Впервые я прочитал «Маленького принца», когда мне было десять. Ничего не поняв, я решил, что это очередной бред, который по ошибке зачислили в школьную программу по литературе. Но ещё больше меня удивляло то, каким образом взрослый, здравомыслящий (на этот счёт у меня были ну очень большие сомнения) человек может написать что-то подобное. Это ведь даже сочинением назвать нельзя было — в правильном сочинении должно быть захватывающее начало, не менее интересная середина и вполне адекватный конец. «Маленький принц» совершенно не подходил под эти стандарты — странные рисунки, которые время от времени влезали посередине истории; непонятный ход сюжета: события петляли и путали мысли, совершенно не беспокоя себя таким понятием, как хронология повествования; бесчисленное количество лирических отступлений, которые, по мнению автора, были просто необходимы, но на мой взгляд, полностью лишними. А концовка — это отдельная статья для критика-классициста. Похожа на предсмертный бред старика-философа, который уже более сорока лет не выходил на свет божий, читая священные трактаты Аристотеля, Сократа и прочих.
На уроке сенсей пытался вдолбить в наши дурьи, как он считал, головы, что творение Экзюпери — произведение искусства, которое дышит недетскими мыслями и заканчивается горьким сожалением, сквозь которое выглядывает улыбка от радостных воспоминаний. Не могу точно вспомнить, каково было моё замешательство, но сенсей окончательно запутал клубок моих раздумий, не оставив ни малейшего шанса на то, что я когда-нибудь смогу понять это произведение.
По крайней мере, я был в этом уверен до событий трехлетней давности.
По иронии судьбы, забросив детскую мечту: прослыть известным баскетболистом, я стал пилотом. Признаюсь вам честно, моему выбору поспособствовал давний друг, Кисе Рёта. Эта смазливая мордашка не давала мне проходу как в школе, так и в колледже. Он мне весь мозг пропитал своей дикой любовью к небу и полётам, а после его неутихающих разговоров на тему, как было бы здорово открыть свою маленькую авиакомпанию (на что я постоянно отвечал — Акаши в помощь), я уже оставил надежду на спокойную жизнь рядом с этим вечно сияющим радостью фонариком.
Лишь бы успокоить пыл неугомонного друга, да и родители уже давно советовали заняться чем-то посерьезнее баскетбола, я два года мучился в Академии пилотов, прилежно изучая географию и механику. Вскоре, после окончания обучения, мы без особых препятствий устроились на одну из известных авиакомпаний в Токио — всё же знакомство с Акаши имеет свои плюсы.
И вот, очередной перелёт из Конго в Берлин. Говорю сразу, я наотрез отказывался от пассажирских рейсов. Меня трясло при одной мысли, что я отвечаю за жизни ещё полсотни людей, помимо своей собственной. Поэтому, мне было гораздо комфортнее летать на транспортных «птицах».
Всё проходило как по маслу, лететь оставалось ещё каких-то часа два, но вдруг, я услышал странный шум в двигателе. Пролетал я как раз над Сахарой — ни поселка внизу, ни души не наблюдалось, что уже говорить о взлётной полосе! Смешно. Но деваться было некуда, выбор совершенно не радовал разнообразием: разбейся и исчезни без вести, или приземлись и разберись с проблемой. Сделав, естественно, разумный выбор, я нашёл место для посадки.
С двигателем, и правда, было что-то неладное, но как только я добрался до сути, то понял, что дело дрянь. На помощь сильно надеяться не стоит — при лучшем раскладе, меня найдут не раньше, чем через пять дней, а если самому покопаться и попробовать починить, уйдет где-то три дня. Благо, с механикой я был на «ты», поэтому сразу же приступил к работе.
Копался я в этом двигателе не менее часа, когда услышал тихие шаги позади, но не придав шороху никакого значения, продолжил своё важное занятие.
— Ты тоже с неба упал? — услышал я тихий, нежный голос, но как только обернулся на источник звука, никого рядом не оказалось. Решив, что это мне всё-таки послышалось, ведь солнце было в зените, а я с момента приземления во рту и маковой росинки не имел, я списал всё на глюки. Правда голос вновь озвался, и не где-нибудь, а прямо надо мной:
— Откуда прилетел?
На носу самолёта, прямо возле распотрашённого мной двигателя, сидел голубоглазый мальчик.
Сказать, что я удивился, — ничего не сказать. Скорее всего, я испугался: никак не ожидаешь в пустыне — сотни километров одинокого песка — встретить ребёнка. И мало того, что он один, так ещё и совершенно не из этих окрестностей — кожа светлая, почти белая, как молочный коктель, волосы голубые, слегка торчком, хрупкое тело и такие глубокие глаза цвета летнего неба. Одежда его тоже отличалась от той, которую я часто видел на детях Африки — белая рубашка, на короткий рукав, которая только подчёркивала молочный цвет кожи мальчика, лёгкие голубые шортики до колен, туфельки с золотыми пряжками и длинный золотой плащ.
Я с интересом разглядывал ребёнка и пытался понять, как это маленькое чудо оказалось одно среди моря песка. Он совершенно не был измучен жаждой или голодом, только его глаза пылали таким детским любопытством, что я невольно улыбнулся. Заметив это, мальчик ответил мне самой искренней, самой ласковой и нежной улыбкой, которую я когда-либо видел в своей жизни — предполагаю, его смех не менее прекрасен, чем эта улыбка. Его радостное и неподдельно счастливое настроение было настолько заразительным, что я на некоторое время забыл обо всех проблемах, которые на меня обрушатся сразу же по прибытии в цивилизацию.
— Так откуда ты прилетел? — допрашивался мальчик.
— Оттуда, — махнув рукой, я указал в сторону юга, посчитав совершенно ненужным обременять ребёнка лишними названиями.
— А что там?
— Ничего особенного.
— А там, куда ты летишь?
— Тоже ничего интересного.
— Тогда зачем ты это делаешь, если тебе не интересно? — искренне удивился мальчик.
— Потому что надо, — видимо, мой ответ его не удовлетворил, поскольку он немного прищурился и, склонив голову, продолжил в своей непринуждённой манере:
— Ты такой смешной и глупый, как и в тот раз.
— Тот раз?
— Тогда ты тоже занимался глупостями, как, например, с неподдатливой гайкой, или думал о чем-то, по-твоему, важном, но всё это было абсолютно бессмысленным по сравнению с тем, что мой барашек мог съесть мою прекрасную Розу, — говоря это он улыбался своей лучезарной улыбкой.
На моем лице застыло замешательство. Я вижу этого ребёнка впервые, да и поломка эта первая за мою карьеру. Так откуда он мог знать меня? Барашек, роза, вынужденная остановка посреди пустыни, мальчик — этот сюжет не был новым для меня. И тут пазл в моей голове начал постепенно складываться в картину настолько нелепую, что сам и не понял, как спросил у ребёнка:
— Ты — Маленький принц? — мальчик только улыбнулся.
Осознавая, что это чисто логически невозможно, я решил, что солнце реально ударило мне в голову, поэтому, сильно зажмурившись, я помотал оной из стороны в сторону, пытаясь избавиться от странных видений. Но, открыв глаза, моему удивлению не было предела. Ребёнок, всё так же сидя на носу самолёта, вытянул свою маленькую ручку, чтоб коснуться меня, тем самым доказывая, что он не глюк:
— Ты меня не выдумал. Я здесь. Я настоящий.
Я невольно поддался вперёд к протянутой ручке, и ладошка мальчика легла на мою щеку — такая нежная и холодная кожа — резкий контраст с его лучезарной и теплой улыбкой.
***
Сказка и вправду будто ожила: большие глаза ребёнка неотрывно следили за моими действиями, а чрезмерное любопытство с каждым новым вопросом или удивительным рассказом понемногу освобождало мой «запыленный взрослый» ум. Удивительно, как много может поменять одна лишь встреча. Даже если это и встреча посреди пустыни.
— Нечего удивляться, глупый взрослый, — улыбался Маленький принц, сидя под крылом «моей птицы» и рисуя на песке своего баранчика. — Никакая встреча не считается случайной, даже если она и произошла в таком месте.
— То есть, поломайся мой самолёт в снегах Арктики или джунглях Амазонки, мы бы всё равно встретились? — устало вздыхаю я над разобранным мотором. Возится ещё с ним и возится.
Принц не спешил отвечать, он как раз заканчивал рисунок милой мордочки, кажется, Лиса — своего давнего друга. Интересно, скучает ли этот ребёнок за своим прирученным зверем, вспоминал ли Лис своего хозяина-друга перед сном. Меня всё тянуло спросить мальчика, как дела идут у его милой Розы, увидела ли она хоть одну бабочку? Но каждый раз я прикусывал язык, отчётливо вспоминая, что в старой, обшарпанной библиотечной книге говорилось, что принц сам должен был настроиться на рассказ о своих приключениях и жизни. Поэтому я терпеливо молчал и продолжал копаться в двигателе, вымазывая своё лицо и руки мазутой.
— Да, — неожиданно озвался Принц, вытягивая меня из собственных раздумий, — только я не знаю, что такое Арктика или Амазонка. Но я бы тебя всё равно нашёл.
На минуту оторвавшись от мотора, я встретился с его нежно-голубыми глазами — ребёнок подошёл ко мне и розовым платочком стирал у меня с носа мазуту.
— Платочек уже не отстираешь, — с легкой досадой пробурчал я.
— Зато теперь у меня есть свинка, — улыбнулся принц, разглядывая два чёрных пятнышка на краешке платочка, словно пятачок хрюшки. Мальчик вернулся под крыло самолета, туда, где был небольшой, но прохладный тенёк, и играл с платочком, напевая незамысловатую мелодию, нотки которой я не могу забыть даже после его надрывно-больного «Прощай».
***
Его обездвиженное тело лежало на песке. Молочная кожа так красиво контрастировала с золотом пустыни. Я вспомнил, что в книге Экзюпери принц был золотоволосым, мой же имел волосы цвета чистого неба в безоблачный день. А глаза! Глаза голубой лагуны, над которыми я часто пролетал, и которыми долго любовался. Сейчас его глаза светились болезненным счастьем. Он ведь снова должен оставить своего Лиса здесь одного, теперь уже навсегда.
— Это ты, — тихо прошептал мальчик.
— Что? — мой голос предательски дрожал. Да, за эти три дня в пустыне я не просто привязался к этому ребёнку, я искренне полюбил его.
— Тот, кого я оставляю — это ты, — в уголках его глаз собрались маленькие слезинки, что сияли ярче, чем звёзды на небе. В этих слезинках отразилась вся его радость и грусть за это короткое путешествие.
— Не плачь, малыш, — дрожащим голосом говорю я. — Ты ведь возвращаешься домой. Наверное, скучал за своим барашком, познакомишь его с поросёнком, — от с трудом сдерживаемых слёз я криво улыбнулся, сжимая в его маленькой ладошке розовый платочек с двумя тёмными пятнышками от мазуты, — увидишь, наконец, свою милую Розу.
— Она давно отцвела своё, к сожалению. А я долго не мог собраться с мужеством, чтоб вернуться сюда, к тебе. Я знал, ты ждёшь меня. Я знал, что ты грустишь, но всё же счастливо улыбаешься, когда слышишь мой смех в звёздах. Прости, на этот раз я ничего тебе не могу подарить, — его дыхание понемногу прерывалось, яд уже вступил в действие.
— Глупенький, ты подарил мне жизнь, наполненую красками, — слёзы сдержать всё же не получилось. — Ты оставил в моей памяти след чудесных воспоминаний.
— И печального расставания, — он тоже плакал. — Прости меня. Я пообещал, что никто больше не будет чувствовать боли и горечи, вспоминая обо мне. Я поклялся, что больше никто не будет плакать из-за меня. Но, увидев тебя снова за штурвалом самолёта, я позабыл обо всех своих обещаниях и клятвах. Я так хотел снова услышать твой уставший голос или просто понаблюдать за тобой. Снова… обнять тебя. Я так скучал…
Я держал его хрупкое маленькое тело у себя на руках, с каждым его словом, с каждой его слезинкой прижимая всё крепче и крепче к себе. Я боялся. Боялся услышать эти слова. За эти пару дней мальчик привязал меня к себе своей яркой улыбкой, глазами, которые сияли счастьем, и нежными, тёплыми объятьями. С первых минут нашей встречи я чувствовал, что он станет для меня кем-то особенным. Сейчас же, понимаю, что:
— Ты навсегда останешься в моём сердце, слышишь, малыш. Я тоже очень сильно полюбил тебя, — шептал я, прижимая ребёнка ещё ближе к себе. Настолько близко, что мог отчётливо слышать, как его маленькое сердечко пропускает через один удары. И отнюдь не от волнения, а от треклятого змеиного яда. Я отказывался верить, что скоро мы попрощаемся навсегда. — И извиняться должен я. Ведь я ни тогда, ни сейчас не смог спасти тебя.
— Ты ошибаешься, — на его заплаканном личике вновь расцвела улыбка, — ты спас меня от вечной скуки… от серых дней, что я коротал на своей маленькой планетке… Ты подарил моей сказке
себя. Без тебя она не так прекрасна…
Мальчик коснулся моей щеки своей тёплой ручкой и, собрав оставшиеся силы, крепко меня обнял, выдыхая горько-счастливое «Спасибо».
Он обмяк в моих руках с ласковой улыбкой и звёздными дорожками слёз на щёчках, а мой надрывный крик покатился эхом по пустыне, замирая где-то среди дюн и приходя в движение с порывами холодного песчаного ветра. Коснувшись лба ребёнка своим, я дал волю эмоциям — слёзы текли, а голос надрывался с каждым криком, что всё больше походил на вой раненого зверя. И всё же, не желая, чтоб он страдал, глядя на мои терзания, я поднял глаза на небо. А звёзды переливались искренним детским смехом моего Маленького принца. Подарок, пропитанный прекрасной болью.
Улыбнувшись, я прошептал единственное: «
Всё хорошо», осознавая, что часть моего сердца умерла вместе с ним.
А звёзды всё так же смеялись его лучезарным голосом.
