Dead Meat

      Ослепительная вспышка боли и необъяснимое чувство могильного холода, исходящее с левой стороны его тела — это первое, что чувствует Баки, когда открывает глаза. Неуловимые вспышки цвета плывут перед его глазами, звуки, кажется, доносятся сквозь толщу воды, а все чувства кажутся настолько притупленными, словно вовсе не принадлежат ему, и Джеймс не понимает, что это такое: отражение действительности или всего лишь очередной сон. Ну, или лучше выбрать определение «кошмар», коих у него было действительно очень много, а после его пленения в Аззано они лишь участились, став едва ли не постоянными спутниками жизни. Баки думает, что он должен быть мертв, и это, пожалуй, единственная мысль из всех, которая кажется ему наиболее реальной, ведь как еще можно обосновать его воспоминания о падении с поезда, собственный крик, застывший в ушах и рвущий легкие, а так же образ Стива, что стремительно отдалялся от него по мере приближения ко дну бесконечной белой пропасти. И, пожалуй, этот удар об оледеневшее дно ущелья должен был убить его, хотя по каким-то причинам этого не произошло, и теперь Барнс действительно не мог понять истинных причин того, почему же он до сих пор был жив. Впрочем, если вспоминать о прошлом, то очень многие вещи могли убить его, учитывая то, что он находился на войне, где парни каждый день кладут свои жизни едва ли не пачками, прокладывая кому-то светлый путь в будущее, и это именно то, о чем думает Джеймс, лежа на чем-то холодном, когда голоса вокруг него становятся более четкими и кто-то объявляет о том, что он проснулся. Кажется, в комнате начинается переполох, потому что на периферии зрения Баки замечает, как непрестанно мелькают туда-сюда люди в белоснежных халатах, от чего его голова вновь взрывается болью, и теперь уже не получается удержать низкий протяжный стон внутри, так что он слетает с его губ даже раньше, чем Барнс успевает подумать об этом, разрывая глотку. Все тело кажется невероятно тяжелым и каким-то чужим, будто оно вовсе и не принадлежит ему, и сержант действительно пытается понять, с чем же это связано, только вот все мысли настойчиво не желают выстраиваться в последовательный ряд, так что единственное, что ему остается сделать, так это глубоко вдохнуть и закрыть глаза, пытаясь пошевелить конечностями. Вскоре Джеймсу становится абсолютно очевидно, что он прикован к хирургическому столу, а его левая рука, судя по всему, находится в гипсе, потому что она кажется солдату неестественно тяжелой и словно бы чужой. — Показатели в норме, — голос с резким немецким акцентом раздается, кажется, прямо над его ухом, и Баки старается повернуть голову, чтобы разглядеть человека, склонившегося над ним, но яркий свет бьет прямо в глаза, и это становится последним, что он запоминает, прежде чем вновь провалиться во всепоглощающую черноту. Джеймс вновь приходит в себя лишь несколько часов спустя, но в комнате, где он находится по-прежнему так же шумно, только вот на сей раз голоса звучат громче, а картинка перед глазами становится четкой, и теперь уж Барнс может отчетливо разглядеть человека, что стоит перед ним. Тот касается пальцами его предплечья, и тогда внутри словно бы срабатывает какой-то защитный рефлекс, от чего Баки хватает его горло пальцами, сжимая крепче, и мягкие кости хрустят, с легкостью поддавшись металлическим пальцам левой руки, что заставляет брюнета закричать от ужаса. — Сержант Барнс, — силуэт перед его глазами вновь становится расплывчатым, а мир стремительно отдаляется от него, подобно тому самому поезду, с которого он упал и по каким-то причинам остался жив. Зола тяжело вздыхает, наблюдая за тем, как Баки теряет сознание в третий раз за последние два часа и оборачивается к одному из своих ассистентов, заученным движением поправив очки в круглой оправе, сидящие на его переносице. — Вы избавились от останков? — интересуется он, словно эта самая обычная вещь. — Нет, сэр, — тем же ровным тоном отвечает мужчина, стоящий неподалеку с блокнотом в руках, фиксируя в нем показания приборов. — Чудесно. Они нам еще пригодятся.       — Доброе утро, Солдат, — голос Арнима Золы знаком Баки настолько, что он, пожалуй, мог бы узнать его среди тысячи других. Он скрипучий и настолько противный, что вызывает легкое головокружение, а еще необоснованный страх, и Джеймс, не в силах справиться с самим собой, вжимается в угол камеры, уткнувшись лицом в собственные колени, которые от чего-то кажутся ему слишком острыми, впрочем, это совершенно не удивительно, учитывая то, сколько дней он сидит тут без еды. Кажется, его не хотят кормить намеренно, только вот Джеймс искренне не понимает, чего они хотят добиться. Для чего нужно было спасать его, чтобы затем морить голодом? — Я принес тебе поесть, — в следующее мгновение звонкий голос раздается прямиком над его головой, от чего Барнс дергается, сдирая кожу об острые камни, открывая глаза лишь тогда, когда слышит звон алюминиевой тарелки, поставленной на пол рядом с ним. В ней лежат бесформенные куски сырого мяса, среди которых Джеймсу в конечном итоге удается различить обрубки пальцев, и это тот самый момент, когда он понимает, что мясо в тарелке — останки собственной руки. И тогда он блюет, согнувшись пополам. Блюет так сильно, что в какой-то момент даже начинает казаться, что он может выплюнуть собственные легкие, печень, да и вообще все внутренние органы, но на деле изо рта льется лишь вонючая желчь, и это продолжатся ровно до тех пор, пока обессиленный Солдат не теряет сознание в луже собственной блевотины.       Это вновь повторяется на следующий день, только единственное отличие заключается в том, что на сей раз Зола приходит к нему не один, а с одним из агентов Гидры, который избивает его до потери сознания, когда тот отказывается есть. И в конечном счете это просто превращается в его самый худший кошмар, который повторяется день за днем по бесконечному кругу. Кто-то держит его за плечи, кто-то сжимает челюсть, вынуждая держать ее открытой, кто-то сует в рот кусок сырого мяса, заставляя глотать его, а потом Баки с неизменной периодичностью выблевывает его обратно, сопротивляясь изо всех сил, но все они, конечно же, понимают, что так не может продолжаться до бесконечности. Джеймс сдастся рано или поздно, и вопрос заключается лишь в том, когда же это, наконец, произойдет.       Кажется, проходит около двух недель, прежде чем Барнс, наконец, понимает, что сопротивление бесполезно. Да и какой во всем этом смысл, если, в конечном итоге, они, так или иначе, все равно заставят его сделать это? Какое-то время Джеймс неотрывно смотрит на Золу, стоящего у противоположной стены, а после медленно отпускает взгляд на тарелку мяса, стоящую перед ним, и именно в этот момент желудок издает жалобное урчание. Это конечная точка. Если честно, ему уже плевать. Солдат обреченно выдыхает, хватает пальцами один из бесформенных кусочков и кладет его себе на язык. Проглатывает, не жуя, пытаясь подавить рвотный позыв, сжавший горло своими стальными кольцами. Барнс зажмуривает глаза, облизывая потрескавшиеся губы. Это всего лишь мясо. В любом случае, какая разница, что есть, если это поможет ему выжить, если это поможет ему выбраться отсюда и вернуться к Стиву? Что ж, по крайней мере, ему все еще хочется верить в то, что это возможно. Баки без зазрения совести съедает еще один кусок, а потом еще и еще, и внезапно он чувствует себя настолько голодным, что, не задумываясь, с небывалой жадностью вгрызается в собственную плоть даже тогда, когда кусочки на тарелке заканчиваются, и вместо них ему в руки суют кость. Кость, мясо с которой приходится срывать зубами, вгрызаясь в него, подобно собаке, но даже это уже не имеет значения. И Солдат не чувствует, как слюна течет по его подбородку, смешиваясь с его же слезами, не чувствует, как постепенно умирает последнее человеческое, что осталось в нем. Единственное, что он чувствует сейчас — это сытость и бесконечное чувство счастья. Он больше не голоден. Он сможет вернуться к Стиву.