Varius

Они все разговаривают. У троих через наушники слышно музыку, водитель кричит на пешехода, маленькая собачка впереди скулит уже десять минут, а сам автобус дышит на ладан и гремит при торможении. Почему именно сегодня сломались мои любимые наушники? Я двигаюсь вплотную к окну, чтобы мужчина рядом перестал уже прислоняться к моему плечу. Осталось две остановки. Пожалуйста, всего две остановки. У кого-то звонит телефон, и меня почти подбрасывает от громкой трели. Нет, нет, нет, нет. Это конец. Сегодняшний день не задался с утра, ещё до поездки на маршрутке, когда я забыл положить зарядку для телефона в рюкзак, а затем обнаружил, что остался без наушников. Они точно сломались, потому что я не взял зарядку. А дальше этот старый автобус, где все хотят поговорить друг с другом, послушать музыку и поперевозить собачек. Они все разговаривают одновременно. Я слышу все вокруг. Большую часть времени я могу отвлечь себя от окружающего шума, но если что-то идёт не так, всё идёт не так. Последняя остановка, сейчас я смогу выйти и все это кончится. Кажется, что черепная коробка сжимается, и весь автобус вместе с ней. Я пытаюсь сжимать пальцы ног, чтобы не начать дергать ногами. Но, черт, как же хочется. В планах было пойти в университет и встретить Антона после учебы, а сейчас все слишком сильно шумят, а мне ещё ехать и… Это моя остановка, я сейчас ее пропущу! Я вскакиваю с места и чудом прохожу мимо полного мужчины, ничем не задев его. Главное выйти, убраться отсюда и встретить Антона, Антона, Антона. Выпрыгнув из маршрутки, я быстро шагаю вдоль дороги в сторону университета. Снаружи лучше: много места, воздуха, листья в лужах, и... Мотоцикл. Он пролетает мимо на высокой скорости, и его ужасный рев залезает мне прямо под череп, оставляя противное гудение. Плохо. Громко. Наушников нет. Антона нет. Плохо. Громко. Хочется не то встать столбом и больше не шевелится, не то бежать изо всех сил хоть куда-нибудь. Я стараюсь дышать, на секунду прикрываю глаза, но продолжаю идти. Мотоцикл был неприятный, люди в маршрутке были неприятные, наушники испортились, а зарядка осталась дома, но все будет хорошо. Один, два, три, четыре… Гудение в голове нарастает, вопреки моим попыткам привести себя в чувства. Нельзя на людях, нельзя на людях. Ноги быстро приносят меня к крыльцу университета, и я замираю, снова пробуя дышать под счёт. Не помогает, совсем не помогает. В горле поднимается ком, сообщающий о том, что говорить сейчас я вряд ли смогу. А вот помычать было бы просто отлично. Делая вид, что напеваю мелодию, я позволяю себе немного ослабить неприятные ощущения в горле. Незнакомая девушка на меня все равно косится, но это лучше, чем издавать отдельные звуки. Да? Руки немного тянет. Всегда так происходит, если хочется ими потрясти. Но окружающие этого не одобрят, нельзя трясти руками, Арсений, будь хорошим не странным парнем. Более-менее избавившись от желания подрыгать всеми возможными конечностями, я чувствую липкую усталость. Медленно приходит осознание того, что если хоть одна малейшая вещь пойдет не по плану, я могу не справиться. Пожалуйста, пусть все будет... — Хей, привет! Ты долго меня ждёшь? Я слегка вздрагиваю, и мое сознание возвращается в реальность с потрясающей скоростью. Речь бы так вернулась, цены бы мне не было. Помотав головой, я улыбаюсь Антону, спускающемуся по ступенькам, и он легким касанием убирает мою челку от моих же глаз. Отлично, и что делать, когда он заговорит со мной? — Идём домой? В этот раз я киваю, и мы начинаем идти плечо к плечу в сторону дома Антона. Он не пытается говорить со мной — может, понял, может, почувствовал что-то. Пока мы идём, я пытаюсь сосредоточиться на своем дыхании и шагах, стряхнуть с себя все события в автобусе. Да уж, кто бы стал называть поездку на автобусе событием? Я оглядываюсь — нет ли где мотоциклов или самолетов. Отлично, пока все тихо и спокойно. –…рял? — звучит голос Антона. Ну и что он спросил? Неловко улыбаюсь и пожимаю плечами. Ещё не отрезанный язычок нового свитера впивается в шею. Плохой день, надо скорее домой, под одеяло. Или закрыться в туалете и хотя бы потрясти руками. Что-нибудь, что-нибудь, что-нибудь. Закрываю глаза. И как Антон ещё ничего не заметил? Ответ находится очень быстро, стоит только разомкнуть ресницы: никак. — У тебя все хорошо? Нет, Антон, очень не хорошо. Вообще не хорошо, но я не могу тебе сказать. Я вообще никому не могу сказать. Мне плохо. Антон останавливает меня и держит руками за плечи. — Посмотри на меня. Что не так? Перевожу на него взгляд, притворяясь, что смотрю в глаза. Ну скажи уже что-нибудь. — Нгх. Серьезно? Это все? — Ммнм. Тупой мозг. — Яя… Антон смотрит молча, разглядывает мое лицо, пока я стою как истукан перед ним и силюсь выдавить из себя слова. — Не хочешь говорить, не надо. Руки парня отпускают меня, и я виновато опускаю голову. Мы идём дальше. Внутри какая-то горечь и так пусто, ведь я расстроил дорогого человека. Ну, вот. Теперь он точно меня разлюбит. Пытаясь сгладить ситуацию, беру Антона под руку. Пусть это выглядит странно. Я странный. Мы заходим во двор, обходим двух спящих собак и останавливаемся у двери подъезда. Я краем глаза смотрю на Шастуна, он хмурится и достает из кармана ключи. Он теперь будет злиться на меня, я испортил хороший день. В подъезде резко пахнет хлоркой и мокрой грязью, и мы оба спешим на 2 этаж, в теплую квартиру, где пахнет сигаретами Антона и моим любимым чаем. Сил у меня практически не осталось, а ведь придется объясняться и ещё смотреть в глаза. Скинув обувь и рюкзак на коврике в прихожей, я первым делом иду мыть руки, а Антон, как обычно, относит наши рюкзаки в свою комнату. Есть время побыть собой. Прикрываю глаза и довольно мычу, начиная перекатываться с пятки на носок. Руки практически без моего ведома обхватывают плечи, и мое сердце начинает биться спокойнее. Так не хочется прекращать. Из-за двери вскоре слышно шаги, и мне силой приходится удерживать себя в неподвижности. Кончики пальцев от этого немного покалывает. Усталость никуда не делась, но в пределах знакомой квартиры ко мне вернулась способность членораздельно говорить. Антон заходит в ванную и с непонятным выражением на лице смотрит на меня через отражение в зеркале. Арсений, придется извиняться за молчание. Антон начинает разговор. — Не хочешь объяснить, что произошло? — Хочу. Несколько секунд проходят в тишине, пока я в смятении придумываю ответ. Соврать? Сказать правду? Что-то между? — Прости, мне было не особо хорошо в маршрутке, нужно было перевести дух. Мой голос выходит немного фальшивым. И не соврал, и не рассказал всего. Антон слегка обеспокоенно смотрит мне прямо в глаза, и это причиняет непреодолимый дискомфорт. Отвожу взгляд и нервно выдыхаю. — Ты даже в глаза мне посмотреть не можешь? — слышится раздраженный голос Шастуна, и мое самообладание окончательно рушится. — Не могу. — Глаза начинает жечь, мне хочется лишь укрыться от взгляда Антона. — В чем дело? Я мотаю головой вместо ответа и жмурюсь. Куда спрятаться? Я не хочу говорить. Не хочу ссориться. Я не смогу ничего сделать. Надо спастись. Антон продолжает что-то говорить мне, и его голос звучит громко и грубо, а руки пытаются приподнять мой подбородок, который я с силой прижимаю к груди. — Что ты делаешь? Посмотри на меня! — Требует Антон, и я только сильнее напрягаю, кажется, все мышцы. — Нет! — Это слово — единственное, что мне удаётся произнести. Отдаленно чувствую, как мое тело сползает на пол вдоль твердой и холодной стены. Темно и тихо. Не хочу ссориться. Крики. Мотоцикл. Собачка. Я забыл зарядку. Наушники? Антон хватает меня за руку и тянет вверх. — Арс, я с тобой разговариваю, хватит! Не трогай меня. Не трогай меня. Нетрогайменянетрогайменя. От прикосновений каждая клетка тела взрывается, и я по-звериному рычу, отталкивая от себя чужие руки. Я хочу быть здесь. Антон отходит, когда я начинаю беззвучно кричать, закрывая голову руками и съеживаясь на полу. Все плохо! Не трогай меня! Я слышу, но не осознаю, что щелкнула, закрывшись, дверь в ванную. Лежу и хнычу, потому что от этого легче. В темноте проходят минуты, мое сердце колотится, все тело напряжено, в голове только отголоски ненависти к себе и к этому дню. Спустя время я вспоминаю успокаивающие техники, которые неделями вбивал себе в голову. Дышать. Четыре-семь-восемь. Дышать правильно неприятно, как будто лёгкие не справляются со своей функцией. Четыре — вдох. Семь — не дышать. Восемь — выдох. Через десять повторений дыхание даётся легче, и черная пелена над моим сознанием постепенно рассеивается. Конечности расслабляются, и бесконечные мысли замедляют бег. Ты отлично справляешься. Дыши и не думай ни о чем. Самое сложное — остановить на время движение шестерёнок в голове. Я спокойнее дышу, и у меня получается оторваться от кафельного пола ванной. Отлично справляешься. Когда-нибудь ты услышишь эти слова от кого-то другого, а не только от себя. Я неуклюже поднимаюсь на ноги, чувствуя себя, будто проглотил что-то очень горькое. От одной мысли о том, что я разозлил любимого человека, начинает щипать глаза, и я почти закатываю их, чтобы высушить навернувшиеся слезы. Мозг пытается твердить, что мне необходимо убраться из квартиры, сбежать и не сталкиваться с Антоном, что я испортил абсолютно все, и что никогда больше нельзя забывать зарядку дома. Шумно выпустив воздух через слегка забитый после истерики нос, я в последний раз дергаю руками и нерешительно покидаю ванную комнату. Антон злится на тебя, хочет, чтобы ты смотрел в глаза, не понимает, не поймет. Дойдя до распахнутой двери спальни, неловко стучу об косяк и выгляжу, наверняка, виноватым. Антон сжимает телефон в руке и кидает на меня полный безразличия взгляд, а я моментально теряюсь. Мне говорить? Он не хочет? Хочет? Мне не говорить? Прочищаю горло и присаживаюсь на кровать рядом, чтобы не приходилось постоянно поддерживать зрительный контакт. Тяжело вздыхаю. И что сказать? И как? Привет, я забыл при нашем знакомстве упомянуть кое-какую незначительную деталь, нет, ничего серьезного, просто у меня аутизм, и каждый раз, как ты злобно называешь одногруппников аутистами, я умираю внутри. А ещё я плохо смотрю в глаза и абсолютно ничего не могу сделать без тревоги, но это так, пустяки. — Ты молчать сюда пришел? — Слышу недовольный голос своего парня, и мозг мысленно даёт себе же подзатыльник. — На щеке ресничка, — вместо объяснений говорю я, и, клянусь, челюсть Антона скрипит. — А ничего другого нет? Смотрю внимательно на его серьёзное лицо, подавляя желание спрятаться от тяжелого взгляда, и пожимаю плечами: — Нет, только одна ресничка, и всё. Парень вскакивает с места, но я вцепляюсь пальцами в его одежду и вынуждаю сесть обратно. — Прости, надо поговорить. Сглатываю комок нервов, опускаю взгляд и начинаю перебирать пальцами край своей футболки. — Я должен был сказать. Раньше. Чувствую пристальный взгляд и силой заставляю себя посмотреть в ответ. Антон выглядит раздраженным. — Знаешь синдром Аспергера? – Прежде, чем продолжить, зажмуриваюсь на секунду и трясу головой. — Это сейчас называют высокофункциональным аутизмом. Антон приподнимает брови и кусает нижнюю губу — я вижу это мельком, когда пробегаюсь взглядом по комнате. Мои пальцы барабанят по джинсам. — У меня этот синдром, и я боялся сказать об этом. Теперь он тебя бросит, потому что ты врал ему. Антон молчит, поджав губы, а потом опускает голову, неразборчиво произнося что-то. Да, давай, плохой слух, как всегда вовремя. И по губам не прочитать. Ерзаю на месте от несуществующего на самом деле неприятного давления и переспрашиваю. Парень вздыхает и снова смотрит на меня, повторяя сказанную ранее фразу: — Ты же не выглядишь аутистом. Я против своей воли морщу нос и объясняю в который раз за свою жизнь: — Я могу скрывать свои особенности довольно долгое время, но сегодня все пошло не так. Я забыл зарядку, наушники сломались, мотоцикл мимо проехал, и… Антон смеётся: — И это «пошло не так»? Ты не можешь адекватно реагировать на такие пустяки? От поднимающегося раздражения хлопаю себя по бедру. Голос становится громче. — Не могу! Для меня это имеет значение, для меня много что имеет значение! Руки сами взлетают вверх, и я останавливаю их резкие движения только после нескольких мгновений. Шастун выглядит так, словно смотрит на сумасшедшего, и меня это ещё больше злит. — Хватит на меня смотреть! Антон пугается от громкого крика и спешно отводит взгляд, интересуясь при этом: — Почему ты злишься на меня? Я не злюсь на тебя! Я злюсь на себя! Ничего не могу объяснить, не могу держать себя в руках, не могу даже посмотреть в глаза! — Не на тебя, — выдавливаю сквозь сжатые зубы, борясь с желанием стукнуть себя по бесполезной голове. Из горла вырывается мычание, и я начинаю трясти ногой. Шастун некоторое время смотрит на мои действия, а потом кладет руку на моё подпрыгивающее в воздух колено, прижимая. От этого так неприятно, так тесно, что я начинаю вырываться, лишь бы не останавливать резкие движения ноги. Сквозь пелену собственных мыслей разбираю голос Антона: — Не надо дергаться. Вновь освобождаюсь от его тяжёлой руки и стараюсь объяснить: — Не могу. Шастун недовольно фыркает и озадаченно потирает лоб. — Ну ты же мозгом контролируешь своё тело. В груди разрастается чувство обиды, и я с трудом перестаю шевелиться. В ногах появляется крайне неприятное ощущение, знакомое мне с детства, когда родители и учителя ругали меня за непроизвольные движения. Оставшиеся силы уходят на попытку объяснения: — Когда я останавливаю это, мои ноги будто зудят изнутри. Если я хочу уйти, их тянет к двери, как магнитом. Если я хочу спрятаться и свернуться клубком, мое тело каменеет, и я не могу разогнуться, пока не пройдет. Ещё мне очень плохо, потому что я не умею объяснять свои ощущения и чувства, и я ужасно хочу уйти от этого разговора, но продолжаю смотреть на тебя. Антон заглядывает в мои глаза и произносит серьёзным голосом: — Арс, это нездоровая херня… Мое имя звучит в этой фразе ужасно, а обида давит изнутри. Я не могу так. Слёзы сами бегут по лицу, из-за них неприятно пощипывает щеки, все тело гудит от необходимости скрыться от осуждающего взгляда любимого человека. Все кончено, меня таким не полюбят, я не должен был ничего говорить. Все испортил. Я все порчу. Дыхание окончательно срывается, и я скручиваюсь, пряча голову между локтей. Это случилось снова. Плохо. Антон. Не хочу двигаться. Не могу двигаться. Сердце бешено колотится в груди, словно за мной гонится свора собак. На деле же, я не двигаюсь с места, только прерывисто дышу и издаю нечленораздельные звуки, снимающие напряжение в горле и голове. Краем сознания понимаю, что Антон придвинулся ближе. Не трогать! Вместо ожидаемых прикосновений я слышу тихий голос: — Что мне сделать? Обнятьобнятьобнятьобнять. — Обнять, — едва слышно шепчу я, сразу же переключаясь обратно на мычание. Длинные руки неуверенно оборачиваются вокруг меня, и я сжимаюсь сильнее, надеясь, что меня поймут. Надо крепче. К огромному физическому и моральному облегчению Антон сильнее давит объятиями на моё тело. Это хорошо. Мы долго ждём, пока мне станет лучше, сидим в относительной тишине — я иногда прочищаю горло, и шумно выдыхаю под мысленный счёт, а потом шепот Антона скидывает с меня оцепенение: — Я знаю одно: я тебя люблю, и мне без разницы, есть у тебя аутизм, или нет. Я вдруг понимаю, что уже способен оторвать голову от собственных коленей, и использую этот момент, чтобы выпрямиться и по-настоящему обнять своего парня, прошептав ему «сильнее». В этих очень крепких, убаюкивающих объятьях мне кажется, что я смогу преодолеть что угодно. Когда меня перестанет трясти, разумеется.