Current Concerns

Я чувствовал, что к ней в моём сердце что-то было, и это с каждым днём становилось всё сильней — Король и Шут, «Наблюдатель»

      Он приходил сюда каждый день. В половине первого, как раз во время сорокаминутного обеденного перерыва. Садился за один и тот же (по возможности, конечно) круглый столик у окна, снимал пропитанное уличным холодом и влагой серое драповое пальто, стягивал с шеи забавный шерстяной шарф крупной вязки, наполовину прикрывавший порозовевшие щёки, и отворачивался к окну, сосредоточённо делая вид, будто заинтересован давно уже известным ему пейзажем до боли знакомых, вдоль и поперёк изученных им шумных городских улиц.       В крохотной кофейне с задорным названием «Чашечка крепкого», так удачно расположенной в пяти минутах ходьбы от его университета, всегда было оживлённо и многолюдно. Всегда тепло, светло и уютно. Всегда играла лёгкая ненавязчивая музыка, всегда были расхвачены посетителями все свободные места. И всегда одуряюще приятно пахло свежесваренным кофе, густым какао и вкусной горячей выпечкой. Однако вовсе не эти, безусловно положительные, качества данного заведения являлись для него главной и основополагающей причиной постоянного посещения кафе...       ...А маленькая рыжеволосая официантка с милой улыбкой и добрыми серыми глазами, крохотным беспокойным вихрем мелькавшая между столами и людьми.       Он приметил её сразу же, как только впервые зашёл в эту кофейню полгода назад. Именно она, стоя возле его столика в очаровательном бежевом фартучке с блокнотом в руках, принимала тогда у него заказ, изо всех сил стараясь разобрать среди его невнятного поражённого бормотания названия блюд и напитков. Он же, стоило ей только уйти, в буквальном смысле слова схватился за сердце, абсолютно не понимая, отчего же оно вдруг заколотилось с такой безумной скоростью, будто вот-вот готово было выскочить наружу. Отчего же его вдруг резко бросило в жар, и на лбу проступила испарина. Отчего же ему вдруг внезапно стало нестерпимо душно и нечем дышать в прекрасно кондиционируемом помещении.       С тех пор частые проблемы с сердцем у него — спортсмена и человека, в целом ведущего весьма здоровый образ жизни, — стали нормой. Такой же привычной и неизбежной, как и потеря сна, периодически разбавляемая красочными мечтательными сновидениями. Он не был дураком, чтобы очень скоро не осознать: причиной щемящей боли в сжатой груди, бессонницы и тахикардии была именно эта солнечная улыбчивая девушка— «Сатико», — как гласил пластиковый золотистый бейджик, приколотый к вороту её умопомрачительного фартучка из плотной ткани, туго завязанного на тонкой талии. Впрочем, он не был также и достаточно уверенным в себе и своём обаянии, чтобы, помимо чашки каппучино и какого-нибудь пирожного из того же пресловутого меню, попросить у милой официантки что-то бо́льшее. Например, номер её телефона, название страницы в соцсети, адрес её дома, чтобы проводить её, ведь кофейня работала до десяти часов вечера, и из заведения она уходила уже очень, очень поздно, а это было крайне небезопасно, особенно для такой слабой миниатюрной девушки, как она... Нет. Пожалуй, ему всё же никогда бы не хватило смелости на что-то подобное. Не хватило бы наглости. По крайней мере, конкретно в этом случае.       «Сатико»... Он множество раз произносил мысленно и вслух, шёпотом, её имя, растягивая его по слогам, перекатывая на языке несколько до одури простых звуков, словно пробуя их на вкус и пытаясь намертво выжечь в душе, в сердце, в самой своей сущности. «Сатико». Он повторял это вновь и вновь, возрождая в памяти безмерно дорогой ему, нежный девичий образ, и всякая сосредоточенность на учебниках, заботы о тестах, практикумах и предстоящей сессии, мелкие студенческие чаяния и переживания, всё это летело к чертям, внезапно теряя всякий смысл; на чёрно-белом фоне печатных страниц сухих книжек и тестовых заданий неумолимо проступало симпатичное девичье личико, и грудь сдавливали тиски всепоглощающей тревоги, переходящей в панику: что, если она вдруг уволится? Сатико была везде: в его мыслях, в его воображении, в его душе. Порывисто, бесцеремонно ворвалась туда, перевернув его спокойный устойчивый мирок вверх дном и разведя там полный бардак. Она была повсюду: вокруг него и внутри него, а узы неумолимо растущей привязанности алыми нитями всё сильнее и беспорядочнее опутывали юношу, всё ближе подбирались к слишком отзывчивому, нежному, трепетному сердцу.       Хотя любой другой мог бы с уверенностью отметить, что внешность Сатико не отличалась чем-то особенным: низенького росточка, тощенькая, на «спичечных» ножках, немного угловатая и не совсем пропорционально сложенная; она производила впечатление нескладного подростка, ещё не превратившегося в нечто завершённое и прекрасное. Тем не менее, Сугавара всё равно находил что-то, что выделяло её на фоне остальных. Что-то, что делало её, такую несуразную и заурядную, абсолютно идеальной и неповторимой, по мнению юноши. Быть может, это был цвет её волос — не слишком яркий, но сочный, насыщенный, с оттенками медового, медного и золотого, напоминавший о густом осеннем листопаде в конце сентября. Может, это были её глаза — светлые, ясные, наполненные какой-то внутренней энергией, проскальзывающей во всех её движениях, в мимике, в мелодичном отзвуке приятного голоса. А может это было её лицо — выразительное, с мягкими плавными чертами и улыбкой, по теплоте способной легко затмить его собственную. Каждая, самая незначительная, самая пустяковая деталь, будь то нахмуренные брови, прикушенная губа или устало поникшие узкие плечи, соединяясь, в целом создавали неповторимый, исключительно драгоценный и родной ему образ, который он бы ни за что не променял даже на сотню, на тысячу действительно красивых девушек, встречающихся ему на улице или в университете.       И он нередко удивлялся: почему? И тут же сам себе находил ответ: потому что по-другому быть не могло. Потому что он выбирал не глазами, а сердцем. Потому что он вообще не выбирал. У него изначально не было выбора, когда миниатюрная официантка по имени Сатико подошла к его столику. Этот повышенный интерес, это излишнее внимание к ней окатили его ведром ледяной воды, не оставляя ни шанса, ни возможности осмыслить, в чём дело. Да ему и не нужно было.       Лишь только, скосив взгляд в угол помещения, где обычно стояла Сатико, пока не требовались её услуги, ощущать приливший к щекам жар и гадать, о чём та думает. Пытаться понять её настроение по напряжённой позе и сосредоточенному лицу. А потом, случайно встретившись с ней глазами, быстро уткнуться носом в учебник по гражданскому праву и дрожащими пальцами сжать тонкую ручку фарфоровой чашки. Второй по счёту за один перерыв. — ...га! Суга! Эй, Суга, ты меня вообще слышишь?       Однако ему редко удавалось смаковать упоительное чувство смущения одному. Чаще всего напротив сидел недовольный Савамура, о котором, к своему стыду, он забывал сразу же, едва углядывал в пёстрой канве таких же студентов, как и они, знакомую копну рыжих волос. К слову, Дайти в долгу не оставался: беззлобные шуточки и подначки в сторону становившегося поразительно рассеянным друга всегда достигали своей цели: Сугавара краснел пуще прежнего и не знал, куда себя деть, дабы избежать удушающе-неприятного чувства оттого, что его застали врасплох. — Слушай, — протянул Дайти, откидываясь спиной на спинку стула и пристально вглядываясь в пунцовые щеки и застенчивую улыбку товарища, — у меня давно появилось ощущение, что я обедаю со сталкером, выслеживающим объект своего воздыхания. Лицо несчастного Коши вспыхнуло аж до корней волос. — Почему бы тебе не отнестись к этому проще и не спросить, наконец, у этой девушки номер телефона? Неужели это так сложно?       У самого Савамуры ещё не было отношений, однако после выпуска из Карасуно он продолжал общаться с Юи Мичимией — их общей одноклассницей и бывшим капитаном женской команды по волейболу, и тут уж как раз Суга не упускал случая подшутить над брюнетом насчёт возможной влюблённости. В конце концов, гораздо легче говорить о чужих отношениях, нежели о собственных. — И когда это ты успел стать таким уверенным, а, Дай-тян? — собравшись с духом, ехидно ухмыльнулся Сугавара. Пришла пора собеседника, нахмурившись, смущённо опустить глаза. — Не преподашь мне пару уроков, как общаться с девушками? Думаю, ты у нас в этом профессионал!       Застенчивость парня как рукой сняло. Пылающий румянец сошёл на нет. Задетый за живое, Савамура лишь раздражённо отмахнулся: — Что за глупости! Сам как-нибудь разберись! А если не хочешь опоздать на пары, то лучше поторопись и быстрее допивай свой кофе! А то мусолишь тут...       Коши рассмеялся. Конечно, он, фигурально выражаясь, балансировал на лезвии ножа, ведь злой Дайти — страшный Дайти, но очень хотел отплатить другу той же монетой, и тот это прекрасно понимал, всякий раз удивляясь, насколько быстро Суга из милого доброго малого может превратиться в отпускающую вежливо-насмешливые комментарии язву. Разумеется, не со зла, однако весьма точно и к месту. — Ой, кажется, я смутил тебя, Дай-тян? — констатировал блондин, с удовлетворением отмечая лёгкий налёт красного на смуглом лице Савамуры. — Прости-прости, больше не буду!       Именно так обычно и заканчивались большинство обеденных перерывов. Между друзьями возникала лёгкая словесная перепалка, в которой каждый пытался высмеять возникающие у другого сложности в общении с теми, кто им нравится, и весь флёр робкого созерцания торопливости подвижной фигурки маленькой официантки непременно исчезал. К крайнему сожалению Суги. Однако и во время беседы ему удавалось украдкой поглядывать в сторону Сатико, лавирующей между столиками с подносом в руках. Порой эти несмелые, полные непонятной и необъяснимой надежды взгляды не оставались незамеченными — удивленно моргнув, не показалось ли ей, девушка приветливо улыбалась ему, вызывая у юноши не только очередной прилив яркого румянца, но и ощутимо ползущие по рукам мурашки. Тогда, выдавливая ответную улыбку, Суга резко отворачивался, и все слова Савамуры пустым сотрясанием воздуха пролетали мимо затуманенного блаженством сознания Коши, день которого уже можно было считать более чем удачным. Дайти вздыхал, наблюдая до безобразия счастливое выражение лица друга, расплачивался за обед и лёгким подзатыльником (дань тому, что он всё-таки был капитаном) возвращал того с небес на землю, напоминая о том, что они могут опоздать.       Сегодня — тоже. Извинившись за свою невнимательность, Сугавара поспешно поднялся с места, сдёрнул со спинки стула пальто и принялся одеваться, с горечью думая о том, что ни один обеденный перерыв не вечен и что до завтра он больше не увидит солнечной рыжеволосой официантки и не окунётся в мягкую гостеприимную атмосферу кофейни. Что ж, возвращение в скучную, полную серых учебных будней реальность было неизбежным. Хотя где-то далеко на задворках разума юноша весь вечер будет вспоминать улыбку Сатико, чувствуя, как в груди сладким трепетом разливается неописуемая нежность к абсолютно незнакомому, но уже ставшему частью его мира человеку...       Улица встретила друзей волной пробирающего до костей воздуха и мелкой дождливой моросью, мгновенно смывшей весь аромат кофе на их одежде. Хоть до ворот университета было рукой подать, Дайти всё же раскрыл зонтик и тут вдруг в недоумении обернулся к оставшемуся мокнуть товарищу: по иронии судьбы, свой зонт Суга забыл там, в кофейне. — Я сейчас вернусь!       Юноша развернулся, намереваясь как можно скорее зайти обратно и забрать зонт, однако этого не потребовалось: с криком: «Простите, пожалуйста, вы забыли зонтик!», к ним навстречу из дверей выскочила та самая официантка. В руках у неё действительно лежал забытый тёмно-зелёный аксессуар. Потому что яркие улыбки самого Коши никогда никого не оставляют равнодушным.