Молитесь за нас грешных

Когда зубы Саймона вонзаются в его шею, Рафаэль чувствует, как его собственные клыки впиваются в нижнюю губу, оставляя за собой едва заметный след. На одно короткое мгновение он позволяет себе представить, как бы он себя чувствовал, если бы всё ещё был живым: как взволнованно колотилось бы его сердце, как смущенно вспыхнуло бы лицо. Перед глазами всё плывет и веки сами собой смыкаются, но Рафаэль прогоняет наваждение, усилием воли заставляя их распахнуться. Он неосознанно делает резкий вдох, пытаясь привести себя в порядок, не обращая внимания на то, каким примитивным было это действие. Рафаэль вспомнил, как он впервые кормил Саймона. Тогда, совершенно напуганный и дрожащий от нестерпимого голода, Льюис судорожно пил кровь из стакана под пристальным взглядом рыжей Фэйрчайлд. Рафаэль удивился, когда понял, что парень и не собирается падать на колени и умолять его дать больше. Он только бросил в его сторону затравленный взгляд и крепко сцепил свои руки, которые, как было заметно даже через металлическое ограждение клетки, сильно дрожали. Но Рафаэль — хороший лидер, поэтому он не стал дожидаться слов Саймона и сам подал ему следующий стакан с кровью. Потому что вампиры заботятся о своей семье. Сантьяго может чувствовать то, что чувствует Саймон. Этот подавляющий голод, эту жажду. В самой малой части, но может. Он видит, как Саймон отчаивается, как он готов бросить всё и упасть, упасть так низко, как это вообще возможно. Желание крови настолько острое, что Рафаэль понимает, — он и сам согласен падать, вместе с Саймоном. Это словно пламя, окутывающее сердце каждый раз, стоит Рафаэлю хотя бы просто подумать об этом птенце. И он знает, тот тоже это чувствует, ведь они связаны. В венах Льюса течёт кровь Рафаэля, его создателя. Примитивным никогда не понять этой связи. И Саймон, он знает, Саймон тоже хочет, чтобы это никогда не заканчивалось.       Новообращенные едва могут контролировать свой голод, они крайне нуждаются в том, чтобы рядом был кто-то, готовый предоставить им пищу в нужный момент. Саймон, как будто прочитав мысли Рафаэля, резко отстраняется от его шеи, а вместе с ним исчезает и пламя, и вампир снова чувствует пронизывающий холод. — Пожалуйста, Рафаэль, я…— бормочет птенец, неловко закусив губу. Сантьяго чувствует, как капли скользят по его шее, прочерчивая кровавые дорожки по дорогому пиджаку. — Я не могу сделать это. Это всё… Это слишком сложно для меня, чёрт. Голос Саймона слегка дрожит, он спешит опустить глаза, пытаясь скрыть выражение отчаянного голода в них. Он выглядит разбитым и подавленным. Рафаэль старается, действительно старается почувствовать отвращение к нему, но не может. Он вспоминает не замолкающего, надоедливого парня, которого привела в Дюморт Камилла. Такой раздражающий и болтливый. Но сейчас всё, что Сантьяго чувствовал по отношению к нему, было яростное желание защитить. Он изо всех сил пытается убедить себя, что это только из-за того, что Льюис просто новообращенный, а он — хороший лидер, который обязан заботиться о всех членах своего клана. Он просто лидер. Ничего больше. Саймон Льюис не особенный для него. Он просто его долг. Саймон не особенный. Рафаэль почти никогда никому не позволял делать это. Впиваться в его плоть, разрывать кожу, по капле выпивать его кровь. Это было слишком интимно. Но иногда Камилла делала это просто ради очередного развлечения. Вскрывала вены Рафаэля, как трофей, как приз. После этого всегда оставались синяки и следы, которые, впрочем, спустя несколько часов исчезали. Рафаэль был слишком слаб, чтоб сказать ей «нет». Но это явственно отличалось от того, что происходило сейчас. У других новообращенных Рафаэля было куда больше способностей сохранять над собой контроль, нежели у Саймона. Более послушные, готовые обучаться, готовые тренироваться и следовать за ним. Саймон же по сравнению с ними казался каким-то проклятием, мятежником, а ещё он становился голодным быстрее, чем Сантьяго когда-либо видел до этого. Как будто внутри него была дыра, и он очень нуждался в том, чтобы заполнить её чем-то. Пустота. Рафаэль понимал его. Чем больше он узнавал Саймона, тем сильнее он напоминал его самого, когда его самого только обратили. Нуждающийся, голодный, не имеющий никакого понятия, как совладать со своей новой сущностью (хотя он пытается забыть это. Саймон — это проклятие нежелательных мыслей и эмоций. Ненависть к себе и без того никогда не отпускает его.) Рафаэль является никем иным, кроме хорошего лидера. Рафаэль пуст, но предлагает себя Саймону — и это подобно коленопреклонению у алтаря. Он даже не пытается объяснить Льюису, каково это, когда один вампир пьёт кровь другого вампира. И когда он смотрел, как Саймон жадно припадает к пакету с кровью, он знает наверняка, что это именно то, что ему нужно, но это всё равно не смогло бы заставить исчезнуть вечный голод в его глазах. Он знал это, потому что всегда видел это в глазах Камиллы, в глазах других вампиров, в своем собственном чудовищном отражении. Саймон дышит тяжело и надрывисто, когда Рафаэлю наконец удается прийти в себя. Молодой вампир поднимает на него взгляд, при этом он снова выглядит таким уязвимым и потерянным, его худощавое тело бьет крупная дрожь. Рафаэль всей душой желает защитить его. Просто хороший лидер, одергивает он сам себя. — Продолжай, Саймон. Ты все еще голоден. Контролируй свои эмоции и продолжай, — медленно произносит он, молясь о том, чтоб его голос не дрогнул, потому что ему казалось, что это наверняка произойдет. Рафаэль Сантьяго должен быть неуязвимым. Он способен предложить свою плоть и кровь для птенца, словно становясь на колени перед ним. Его лицо должно напоминать картину покоя и уверенности. Так поступают хорошие лидеры. Но внутри, — о, внутри происходит настоящая буря. Рафаэль старается запомнить это чувство каждой клеточкой своего тела. Он готов поклясться, что воздух между ними воспламеняется, и он мечтает гореть в этом огне до скончания веков, если только этот момент продлится хоть чуточку дольше. Рафаэль ничего больше не хочет, кроме того, чтобы Саймон вновь опустил голову и снова укусил его. Он почти просит об этом, в последний момент прикусив язык. Dios. Нужно подавлять эти чувства, подавлять-подавлять-подавлять их, даже если они есть только в его мыслях, они не имеют права на существование. Они не должны быть. Саймон просто птенец. Он просто хочет есть. А Рафаэль всего лишь тот единственный, который на данный момент может дать ему пищу, ничего более. Он отчаянно хочет перекреститься. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Святая Мария, пожалуйста, прекрати эти мысли. Но Рафаэль был Нежитью, и для него Бог мертв. Небеса должны сгореть дотла, но он сам горит, он чувствует этот странный жар у себя в животе. Саймону всё ещё нужно поесть. Он просто молча смотрит в глаза Рафаэлю, будто тот должен прочесть его мысли. Саймон облизывает окровавленные губы. — Я хочу…— и снова замолкает. Его руки соскальзывают с плеч Рафаэля. Он двигается неловко, неуверенно и Сантьяго готов поклясться, что выглядит так же само. Затем парень осторожно подходит к нему и снова кладет дрожащие ладони на его плечи. Птенец — он просто проголодался! — медленно наклоняет голову к шее вампира. Рафаэль хочет, чтобы он что-то сказал. Что угодно, пускай он снова бормочет свои примитивные глупости, пускай он хотя бы молится. Хоть что-то. Молчание невыносимо. И это происходит. — Я… Я хочу сделать это здесь, — тихо произносит Саймон. Он перемещает свою руку ему на шею, мягко проведя кончиками пальцев по коже. Рафаэль задумывается, что он может сделать. Он может оттолкнуть его, сказать, что этого достаточно, что птенец должен научиться контролю, что ему нужно тренироваться. Что этого, чёрт возьми, достаточно. Он знает, что это было бы правильно. Что именно так поступил бы хороший лидер. Рафаэль сглатывает свою вину и чувствует, как его язык прошелся по выступившим клыками. Он готов позволить Саймону всё, что угодно. Пускай он забирает всё, что у него есть, пускай он выпьет всю его кровь до последней капли, если это как-либо поможет ему. И, наверное, это то, как поступил бы хороший лидер. Сделал бы всё возможное, чтобы защитить своего подопечного. Богородица, прости меня. Блаженна ты среди грешников. Рафаэль заглушает свои собственные молитвы. Смиренно кивает и шепчет: — Да, ты можешь сделать это. Это просто то, как поступают лидеры. Саймон просто голоден, ничего больше. Рафаэль чувствует, как окружающие его стены начинают сотрясаться. Саймон впивается в его шею, запуская острые клыки под кожу. И Рафаэль просто ловит кайф от этого. Так не должно быть. Однажды произнесенные Саймоном слова эхом раздаются в его голове. Монстр. Это то, чем они являются. Отвратительными, отталкивающими существами, проклятыми в глазах любого Бога. Но сейчас Рафаэлю так хорошо. Он не хочет, чтобы это заканчивалось. Но это всё равно происходит. Рафаэль хороший лидер, даже слишком, ему непросто поступать так. К тому же, оправданий для его поступков практически не осталось. Саймон просто питается. Так и есть, но потом он издает этот звук. Хрип, граничащий со стоном. И, Господи Боже, Рафаэль отчаянно хочет молиться. Святая Мария, Святая Мария, Святая… И потом Саймон делает это ещё раз. О, Рафаэль давно не слышал этот звук. Низкий, вульгарный, подобные ему доводилось слышать тогда, когда Камилла приводила в отель мужчин. Он старался не слушать. На следующее утро Камилла подмигнула ему. Он старался не слушать. Но когда это делает Саймон, это звучит естественно. По-человечески. Что-то сжимается внутри Рафаэля. Это происходит слишком часто, он не должен позволять себе полюбить это. Это чертовски подавляет его, и он понимает, что больше всего на свете он желает вдохнуть. Он резко втягивает воздух и принимается считать: Uno, Dos, Tres, Quarto… Саймон отстраняется, оставляя на шее вампира влажный след своих губ. Не нужно даже пользоваться сверхчувствительным слухом, чтобы расслышать, насколько тяжело дышит Льюис. Рафаэль чувствует тепло на своей коже; Рафаэль чувствует тепло повсюду. Внезапно Сантьяго ощущает, как язык Саймона нежно касается его шеи, слизывая остатки крови, и это рушит всё барьеры. Это была вершина скалы, и они только что сорвались с неё вдвоём. Саймон такой громкий, громче, чем был когда-либо до этого. Он и не собирается останавливаться, он шумно дышит и стонет. — Пожалуйста, пожалуйста, мне это нужно, мне нужно больше, — шепчет он и Рафаэль не знает другого способа заставить его замолчать, кроме как прижаться своими губами к его. Тепло накрывает Рафаэля с головой, когда их губы соприкасаются. Это не романтично, это не любовь — но это, чёрт возьми, не то, что лидеры делают для своих подопечных! Это желание. Отвратительное, чудовищное желание. Вампир внешне, человек внутри. Тела, которые так нуждаются в подобии романтики — это человеческое. Вкус крови на губах Саймона — это от вампира. Ощущение клыков на губах Рафаэля является огромной и бесповоротной трещиной в его стенах. Сантьяго знает, что хочет защитить его, повести за собой и обучить, но теперь он хочет большего. Теперь он хочет почувствовать его. Может, при других обстоятельствах он бы непременно опустился на колени, вымаливая у Бога прощение его грехов, изо всех сил стараясь придушить ужасное чувство, бушующее внутри него, сказать Господу, что ему жаль, попытаться выбросить эти мысли из головы. Но руки Саймона повсюду, они касаются его так ощутимо и это всё настолько реально, что человек, беспробудно спавший внутри него, жестоко подавляемый вампиром, выбрался на свободу и заставлял Рафаэля чувствовать себя так, как он не чувствовал себя никогда прежде. Саймон прерывает поцелуй, но лишь для того, чтобы прикоснуться губами к его щекам, вискам, челюсти и шее и снова вонзается клыками в то же место. Рафаэль равно выдыхает и удивляется, когда из его собственного горла вырывается протяжный стон, и это звучит более дьявольски, когда исходит от него. Рафаэль по-прежнему остаётся отвратительным демоном, но Саймон — о, Саймон всегда был и будет ангелом, чистым в своём подобии. Рафаэль снова издает этот звук, доносящийся из глубин его горла, и это звук вампира, он знает это. Саймон опять отстраняется и Рафаэль едва сдерживает разочарованный стон. У парня, кажется, глаза потемнели на несколько тонов сразу, так непривычно глубоко выглядит его темно-коричневая радужка. Он растягивает губы в кровавой улыбке: — Чувак, это было… — Не смей говорить «чувак», когда мы делаем это. —… реально горячо. Dios. Рафаэль только закатывает глаза, потому что так оно и есть. Мальчишка пробуждал в нём те чувства, которые, как он считал, были мертвы навсегда, но это не убавляло того факта, что он был невероятно докучливым. Но Саймон снова целует его, и Рафаэль прощает ему это. Если честно, в этот момент он готов простить ему любой смертный грех, лишь бы он не останавливался. Сантьяго чувствует, как якорь, удерживающий его на месте, срывается куда-то вглубь. Это безумие, то, как Саймон целует его. Он толкает Рафаэля на диван и наваливается сверху, при этом всё ещё немного дрожа. Парень притягивает его к себе всё сильнее и сильнее и Рафаэль понимает — он должен это прекратить. Сантьяго мягко отталкивает Саймона от своей шеи, удовлетворенно ловя разочарованный выдох. Ему кажется, что в легкие набрались клубы дыма, потому что когда губы Льюиса больше не касаются его, это невыносимо. Саймон — просто птенец. Рафаэль должен научить его контролировать свои инстинкты, свои чувства, приглушать ощущения и оставаться слепым к своим желаниям. Но он не может. Не может остановить это сам. Как будто бы он выходит под палящее солнце посреди дня и душераздирающе медленно распадается в пепел. Он нуждается в этом так сильно, что это заставляет его чувствовать себя уязвимым. — С тобой всё в порядке? — интересуется Рафаэль. — Это твое первое питание, я знаю, это всё может быть слишком для тебя. — Д-да, — поспешно кивает Саймон, опираясь на локти. Он расплывается в своей широкой глупой улыбке, игнорируя снова вытянувшиеся клыки. — Вообще, это было просто потрясно! А ты… Хм… Все нормально? Рафаэль должен ответить нет. Если он хороший лидер, а он таковым и является, то он ни в коем случае не должен попадаться в искушение человеческих грехов. Но Саймон, нависающий над ним, выглядит невероятно порочно с губами в крови, и Рафаэль чувствует влажные следы на своей шее, плечах, щеках и он прекрасно осознает, что должен вернуть выражение абсолютного равнодушия на своё лицо и прекратить выглядеть таким уязвимым, но Саймон… Саймон особенный. — Да, — это всё, что может ответить Рафаэль. Он знает, что ему следовало бы сказать ещё что-то, может быть, что-нибудь романтическое, но он продолжает молчать. Просто он знает себя и понимает, как легко он может разрушить всё это всего лишь парой своих неосторожных слов. Если бы Камилла была на его месте, она бы уж точно изрекла что-нибудь невероятно пафосное. И Рафаэль должен признать, что даже это лучший вариант, чем его молчание. Его мысли теряются, когда Саймон, мягко на этот раз и не так безумно, как во время кормления, осторожно зарывается руками в волосах Рафаэля и ласково тянут на себя. Поцелуй выходит гораздо нежнее и аккуратнее, но огонь в нем всё равно не стихает. Рафаэль закусывает губу, когда чувствует, как кое-что твердое упирается в его бедро. Он ловит себя на мысли, что совсем не желает прекращать это. Окончательно он уверяется в этом, когда мальчишка резко толкается бедрами к нему, мягко потираясь о ткань брюк Рафаэля. А потом Саймон быстро запускает руки под рубашку Сантьяго, его прохладные пальцы пытаются расстегнуть мешающий пиджак, но Рафаэль усилием воли останавливает его. — Нет, — шипит он и тут же корит себя: это прозвучало куда резче, чем он намеревался. Он нуждается в этом, Саймон нуждается в этом, но его костюмы… Они — его последний слой защиты перед теми, кто хочет увидеть его настоящего. Это его уязвимость, и он не хочет подвергать ею других. Саймон выглядит опешившим, широко раскрыв глаза и замерев на секунду. Но в следующий миг он расслабляется и озорно усмехается, приподняв бровь. — О, ясно. Это что, типо твоего личного кинка? Хочешь заставить меня кончить в штаны? Это не очень вяжется с твоим образом, но, может, из-за возраста в голову приходят подобные мыслишки?.. Ещё одна дурацкая улыбка. Ну ладно, это не должно было прозвучать сексуально. Рафаэль должен бы чувствовать отвращение; это вульгарно, даже не сексуально, но это пробуждает в нем какие-то чувства. У Рафаэля вырывается горький смешок. — Что ж, если это то, чего ты хочешь… Саймон снова расширяет глаза, но Сантьяго ожесточенно впивается в его губы, предотвращая возможные комментарии. На этот раз он выравнивает их тела, оказываясь наравне напротив Льюиса. Не сговариваясь, они принимаются снимать друг с друга одежду. Рафаэль на миг воображает, как Бог, Иисус и Мария наблюдают за ними — бессмертными кровожадными монстрами — с небес и чувствует всё происходящее просто невероятно греховным. Но Саймон толкается бедрами так настойчиво, его язык проникает в его рот так приятно, а его руки повсюду-повсюду-повсюду и остановиться не представляется реальным. И Рафаэль готов умолять о большем. Сантьяго — хороший католик, он воспитывался под звенящую мелодию церковных псалтырей. И когда Саймон, крепко вцепившись в плечи вампира, сдавленным полушепотом-полустоном просит «Пожалуйста, продолжай, н-не останавливайся, Г-госп…, он понимает, что это самый красивый псалтырь, который Рафаэль когда-либо слышал. — Dios, почему ты всё время разговариваешь? Если уж это не может заткнуть тебя, то я даже не знаю, что может, — и Рафаэль сбавляет темп, делая своими бедрами движения похожими на медленный-медленный танец. Саймон щурится от удовольствия. — Это просто нереально хорошо… Т-так хорошо… Чёрт, это слишком… Я-я…— его голос прерывается. — Я хочу, чтобы ты тоже укусил меня. Рафаэль ясно ощущает скорое приближение внутренней войны, когда его хороший-лидер-Рафаэль сталкивается с просто-добрый-католиком-Рафаэлем, но он отметки их прочь. Похоть — это инстинкт, а его инстинкты сейчас говорят только одно… Без предупреждения он вонзается в шею Саймона. Его кровь невероятно сладкая на вкус, не такая, как у Камиллы — настолько соленая и с привкусом кислоты, что каждый его рецептор восставал против этого. Нет, Саймон по вкусу как невинность. Как искупление. Надежда. Саймон содрогается под ним, когда Рафаэль принимается жадно высасывать из него кровь. Он снова дергается под ним, задевая явно вставший член бедром и вырывая с губ Сантьяго сдавленный стон. Рафаэль знает, что скорее всего птенец сдастся первым. Чувство первого кормления практически невозможно повторить, но то, как Саймон протяжно произносит его имя, словно молитву, заставляет Рафаэля ощутить почти то же самое. Саймон продолжает выгибаться под ним, издавая громкие стоны, вцепившись пальцами в его плечи и оставляя тонкие кровавые следы на его коже. Но им обоим, сильно занятым кормлением, было так чертовски наплевать на это. Движения Рафаэля срываются на отчаянные рывки; он не прекращает вглядываться в покрасневшее от удовольствия лицо парня и словно со стороны слышит собственный жалобный, смешанный с нуждой, шепот: — Саймон… Птенец протяжно стонет в ответ, срываясь на крик. Финиш. Конечно, Саймон заканчивает первым, он же всего лишь птенец. К тому же это было его первое кормление, он словно был одурманен на протяжении часа. Это чувствуется подавляюще даже для более высоковозрастного вампира, не говоря уже о недавно обращенном. В жизни Детей Ночи нет ничего более прекрасного, чем взаимное кормление, когда чувства и эмоции обостряются до такого предела, что невозможно отличить, когда на губах ощущается вкус чужой крови, а когда она смешивается с твоей собственной. Лицо Саймона выражает абсолютное доверие, и это просто срывает Рафаэлю крышу. Он прекращает сдерживаться и начинает грубо вдалбливаться в него, пока под собственный низкий стон не достигает долгожданной кульминации. В течении нескольких минут в комнате стоит глухая тишина, нарушаемая звуком прерывистого дыхания. Звуком полнейшего и абсолютного доверия. Рафаэль просто ошеломлен своими ощущениями. Его телу нужен перерыв, скованному переизбытком эмоций от приятного послевкусия крови Льюиса на собственном языке. Стены окончательно рухнули, и Рафаэль не уверен, что сможет выстроить их снова после всего произошедшего. И, конечно, Саймон не будет Саймоном, если не разрушит такой момент. — Ничего себе, это было настоящее безумие! Вот серьезно. Я думал, что все эти разговоры в книгах и сериалах про дикий вампирский секс было только шуткой, но теперь я понимаю, о чём это они. Рафаэль чувствует раздражение, зарождающееся глубоко внутри него, но неожиданно для самого себя расплывается в широкой и просто идиотской улыбке. Саймон Льюис меняет его так сильно. Саймон Льюис рушит любые стены. Саймон Льюис… Саймон Льюис — особенный.