За гранью ненависти

      «…Неустрашимая. Самоотверженная. Отчаянная. Независимая. Сильная. Это все о ней – прирожденном лидере, отважной защитнице отечества, голосе нескольких поколений, женщине с большой буквы и просто человеке с огромным сердцем и чистейшей благородной душой. Кто бы мог подумать еще совсем недавно, что за внешним обликом этой хрупкой умиротворенной леди скрывается самый настоящий и храбрый воин, в погоне за честью и справедливостью ради своего народа способный прямо и безбоязненно взглянуть в лицо страху и умеющий не останавливаться ради конечной победы ни перед чем. Подняв на ноги всех павших в отчаянии, приняв сложнейшее стратегическое решение, рискуя собственной жизнью, ей удалось окончательно и громогласно положить конец многострадальному вековому периоду деспотичной диктаторской власти, так чтобы отныне ее впервые по-настоящему громко и гордо произносимое целой страной имя могло символизировать начало целой мировой эпохи! Эпохи спокойствия и свободы. Эпохи процветания и достатка. Эпохи общественной демократии и равенства всех перед законом. Эпохи большого и светлого будущего… Этот день откроет первую страницу в книге нашей новой истории! Трансляцию торжественной инаугурации нового избранного Президента Панема Альмы Койн смотрите завтра в 10 утра по столичному времени на всех центральных телеканалах, а также открытых площадках страны…»       Неприязненно скривившись, я щелкнула кнопкой пульта дистанционного управления, и надоедливая лживая ТВ-голограмма, в сердцах проповедующая перед затаившим дыхание раболепствующим народом свой излюбленный коронный лозунг: «Свободный Панем – счастливый Панем», мгновенно угасла.       Эпоха большого и светлого будущего… Равенство… Демократия… Одно только произношение этих слов невыразимо резало слух и вызывало желание нещадно четвертовать автора этого убогого высокопарного текста. С каких это пор в нашем насквозь пропитанном фальшью и коррупцией псевдо-государстве стали употребляться подобные термины? Не говоря уже о том, что, будучи пока еще в здравом уме и трезвой памяти, я не могла припомнить того судьбоносного дня, когда по окончании войны состоялись так называемые «общественные выборы», согласно честно подсчитанным результатам которых Альма Койн умудрилась каким-то чудесным образом обойти всех своих заявленных конкурентов.       Коих, естественно, не было ни одного.       Эти нескончаемые потоки приторной лести и нижайшего мелочного лизоблюдства в ее адрес было невозможно смотреть и слушать. Ее имя – на всех каналах и радиостанциях. Фотография – на каждом здании, биллборде и столбе. Хвалебные комментарии и восторженные отзывы о добротности и благородстве ее поступков звучали буквально из каждых уст:       «Альма Койн – освободительница Панема!»       «Альма Койн – наше достойное будущее!»       «Альма Койн – наш Президент!»…       Меня невероятно тошнило от всего этого. С момента окончания революции и тотальной перемены власти не прошло ни минуты, чтобы физиономия или упоминание имени этой расчетливой и самодовольной стервы не промелькнули в очередном рекламном видеоролике сплошь и всюду проплаченной ею пиар-кампании. Помимо основного штата приближенных на нее работали сотни, если еще не тысячи зомбированных активной политической пропагандой мирных граждан, наивно и самозабвенно уверовавших в ее неподдельный героизм и стремление привнести в их жалкие сломленные покореженные войной, голодом и болезнями жизни лишь только самое лучшее. Она, безусловно, была непревзойденно умна и прозорлива, образованна, воспитанна и культурна, парой успокоительных и греющих душу речей мгновенно заполучив от недалеких умов низкосортного рабочего класса элементарные и в то же время самые важные движущие аспекты любого государственного переворота: доверие и солидарность.       Но прежде всего Альма Койн оказалась умопомрачительно сдержанна и терпелива в осуществлении единственных двух своих подлинных замыслов: уничижительного свержения успешно оппонирующего ей всегда и во всем Кориолана Сноу и собственного единоличного властвования над всей страной.       И вот, наконец, она дождалась своего часа. Спустя десятки лет сокрытия и затишья в мрачных бездонных недрах подземного бункера Дистрикта 13 она явила себя народу в нужное время и в нужном месте, поразительно умело и точно просчитав каждый свой показушно действенный и стратегический, как они только что выразились, шаг и блестяще справившись с дальнейшей несложной ролью героини-освободительницы. Благодаря многолетним навыкам, бесценному военному опыту и негласному грамотному расчету поддерживающего ее Военного трибунала вся оставшаяся второстепенная работа прошла для нее как по маслу. Разгар революции, тайное сплочение Дистриктов, внезапное вооруженное контрнаступление, атака Капитолия, захват Сноу и его приспешников и… разгром исторически упрочненной диктаторской системы. Смиренно и будто бы совершенно безынициативно примеряя теперь на себе триумфальные лавры победительницы, Койн окончательно развеивала в глазах последних скептиков и маловеров какие бы то ни было сомнения относительно львиной доли своего участия и исключительной заслуги во всем этом. Потому как уже завтра рано утром на главной открытой площади столицы, под прицелом сотен видеокамер, транслирующих в прямом эфире на всю страну, восторженно лицезреть вступление ее в должность обещало собраться по меньшей мере несколько десятков тысяч человек. Мужчины, женщины, дети, старики, инвалиды, бездомные – взобраться на новую ступень политического поприща ей готов был помочь ровным счетом кто угодно… кроме меня.       Ощущая себя безвольной посланницей, вынужденным сторонником и просто дешевой пешкой в этой нечестной хладнокровной игре тысячами жизней в борьбе за прогнивший трон, я не переставая ловила себя на мысли о том, сколь же велика и неуемна степень моего презрения к этой подлой двуличной женщине. К той, чья жадность до денег и власти затмевали и изничтожали даже самые примитивные положительные человеческие качества. К той, чья неподражаемая всепоглощающая харизма и искусственно привитое обаяние были способны усыпить бдительность и вызвать доверие даже самого проницательного знатока поведенческой психологии. К той, чье блистательное умение выигрышно подстроиться под любую угодную ей личность способствовало немедленному началу безоговорочного и необратимого сотрудничества…       К той, по чьему милостивому распоряжению покоилась отныне наряду с десятком других отважных юных медиков в сырой промозглой могиле моя Прим.       Как бы мне сейчас хотелось заслуженно находиться там вместо нее.       Я прикрыла глаза и шумно вдохнула, чувствуя, как щеку предательски защипали ненавистные холодные соленые капли. За минувшие полторы недели мне удалось не плакать ни разу, и я почти уже уверовала в безотказное действие этих отвратительных на вкус ярко-желтых капель, что были прописаны мне последним из снисходительно улыбающихся психоневрологов при долгожданной выписке из столичной больницы.       «Посттравматическое стрессовое расстройство. Клиническая депрессия. Маниакально-депрессивный психоз» – лишь самое малое, что было выведено невнятными размашистыми врачебными почерками в целой кипе моих итоговых медицинских документов. Наряду с банальными непрекращающимися вспышками бесконтрольной агрессии, эмоциональной нестабильностью, хронической бессонницей и отсутствием аппетита мое извечно пониженное настроение не претерпевало изменений в лучшую сторону ни на день. Апатичная и подавленная я едва ли была способна хотя бы улыбнуться, не говоря уже об искренней и полноценной радости за что-либо. Дабы не испытывать терпение и судьбу окружающих и хоть как-то сдерживать порывы необъяснимого гнева по каждому мелочному поводу, большую часть времени я предпочитала проводить в одиночестве, сидя за книгой в одной из отведенных мне комнат гигантского президентского особняка, или же бесцельно бродя по близлежащему вечнозеленому парку: отрешенная, задумчивая, погруженная в собственные мысли и мечты скорейшего проживания завтрашнего дня и конечного возвращения домой обратно в Дистрикт 12…       От глубоких тягостных размышлений меня отвлек тихий ненавязчивый стук в дверь. Судя по времени, вспомнить и искренне побеспокоиться обо мне сейчас был способен только один человек.       – Войдите, – я подтянулась на кресле, усаживаясь ровнее и с усилием прогоняя с лица остатки тоски и скорби.       – Привет. Не спишь еще?       Голова Пита просунулась в приоткрытую дверь. Как и всегда, перед сном он заглядывал проведать меня, пожелать спокойной ночи и, вероятно, убедиться, что я пока еще не наложила на себя руки.       – Порядок. Жить буду, – иронично усмехнулась я. – Насчет сна – неудачная шутка.       Парень приблизился к моему креслу и присел на корточки рядом с моими коленями.       – Прости, Китнисс. Я знаю, каково тебе… И все же постарайся сегодня отдохнуть и набраться сил. Мне невыносимо видеть тебя в таком состоянии. Мы все за тебя очень переживаем и поддерживаем.       Его изучающий обеспокоенный взгляд неотрывно скользил по моему лицу, и, не имея в себе ни малейшего желания расстраивать парня еще больше, я попыталась ободряюще ему улыбнуться.       – Поддержка теперь нужна уже не мне, а… сам знаешь кому.       Его ладонь обнадеживающе дотронулась до моего предплечья.       – Эй… малыш, это здесь совсем ни при чем. Я беспокоюсь лишь за тебя. Нам осталось провести здесь всего один день, ну а дальше я обещаю: Капитолий навсегда останется для нас с тобой в прошлом.       «Для нас с тобой…» Честно говоря, я давно уже не была уверена в том, что это понятие еще могло быть хоть как-то к нам применимо. С учетом всех последних событий, моей существенно прогрессирующей на их фоне депрессии и абсолютной утраты желания продолжать попытки какого бы то ни было построения отношений, я все чаще задумывалась о том, как бы повежливее дать понять Питу, что между нами вряд ли еще может что-то быть.       В данный момент я не нашла что ему ответить. Просто сидела неподвижно, опустив голову и лихорадочно соображая, как быть дальше. Но, кажется, Пит и не нуждался в моей реакции. Он подался вперед и, наклонившись, чуть поддел мою голову за подбородок. Я едва только успела пересечься с ним взглядами, как молодой человек без лишних слов припал своими губами к моим губам. Мягко, ненавязчиво, красиво. Он пах свежими яблоками, медом и хвоей – теми особенными и присущими лишь ему ароматами, что раз за разом неизбежно сопровождали его везде и всюду, и что не способен был заглушить даже сильный запах свежеиспеченного хлеба в домашней пекарне. Ароматами, которые я так любила вдыхать и отчетливо запомнила еще там, на Арене, во время редких минут нашего уединенного времяпрепровождения, когда его прикосновения, его тепло, его запах оставались единственной значимой и ощутимой мною нитью воспоминаний о некогда присутствующих в наших жизнях домашнем уюте, спокойствии и комфорте.       Тем не менее, сейчас мои плотно сжатые губы не шевельнулись в ответ на его безмолвное тактичное приглашение ни на миллиметр. Снедаемая от стыда, горечи и отвращения к самой себе я замерла, в конечном итоге просто соскальзывая по его лицу вниз и тем самым прерывая этот неожиданный и явно неподходящий по времени поцелуй. Пит не двинулся с места, спустя пару мгновений, однако, убеждаясь, что мое отстранение не оказалось случайным или непреднамеренным.       – Прости… – одними губами промолвила я, не в силах сдержать своего сожаления и печали, – Пожалуйста, прости меня…       Он улыбнулся чуть заметно одними уголками рта, компромиссно кивая и приподнимаясь. Наверное, этот светлейший и простодушнейший из ныне живущих человек никогда не сможет счастливо освободиться от влияния моего дурного, маловменяемого и эгоцентричного нрава.       – Все в порядке, Китнисс. Я все понимаю.       Сжав напоследок мою вялую холодеющую ладонь, Пит направился к выходу. Он задержался уже в дверях, еще раз бросая на меня полный любви и единодушия взгляд.       – Прошу тебя, попытайся хоть немного поспать, ладно? У тебя завтра ответственный день.       Я нахмурилась и с подозрением покосилась на парня.       – Что ты имеешь ввиду?       – Я насчет завтрашнего мероприятия. Ты разве забыла? Койн назначила тебя почетным гостем. Тебе выпала честь в прямом эфире обратиться ко всей стране с приветственным словом, ну а после сделать самое главное: официально представить народу нового Президента Панема. Здорово, правда?       Встрепенувшись, я в ошеломлении уставилась на Пита. Молодой человек одобрительно улыбался и кивал, на сей раз будто бы совсем не замечая резкой перемены моего выражения лица и настроения в целом.       Что он, черт подери, такое несет? Какой еще почетный гость? Я ведь вообще не собиралась присутствовать завтра на инаугурации, дабы ни единой доли секунды не уделять Койн своего внимания даже издалека.       – Это что… шутка такая? – не в силах поверить в только что услышанное, я с тревогой поднялась на ноги.       – Вообще-то, все уже давно знают. Как и обычно, народное обсуждение номер один: «Какое платье наденет на церемонию Огненная Китнисс?» Лично я нисколько не сомневаюсь: ты всех поразишь.       Я оборонительно открыла рот, но слова протеста и возмущения комом застряли в горле. После короткого пожелания спокойной ночи Пит, наконец, скрылся за дверью, и я в бессилии осталась стоять одна посреди комнаты. В голове снова и снова гулким эхом отдавались его последние слова о моем «почетном» назначении, произнесении праздничной речи и оглашения имени нового Президента. Чем больше я прокручивала про себя услышанное, тем больше мне казалось, что все это просто какой-то туманный не несущий в себе ни малейшей логической связи сон.       Каким образом, проживая по соседству с Койн в одном здании вот уже третью неделю подряд и будучи всегда одной из первых в курсе всех творящихся вокруг событий, я каким-то непостижимым образом упустила столь значимое известие? Почему о нем оказались уже давно в курсе абсолютно все, кроме меня? И что могло означать со стороны Президента подобное снисхождение в виде выделения из числа выживших после Игр трибутов именно меня?..       Это могло означать только одно.       Эта гнусная самодовольная сучка еще не до конца надо мной поглумилась, решив напоследок перед отъездом в Деревню победителей выставить меня посмешищем перед всей страной.       Чувствуя, как от негодования и злости начинает нервно подергивать кончики пальцев, я с усилием сжала обе ладони в кулаки и попыталась заставить себя успокоиться. Гнетущие ненависть и обида, вспыхнувшие во мне с троекратной силой, буквально затопили всю мою сущность, не оставляя ни времени, ни желания сесть и рационально все переосмыслить.       Невзирая на позднее время суток, я выскочила вон из комнаты и стремглав бросилась к президентским покоям. На удивление быстро и легко преодолев четыре лестничных пролета, я свернула в длинный царственный коридор третьего этажа и, стуча сапогами по сверкающему мраморному полу, решительно двинулась в самый конец, где располагался вход в кабинет бывшего Президента Сноу. Это адское помещение, в котором испокон веков рождались и совершенствовались самые жестокие и преступные идеи полного капитолийского самоуправства, я ненавидела больше всего на свете во времена его нескончаемого правления. Но куда больше я ненавидела его сейчас, зная, что там без всякого права заседает та, что грозила окончательно превратить мою никчемную изуродованную жизнь еще и в одну сплошную игру по своим правилам.       Как и следовало ожидать, на подходе к высоким массивным палисандровым дверям дорогу мне преградили двое накачанных одетых в темно-серый камуфляж охранников. Даже не взглянув на них, я демонстративно попыталась протиснуться между ними, чтобы дернуть за ручку двери и попасть внутрь, но в тот же момент была схвачена под руки обоими верзилами.       – Госпожа Президент уже отдыхает и не намерена принимать гостей, – неприятный грудной голос одного из бодигардов вернул меня в равнодушную апатичную реальность.       – Да мне плевать. Руки от меня убери! – мне удалось отпихнуть от себя стоящего по правую сторону мужчину и решительно ринуться к входной двери, – Я намерена ее видеть.       Я едва успела схватиться за позолоченную дверную ручку, как оказалась едва не сшиблена с ног агрессивным напором и ожидаемым противодействием президентской стражи. Они бесцеремонно дернули меня за плечи и стали оттаскивать от двери прочь, но мне все же хватило времени с силой стукнуть носком сапога по полированной деревянной поверхности.       – Ублюдок, пусти меня!       Не реагируя на оскорбления и ругань, охранники грубо оттолкнули мое ослабленное субтильное тело, и я навзничь грохнулась на пол, сильно ударившись спиной о ледяную каменную поверхность. Пораженная тупой сковывающей болью я перевернулась на бок, силясь прогнать разом подступившие к глазам слезы, совершить вдох и как можно скорее встать на ноги.       – Что там происходит, Райли? – раздался из прикрепленной к грудному карману рации одного из охранников голос Президента. Он немного фонил и в условиях гробовой тишины ночного коридора звучал неестественно близко и громко.       – Сойка-пересмешница, Госпожа Президент. Пробует насильно пробиться к Вам. Но мы уже справились.       – Пусть войдет.       Удивленно переглянувшись, телохранители чуть сместились в сторону, и с трудом я, наконец, поднялась. Хмурая и раздраженная уже не торопясь сделала несколько нетвердых шагов, потянула на себя тяжелую полированную дверную панель и скрылась внутри утопающего в роскоши и кричащего новизной помещения.       Мой сверкающий отвращением и злобой взгляд мельком задержался на дорогой шикарной меблировке правительственного кабинета, устилающем пол эксклюзивном шелковом ковре ручной работы, массивной хрустальной люстре под потолком и изобилии разнообразных живых цветов в дизайнерских кадках, прежде чем уткнулся в алчно купающуюся в лучах незаслуженной славы виновницу всех моих сегодняшних бед.       Да уж, дабы сменить надоевшие до смерти безликие каменные катакомбы Дистрикта 13 на эти хоромы с тронным постаментом на фоне гигантской скульптуры золотого гербового орла, действительно стоило столько ждать.       Стоящая со скрещенными на груди руками у огромного незашторенного панорамного окна она задумчиво взирала вдаль на мигающие разноцветные огни неспящего Капитолия: величественная, сдержанная, хладнокровная, в превосходно облегающем фигуру атласном платье цвета нави выше колена и с длинным рукавом, с грациозно приподнятым подбородком и идеально ровной спиной. Такой же идеально прямой и ровной, как и ее чертовы всегда безупречно уложенные и невыносимо притягательные длинные платиновые волосы.       На звук небрежно распахнутой мною двери Президент не двинулась с места и даже не повернулась. На ее невозмутимом тронутом легким вечерним макияжем лице не дрогнул ни единый мускул, и у меня немедленно сложилось впечатление, что Койн естественным образом предвидела мое появление.       Уже торжествует. Ну еще бы.       – По-Вашему, это нормально?.. – без лишних предисловий выпалила я, прожигая глазами ее развернутый в профиль облик.       Застывшая на пороге я была готова изничтожить это паскудное женоподобное создание первым же попавшимся под руку увесистым предметом гораздо раньше того момента, когда действительно намеревалась.       – Что именно?       С видом словно бы очень большого одолжения Койн не спеша развернулась. На ее обведенных нейтральной матовой помадой губах играла чуть заметная полуулыбка: та самая, настораживающая и загадочная, которую я впервые заметила в тот злополучный вечер, когда меня привели под конвоем в ее кабинет после кровавой драки в Дистрикте 13; та самая, что необъяснимым образом возникала на ее лице всякий раз, когда Койн что-то недоговаривала или скрывала; та самая, что я одновременно ненавидела, страшилась, избегала и… бессознательно ждала.       – Назначить меня «почетным гостем» на Вашем празднике жизни, поставив об этом в известность кого угодно, только не меня саму? Вы это серьезно?!       Загадочная притворная улыбка расплылась шире, и Президент, тряхнув головой, сделала несколько спокойных шагов по направлению ко мне.       – Не стоит так переживать, Китнисс. Тебе ведь никогда не требовалось много времени на подготовку, не так ли? Памятуя о твоем богатом телевизионном опыте и умении владеть собой перед сотней камер, ты прекрасно справишься и с завтрашней небольшой прелюдией. Лучше тебя этого ведь все равно никто не сделает.       Едва не задохнувшись от прозвучавшего императивного утверждения и явного издевательского намека, я чудом сдержалась от того, чтобы не наброситься с кулаками на эту фурию, выбивающую из меня последнее человеческое, сразу же.       – Вы не имеете права распоряжаться моими действиями и моей жизнью, – дрожа от ярости и не замечая, как возрастает тон моего голоса, я сделала несколько угрожающих ответных шагов женщине навстречу, – Или же хотите сказать, что Ваша мнимая власть распространяется и на меня тоже?       – А ты хочешь сказать, что нет?       Не выдержав подобного нахальства, я совершила резкий выпад вперед, намереваясь сбить ее с ног и опрокинуть навзничь точно так же, как это сделали со мной некоторое время назад ее тупые перекачанные бодигарды. Однако Койн оказалась на удивление проворнее и сильнее.       Она легко и цепко успела схватиться за мои плечи и, дерзко развернув к стене, прижала меня к ней спиной. В следующую секунду ее горячие губы накрыли мои с таким головокружительным нетерпением и страстью, что на мгновение я практически выпала из всей окружающей меня действительности. Разом забывшая как дышать, сбитая с толку я остолбенела, стремительно и постыдно утрачивая последнюю драгоценную возможность сделать против Президента хоть что-то. К своему нескончаемому и пронизывающему до дна души ужасу я не просто не смогла прервать ее – я начала утопать в этом глубоком, насыщенном, полном чувства и влечения ко мне поцелуе… даже сомневаясь в его реальности, даже ненавидя и презирая и ее, и саму себя за один только факт этого неприемлемого взаимодействия, даже несмотря на то, что по прошествии стольких месяцев я ни разу не позволила себе даже вспомнить о своем к ней вопиющем и двойственном неравнодушии…       Все в точности как в тот первый, наш самый первый с ней, раз.       Койн отпустила мои губы, разрешая мне, в конце концов, вздохнуть, но ни на миллиметр не отстраняясь от моего лица. Удерживая мои скулы в своих ладонях, она мягко навалилась на меня всем телом и фактически вынудила рефлекторно дернуться от осязания достигнутого приятного соприкосновения.       – Я не… собираюсь… тебе подчиняться… – я не в силах была поверить, с каким титаническим трудом далось мне произношение этих нескольких незамысловатых и нелицеприятных слов, насколько плохо слушается теперь меня мой язык, не позволяющий мне сглотнуть, дабы до последнего удержать во рту сладостный привкус этих неповторимых сочных губ, самоуверенно и рискованно переместившихся теперь к моему уху.       – Тебя никто… никогда… не заставлял…       Обжегшее изгиб маленькой ушной раковины запальчивое дыхание тотчас прогнало по всей поверхности моей взмокшей от напряжения спины целое стадо взбесившихся мурашек. Пребывая словно в замедленной видеосъемке, я зажмурилась и шумно выдохнула, когда в смятении обнаружила, что ее согнутое колено начало медленно и провокационно ползти вверх по всей внутренней поверхности моего левого бедра. Ненавязчиво, аккуратно, поддразнивая и маня, оно пробиралось все выше, побуждая меня расставить ноги шире, так чтобы в конечном итоге мягко, но плотно упереться в мою стянутую узкими хлопковыми брюками промежность.       Стоило мне прочувствовать подобное, как с моих губ не медля сорвался едва различимый предательский вздох, за который я готова была себя буквально проклясть. Неоспоримый и противоестественный, изничтожающий своей дикостью и иррациональностью факт того, что на самом деле я неимоверно жаждала находиться во власти этой строгой могущественной бескомпромиссной женщины, отражался, наверное, не только в моем дыхании, мимике или положении тела, но и в разом охватившем каждую его клетку жаре.       И Президент не могла этого не видеть.       Ее ладонь неторопливо достигла моей замершей вдоль скованного корпуса руки. Койн осторожно потянула меня к себе, призывая оторваться от стены и следовать куда-то за ней. В порыве своей неадекватной ярости и ожесточенного мстительного наступления, сменившихся густым туманным забвением, я не заметила еще одну расположенную в кабинете дверь, ведущую, по всей вероятности, в личные кулуары самого Президента.       Превозмогая лишающее меня последней воли и сил к противостоянию головокружение, я безмолвно двинулась за ней следом. Сосредоточенной теперь лишь на ее статном императивном образе, ее манерах, ее походке и этих постукивающих по лакированному паркету каблуках мне становилось уже ровным счетом все равно, чем способно было обернуться для меня это непозволительное и безотчетное подчинение, а главное – неизбежно следующие за ним и объединяющие нас общей недопустимой тайной события.       В этой небольшой и уютной спальне, благоухающей чистотой и свежестью, вмещающей в себе лишь основные и самые необходимые предметы мебели и интерьера, с пушистым домашним ковриком под ногами и таким же объемным от пола до потолка окном с плотно задернутыми бархатными портьерами Койн кротко подтолкнула меня, заставляя присесть на край просторной двуспальной кровати. Не сводя с нее горящего желанием и потребностью взгляда, я дождалась, пока женщина вновь приблизится, чтобы до минимума сократить это кажущееся излишним и неприятно большим расстояние, а затем слиться с ней в новом мучительно необходимом и важном для меня поцелуе. Президент с готовностью прильнула ко мне, опустившись на меня сверху и одновременно принимаясь расстегивать становящуюся на мне все теснее одежду. Последовательно и скрупулезно, будто бы нарочито не торопясь, продлевая для самой себя вполне явное удовольствие от процесса, она избавила меня от высоких сапог, ремня, брюк, фланелевой рубашки и белья, и когда, в конечном итоге, ее руки достигли обнаженных участков моего тела, я не сдержала себя от поощрительного и недвусмысленного выдоха возбуждения.       Не смея прервать все дольше затягивающийся губной контакт, я взаимно помогла Койн освободиться от ее узкого облегающего темно-синего платья. Его скользящий сантиметр за сантиметром вверх следом за моими ладонями подол открывал вид на ее подтянутый стройный стан с еще более выгодно подчеркивающим его сексуальным нижним бельем. Президент через голову стащила с себя предмет гардероба, после чего, подавшись ко мне навстречу, опустилась вместе со мной на широкие белоснежные простыни. Ее кокетливо приспустившаяся лямка темно-синего кружевного бюстгальтера спровоцировала меня на бездумный и смелый шаг расстегнуть интимную часть одежды и просто откинуть ее в сторону на пол.       Улыбнувшись, женщина прилегла на меня сверху, сводя, наконец, к нулю какое бы то ни было пространство между нашими телами, оголенными и податливыми в тяготении к полноценной связи. Ее правая рука изнеженно коснулась моей шеи, большим пальцем очерчивая по пылающей румяной скуле неровный полукруг, вслед за чем стала медленно продвигаться дальше, вниз, внимательно и детально обводя пальцами мои ключицы, зону декольте, небольшую округлую грудь с набухшими ровными сосками, плоский накачанный живот, пока, наконец, не достигла гладко выбритого паха…       Вздрогнув, я прикрыла глаза и, не в силах сдерживать накрывающее меня с головой наслаждение, выгнулась навстречу ее теплой ласкающей ладони. Женственные пальцы Койн начали совершать неторопливые любящие вращения, в то время как ее губы и язык неотступно и многообещающе преследовали мои. Одурманенная ее лаской и близостью, теряющая себя в водовороте запретного удовольствия и теперь уже полностью утратившая над собой контроль я бессознательно раздвинула длинные ноги чуть шире, приподнимая тазовую кость и тем самым открывая ей больше пространства для работы рукой.       Вопреки привычному отвержению реальности, вопреки своему неоправданному и бестолковому упрямству везде и всюду, равно как и снедающим меня каждодневным сомнениям относительно моего истинного отношения к Альме Койн, я ждала и бесконечно долго мечтала ощущать ее как можно ближе, теснее, рядом, вплотную, поверх себя, снаружи себя, внутри себя… Но, будучи еще девственной, наблюдая ее крайнюю осторожность и тактичность в обращении со мной, я с горечью предугадывала, что женщина не сможет войти в меня так, как мне в настоящий момент этого больше всего хотелось… что она не сможет нарушить допустимые рамки своего воздействия, причинить боль и, даже имея в самой себе вероятную склонность и желание, не сможет наполнить меня собой по-настоящему…       Поэтому, не сводя с нее горящего взгляда в упор, цепляясь за каждую миллисекунду нашего с ней единения, в негласной попытке продлить это колоссальное и неизведанное доселе блаженство, я целиком и полностью превратилась в ощущение утонченных пальцев Президента, скользящих вверх-вниз по моей самой восприимчивой и нуждающейся в ней части тела. Мне по-честному было стыдно признать, сколько раз я втайне занималась этим самостоятельно по ночам, наиболее острые и запоминающиеся оргазмы достигая именно в те моменты, когда неосознанно представляла рядом с собой Ее. Мои шумные прерывистые вдохи и выдохи учащались и становились все громче по мере того, как Койн увеличивала темп движений, и когда, в конечном итоге, женщина в очередной раз жадно припала в поцелуе к моим сухим разгоряченным губам, ее рука совершила решающий резкий толчок по направлению к моему изнемогающему в ожидании финала органу. В результате я почти вскрикнула от начавшего заполнять всю мою сущность невыносимого жгучего удовольствия, стремительно разливающегося по всей внутренней области низа моего живота. Я машинально накрыла своей ладонью ее руку, стремясь прочувствовать Президента еще больше, сильнее прижимая к себе ее изящные влажные пальцы и не позволяя ей завершить процесс раньше того момента, пока мое тело не перестанет содрогаться от парализовавшей его с головы до кончиков пальцев ног мощной эротической судороги.       Подтянувшись на локте, Койн одарила меня ласковым умиротворяющим поцелуем. Ее рука бережливо выскользнула из моей промежности, и, наблюдая за дальнейшим действием Президента, я чуть было не лишилась повторно чувств: женщина с наслаждением и полным осознанием дела тщательно облизала собственные пальцы.       – Красивая и упрямая Огненная Китнисс, которая никак не желает становиться хорошей девочкой… Как же долго я ждала этого дня.       Безошибочно прочитывая мои мысли, Койн наклонилась ко мне за новым поцелуем, но внезапно захваченная повторным приливом противоестественного возбуждения я развернулась и проворно переложила Президента на спину. Теперь настал мой черед быть активной, и мне хотелось сделать это с ней так, чтобы заставить ее запомнить себя надолго.       …Заняв верхнюю позицию, я потянула за шнурок, фиксирующий на конце мою заплетенную тугую косу, и встряхнула волосами. Густая шелковистая копна мгновенно рассыпалась волнами по спортивным натренированным плечам. Низко склонившись, я неторопливо начала с ее чувственных нуждающихся в должном внимании губ, с готовностью открытых для моего сладостного заводящего с пол-оборота вторжения. По ее незамедлительной реакции я могла заметить, что Койн обожает, когда я использовала язык: проникая внутрь полости ее рта как можно глубже, поддразнивая и завлекая, сливаясь в медленном многоговорящем танце с самым кончиком ее языка, все тело женщины принималось буквально вибрировать в немом призыве и мольбе о большем. И когда я плавно соскользнула ниже, к ее тонкой грациозной шее, руки Президента мягко дотронулись до моих плеч, и она смогла прошептать лишь:       – Ох… Китнисс…       Стараясь не спешить, я последовательно и аккуратно проложила дорожку из влажных любвеобильных поцелуев вниз по ее узким точеным ключицам, области декольте и объемной груди, намеренно задерживаясь, чтобы на время полностью сосредоточиться на самой выдающейся жадно тянущейся навстречу ко мне части тела с такими твердыми и упругими эрегированными сосками, каждый из которых я томно и длительно приняла к себе в рот. Не в силах сдерживать бушующие внутри эмоции, Койн положила обе своих ладони на мой затылок, тем самым прижимая мою голову к своей пылающей коже еще теснее и подбадривая каждый мой жест полными неподдельного блаженства и одобрения постанываниями. Постепенно, сантиметр за сантиметром, я продолжила ласкать ее искрящийся бисеринками пота стан до самого конца, пока не приблизилась к провокационной кромке ажурного нижнего белья, что я не успела стащить с нее в самом начале нашего впечатляющего интеркурса. Без лишних вербальных вопросов я коротко взглянула на Президента снизу вверх, отмечая ее непритворное восторженно-эйфорийное состояние и удостоверяясь в негласном разрешении выполнить задуманное в полном объеме.       Вне себя от глухого эротического беспамятства я стянула по ее стройным худосочным ногам заметно увлажненные трусики. Койн с готовностью согнула колени, располагая меня между ними, пуская меня к себе и ни на мгновение не переставая сладостно и вожделенно дышать. Закрыв глаза, я с наслаждением припала горячими нетерпеливыми губами к внутренней поверхности бедер женщины, вызывая внутри ее предвкушающего долгожданную сексуальную разрядку корпуса новый прилив легкой волнительной дрожи. Не желая излишне истязать Президента ожиданиями, придвинулась к ней вплотную, расположила плечи почти в упор к ее тазу, склонила голову и старательно совершила первое скользящее движение вдоль по ее истекающему соками любви лону. Выполняя подобное, безусловно, впервые в жизни, предусмотрительно пытаясь касаться ее не только кончиком, но и всей поверхностью своего языка, я не могла представить, насколько данное действие может оказаться обоюдно возбуждающим и приятным. Койн ожидаемо не смогла подавить в себе очередного грудного стона, поощрительно поглаживая мой затылок, зарываясь пальцами в волосы, прогибаясь встречно в пояснице, прижимаясь сильнее к моему лицу и побуждая меня работать чуть быстрее и интенсивнее. Чутко улавливая малейшую ее реакцию, мой слух польщенно купался в сладострастных отзвуках любви будущего Президента Панема: холодной, чопорной, беспристрастной, а главное – никому недоступной женщины, в эту самую минуту, однако, всецело и добровольно растворяющейся в пучинах орального секса, доставляемого ей самой Сойкой-пересмешницей. Кто бы мог подумать?.. Увлеченной процессом мне хотелось слышать эти громкие наполненные нестерпимым мучительным наслаждением стенания бесконечно долго и упорно, пока не наступит утро, пока не сядет ее голос, пока я сама не выбьюсь, в конце концов, из сил…       ...пока ее не смогут услышать абсолютно все: от преданно бодрствующих за стеной моложавых мускулистых охранников и ночных сторожей до самого мелкосортного сдувающего пылинки с каждой побрякушки в этом гребаном пафосном особняке персонала.       Перевозбужденная производимым на Койн эффектом и собственными развязными мыслями я не заметила, как моя активность и старательность начали скоропалительно подталкивать Президента к самому краю заветной однополой кульминации. Собирая губами густую солоноватую влагу, пробуя на вкус и в конечном итоге проглатывая самое что ни на есть плотское воплощение всех ее тайных желаний и отчаянной истинной потребности во мне, я крепко сжала бедра Президента взмокшими от перенапряжения ладонями и совершила глубокий проникновенный толчок языком в ее интимные недра. Силу ее оргазма, мощно прорвавшегося от самого низа живота и начавшего тепло разливаться сквозь каждый микрорецептор ее вздрагивающего в любовных судорогах тела, я смогла бы прочувствовать даже на расстоянии. В порыве исступленного наслаждения Койн с силой зажала коленями мою голову, по-прежнему не позволяя отстраниться и вынуждая меня продолжать работать до тех пор, пока ее стану, наконец, не была возвращена живительная возможность хоть немного расслабиться. Аккуратно собрав губами остатки обильных ароматных соков, я подтянулась на руках, чтобы нежно поцеловать Президента, тем самым позволив ей самой осознать всю степень силы и непритворности пережитых за этот вечер эмоций.       Женщина благодарно улыбнулась и притянула меня к себе. Восстанавливая привычный ритм собственного дыхания, я устроилась под одеялом рядом с ней, прижимаясь к ее груди, расположив свои руки на ее талии, обнимаемая ее заботливой рукой, согреваемая ее теплом, успокаиваемая ее долгожданной близостью. Наверное, впервые за несколько долгих последних месяцев я с облегчением смогла ощутить себя настоящей, смогла ощутить себя самой собой и, как бы дико это ни звучало, на своем месте, но самое главное – рядом с тем человеком, о котором бессознательно и необратимо мечтала с того самого момента, как впервые увидела ее там, в зале заседаний в Дистрикте 13: серьезную, невозмутимую, надменную, показательно хладнокровную и в то же время такую чертовски привлекательную и интригующую.       Утонченные женственные пальцы легли на мою скулу, принимаясь игриво вырисовывать самыми кончиками замысловатые узоры на коже. Равно как и я, Койн внимательно размышляла над чем-то, и я отчаянно и всем сердцем боялась в ней только одного.       Сожаления.       – Как ты думаешь, сколько времени понадобится моей охране, чтобы понять, что сегодня ты уже не выйдешь из моей комнаты? – задумчиво поинтересовалась она.       Я шевельнулась, испуганная логичностью и очевидностью внезапно прозвучавшего вопроса. Возможно, от моего ответа зависело очень многое, но, не зная, как правильно отреагировать, я сконфуженно пробормотала:       – Наверное, часа через полтора-два меня точно хватятся… Только я не представляю, что буду отвечать на их расспросы.       Ласковая ладонь Президента умитротворяюще переместилась вверх по моему лицу к глазам, мягко прикрывая их и стараясь расслабить меня еще больше.       – Об этом мы подумаем с тобой завтра, хорошо? А пока пообещай мне, что ты постараешься уснуть.       …Завтра. Тысячи людей на главной площади. Торжественная речь. Инаугурация. Посвящение. И последующий грандиозный праздник… Все это будет завтра, в день, который еще пару часов назад я злостно проклинала, ненавидела, упрямо отталкивала от себя неизбежность его наступления и не желала ни секунды переживать даже мысленно. Вероятно, отныне я смогу наступить на горло собственной гордости и принципам, переломить себя и решиться абсолютно на все, лишь бы еще хоть раз в жизни пережить то, что мне довелось испытать сегодня… чтобы вслед за слепым безнадежным отчаянием, непокорством, враждой и смятением открыть и познать в себе величайшее неравнодушие, привязанность, нежность и даже страсть… чтобы еще раз вот также, как сейчас, внезапно и шокирующе оказаться наедине с той, чье имя еще совсем недавно мне было трудно даже произнести вслух… чтобы не просто коснуться, но и почувствовать ее, обнять ее, поцеловать ее, вобрать в себя необыкновенный сладковатый аромат ее бархатистой кожи… чтобы очнуться наутро в этой же самой постели и осознать, что все случившееся в эту ночь оказалось реальностью, а не обидным плодом моего неугомонного, болезненного, корродированного нескончаемым страхом воображения… чтобы все доподлинно испытываемое мной в самых потаенных глубинах души действительно оказалось взаимным…       Растворяясь в омуте ее усыпляющих воздушных прикосновений, ее живого тепла, ее участия, утопая в этом удивительном и все еще непривычном для меня ощущении ее столь близко от себя, чувствуя, как приходящее на смену повседневному напряжению и стрессу давно забытая приятная сонливость словно большое невидимое облако начинает неумолимо окутывать всю меня, я в последних угасающих в сладкой дреме искорках сознания слабо прошептала ей в ответ:       – Я обещаю…