хён», которое делает последний выстрел на этой войне. Джинён посылает его таким отборным матом, что в самую пору и отчислить и в суд подать, однако вкладывает в тот самый левый карман, где вчера лежали эйфоритики, скомканную бумажку с номером и аккуратной припиской «попробуй только не позвонить, мразь». И напоследок взглядом обещает не только всё, что угодно, но и поцелуй. Первый вариант был куда более поэтичнее, изящнее и истеричнее: красивым почерком читался как «хочу снова почувствовать на себе тяжесть твоих рёбер, когда ты ляжешь между моих бёдер», однако эту записку он тут же сжёг и даже подавился пеплом, запивая этот крах дерьмовым кофе. Писать такое на трезвую голову – апогей, однако это было утром, а ближайшим вечером он, должно быть, снова сойдет с ума и сказать, а тем более прочувствовать такое не постыдится. Джинён давно был потерян на этом дне мимолетных удовольствий. Однако дно теперь ограничено и биться об него заботливо помогает одна и та же рука, которая уж точно размажет всю его душу в ничто и никому другому сделать этого не позволит.