***
Желтое такси лакированным боком отражает сизоватые окна. Машина несется в ночь и Шерлок, замерев в каком-то диком предвкушении быстро набирает сообщения. Это все неправильно, это все… Не поддается логическому объяснению Падая с небольшой высоты прикроватной тумбочки, в нелепом стремлении до лакированного пола ловит в себе последний отблеск фонаря старая рюмка. Разбивается об пол, Ватсон не поднимает головы. Демоны уже близко, демоны уже танцуют за спиной и по столешнице кухни пробегает тень. Мужчина в панике считает секунды между ударами, слушает ритмичный ход стрелок и с каким-то животным восторгом заливается смехом, вдруг осознав, что у него нет часов. Выбежать, броситься в ночь и детектив не до конца осознает совершенное: точнее, осознал уже давно, но мысли прячутся как неестественные, перемешиваются и сливаются с хаосом. Джон не спит, но окна зияют тьмой.***
Лихорадка, лихорадка, лихорадка Она выглядит совсем не так, степень отчаяния достигает своего апогея. Отточенный слух слышит шаги, но страх не позволяет открыть глаза. Она вернулась за мной? Они вернулись забрать свое? Трясущаяся ладонь на ощупь находит ручку завалившуюся между подушек. Это хорошо, материальные ориентиры важны. — Джон Все замирает, мир вновь стягивается к всепоглощающей точке.***
Он не мнется у двери, прекрасно зная что ее тут не закрывают уже давно. Шерлок как-то незаметно даже для себя оказывается в чужой гостиной, где чрез большие окна свет полуистлевшей луны режет причудливые тени, а легкий ситец занавесок волнами взмывает вверх. Холодно, и сгорбившийся на диване силуэт вызывает непонятный спазм, тупая боль в районе сердце и пауза между ударами меньше. Протягивая ладонь, в нерешительном жесте и остановившись, так и не коснувшись чужого плеча. — Джон Осипшим голосом, уголок губ дергается вверх. А внутри все воет, и этот ураган вырывается наружу, Ватсон отчаянно хватается за почти ускользнувшую нить реальности, резко вскакивает, неловко отшатнувшись. — Убирайся! Я не хочу тебя видеть — и это его фарватер, его маяк, эмоции рвут надвое. — Мне не нужна твоя помощь, твоя жалость — Это не жалость… — Убирайся, Богом клянусь, я убью тебя, Шерлок Холмс, если ты сейчас же не отправишься назад! — Он все еще не находит сил, что бы встретиться глазами. Врач тяжело дышит, подходит лишь немного ближе, пальцем показывая на дверь. — Я не уйду, и ты знаешь, что это то, чего она хотела бы для тебя! — Это странно, и повышая голос чуть подаваясь вперед в этом тусклом отсвете уличных фонарей и диска луны они не спорят — танцуют, безумие опять смешивается с реальным. Бросаясь ближе, непозволительно, он бьет наотмашь что есть силы, кулак мажет по скуле задевая нос, в воздухе разносится тонкий тревожный запах стали. Все как в замедленной съемке: удар, потом еще, Шерлок не сопротивляется, и это злит сильнее. — Я, сказал, не смей, ее, вспоминать — Каждое слово между ударами — чтобы поняли и то дикое, потаенное, выдрессированное войной рвется наружу. Но взгляд находит взгляд. И в этой дреме Лондона, лишь оттески ушедшего, разбитая рюмка, брошенная ручка и недопитый чай. Шерлок на коленях, с заплывшим лицом, с носа капает кровь прямо на чистую рубашку, от запекшейся крови сливаются волосы ближе к виску. Джон тяжело дышит, разжимает дрожащий кулак, в лунном свете смотря на свою ладонь. Значит ли это, что она всегда знала? Опять тикают часы, и время становится не осязаемо вязким. Но взгляд находит взгляд. Все получается само собой: окровавленные ладони ложатся на скулы, пальцы касаются разбитых губ. — Прости меня, боже, Шерлок, прости меня — и падая на колени, он слышит заходящийся ритм чужого сердца, обвив этот призрачно больное тело руками. — Прости меня Между поцелуями,отчаянно хватая воздух и с усилием толкая его в легкие. Джон знает, что больно и сам ощущает чужую судорогу, только сейчас в полной мере осознав, что для него сделали. — Не стоит просить прощения, я просто — Заткнись И это по-настоящему, это тянет назад и Ватсон не хочет думать чего это стоило отстраненному и далекому от мирского Холмсу. Он просто чувствует соленый привкус крови на губах, говорит шепотом и не может его отпустить. И это не сентиментальность — это нужно как воздух, и связь болезненно шаткая, до дикости непонятная переполняет мысли и сыпется по осколкам театр теней, что строил кто-то чужой в голове. Глубокое дыхание, блуждающие пальцы, и это. Мир возвращается. Мир ему любезно вернули. Джон подает руку, поддерживает и помогает встать, сажает детектива на диван и в нелепой нерешительности замирает во мраке. — Я приехал сюда ради тебя. — Добивает. Вымывает с души остатки этого грязного, дикого, безумного. Джон запрокидывает голову, смеется, чувствуя, как в горле встает ком и как-то непозволительно близко подкатывают слезы. — Я. — Молчи И сейчас другой язык, понятный и социопату и обычному штатному врачу, их губы вновь встречаются, сталкиваются. Утро еще не стоит на пороге. Пальто падает на пол, шелком утекает под кресло рубашка. Горячие руки наугад блуждают по телу, Шерлок позволяет, а Джон пальцами пересчитывает ребра, надавив между пятым и шестым, чтобы ощутимо кольнуло. Это его терапия, лучше любых сеансов. Сбитое дыхание, разорванные прикосновения, и кажется слышно, как подтекает кран в кухне. Холмс отвечает: нетерпеливо дергает на себя, сбивчиво говорит что-то, запрокидывает голову, когда губы целуют ключицы. Его тонкие пальцы путаются в волосах, он неуверенно подается вперед, стаскивая чужую футболку. Нервы сейчас как оголенные провода и каждый стон отдается тугой пульсацией в солнечном сплетении. Джон не спешит, плавно толкает детектива на подушки, вглядываясь в каждую деталь. Каждый шрам, родинка, синяк — словно обновляя карту воспоминаний, добавляя деталей на холст и Шерлок перехватывает поток его мыслей, понимает, закрыв глаза и спрятав улыбку за запястьем. Ватсону сейчас просто плевать на то, что подумают люди. Возвращаясь к забытому, вновь очерчивая ногтями яремную впадину ведет ниже, бессовестно расстегивая чужую ширинку. Это все, что вылавливает воспаленный рассудок, дальше только агония и сбитые покрывала.***
Холод из приоткрытой створки проникает в комнату, осенний воздух полнится ароматами свежей выпечки, дешевого бензина и прелых трав. Морозное утро посыпает солнцем покатые крыши, плед путается в ногах. Джон замирает, прислушивается, сгибая пальцы правой руки, переплетенные с чужими. Новый день.