стены Кэр-Параваль

Она разворачивается, не забывая держать гордую осанку, и направляется вон из его личных покоев, вот только рука хватает выше локтя, притягивая ближе, ударяя тела друг о друга с такой силой, что дух вышибает. Запахи — до бликов в глазах яркие, коих не было в далеком и забытом Лондоне, — смешиваются, проникая внутрь, дразня. — Сьюзи… Не Сьюзен, и даже не Сью — ласковое Сьюзи раздается только наедине, когда никто не знает и не слышит. Она хочет вырваться, накричать, разрывая барабанные перепонки, чтобы он наконец-то понял, но доносится лишь тихое: — Не смей. Она шипит змеей — титулованное Великодушие задавилось чем-то яростным; но не от чистой злобы, а от перетертого в порошок сердца, ощутившего обиду. Питер закрывает глаза, скрывая боль, и пресловутое «не смей» звучит слишком двояко для них обоих. Сказанное им ранее опаляет больнее, чем прикосновение клинка, но он не может отказаться от этих слов. Не может/не хочет/не будет/не имеет права (нужное подчеркнуть). — Ты тоже, — кидает, словно вызов, от которого щеки Королевы покрываются неровными пятнами; такими до одурения прекрасными, что голову напрочь сносит. Он ненавидит себя за те слова, поэтому впивается поцелуем в ее мягкие розовые губы, заглушая собственный глухой стон. Ненавидит за то, что сказанное им — правда, а то, что они сейчас делают — вопиющая ошибка. Ненавидит за желание, ненавидит за сильно колотящееся сердце, ненавидит за то, что любит сестру слишком не так, как полагается любить сестру. А Сьюзен, такая правильная и строгая Сьюзен, отвечает, поддается, отдавая внутреннюю обиду укусами на коже, которые сразу же нежно накрывает просящими прощения едва весомыми поцелуями. Позволяет рукам брата разрывать дорогой дамаск синего платья в клочья, цепляясь за его плечи, путаясь пальцами в непослушных волосах цвета обеденного солнца. Король Питер, Король Великолепный, великолепный до подкашивающихся ног. — Найди мне достойную партию, — говорит, жалит, бьет по ребрам, ломая их. Специально. — И я выйду замуж, как ты и желаешь. Питер рычит, презирая себя, ее за эти слова, притягивая ближе, заставляя сестру становится на носочки, чтобы быть ему вровень. Он всматривается в аккуратные черты лица, пухлые губы и не верит, не верит в то, что приказал ей выйти замуж. Не представляет, что кто-то другой будет вот так смотреть на ее искреннее, не скрывающееся маской лицо, заглядывать в блестящие от желания глаза и чувствовать этот нереальный, разрушающий все внутренние рамки запах горячего тела. Ключ в двери привычно оборачивается два раза, отрезая их от внешнего мира, а стоны заглушаются рваным поцелуем, когда оба слышат счастливый смех Люси в коридоре и цокот копыт Тумнуса. И страх, поселившееся на краях радужек, встречается слишком близко друг от друга, выливаясь в бескрайнее отчаянье. Сьюзен хочет плакать, рыдать от боли в груди, от любви к родному брату, от неправильности происходящего и всеобщей несправедливости Закона. Но лишь сильнее прижимается к его телу, обводя пальцами последствия многих боев и закрывает глаза, мечтая растворится в теле Питера, стать им самим, чтоб никто не посмел их разлучить. И Великолепный больше не чувствует себя таковым. Когда обручем сдавливаются виски, посылая головную боль, от которой он может избавиться только рядом с ней. И многочисленные переломы покрыли почти все кости едва заметными трещинками, от которых, стоит ударить посильнее, он рассыпется в прах, разносясь буйными летними ветрами над лесами Нарнии. — Видела бы нас сейчас мама, — Сьюзен кутается в шелковые простыни, прижимаясь щекой к горячей коже груди брата. — Мамы тут нет, — в голосе Питера больше нет того юношеского осуждения — его шепот тихий и до граничащего уставший.