Blasphemy

Если сейчас подойти к приоткрытому окну и отодвинуть тяжелые шторы, можно увидеть, как на фоне мягких красок темнеющего неба разливается глубокий багрянец заката. Ты так любишь наблюдать за неизбежной смертью дня, но сейчас не до этого: ты спишь, зажав одеяло меж ног, забавно обнимая подушку. Я осторожно поправляю упавшую на твое безупречное лицо прядь волос, и отхожу. Знаешь, надо хоть когда-то убраться в этом чертовом письменном столе. Мы обе до уборки бумаг ленивы, и макулатура копится с небывалой скоростью. Решив сразу погрузится в омут с головой, я открыла нижний ящик и просто вытряхнула его на пол. Взгляд тут же остановился на небольшом потрепанном ежедневнике, с искусственной позолотой обложки. Быстро выхватив книжку из общей кучи хлама, я села на постель рядом с тобой и, едва касаясь твоей нежной до одури кожи, рисовала непонятные узоры на твоей оголенной ноге. Тяжело выдохнув, я открыла ежедневник, уже зная, что внутри — дневник, в который я изредка писала этим летом, проведенным без тебя. По большей степени это записки шизофренички, параноика, наркоманки, эгоистки, как угодно назовите, тогда я была такой. Сейчас легкие будто выдирают из грудной клетки накаленными щипцами, при воспоминаниях о тех месяцах. Так больно, читая порой непонятный почерк, прыгающий, кривой, в подтеках туши, пепле от сигарет, даже в крошке наркотиков, я уверена. Открыв середину книжки и все глубже погружаясь в омут собственных мыслей, я натыкаюсь среди всего этого безобразия на описание постельных сцен. Причем писанных не только моей рукой, но и рукой другой девушки. Этот милый почерк, округлый, с завитушками, я запомнила навсегда. Интересно, а что было бы, если ты наткнулась на этот дневник раньше меня и прочитала бы, мое сокровище? Какого это, читать в личном дневнике любимого до паники человека то, как он радостно описывал секс с другой? Любимые тобой сказки, что при экранизации помечают рейтингом «18+», в этот раз не для тебя. Никто и никогда не узнает, что я трахалась с той девушкой. Смотрю на твое невинно-детское выражение лица, чуть подрагивающие во сне ресницы, прислушиваюсь к тихому размеренному дыханию и всерьез пытаюсь представить, если бы ты узнала, что бы было? Я практически уверена, что ты бы мне ничего не сказала, но что бы ты почувствовала? Это, наверное, очень больно. Слишком. О господи, запись, датированная твоим днем рождения: «Отправила поздравительную смс тебе, лежа в одной постели с Мари. Ее голова лежала на моей груди. Я улыбалась и, одурманенная наркотиками, шептала ей садо-мазо сказки. Проснувшись, эта чертовка целовала мои губы, кусая до крови. Я стонала, прогибая спину, как это было пошло. Потом была доза, перекидка парой фраз, и водка. И секс, меланхоличный, нежный, пропитанный запахом алкоголя и наркотиков. Сигарет и пота. Ее и моих духов. Воздух, пропитанный нашими стонами в унисон, когда наши пальцы были там, где нельзя, губы там, где непозволительно, и ножи. Острые, заточенные другом специально для нас, огромные ножи с кожаными ручками. Я помню это чувство, когда лежишь, раскинув руки и ноги, абсолютно обнаженная, а Мари нагревает такую опасную, но желанную сталь над свечами, кожа от предвкушения покрывается мурашками, соски набухают. Она вырисовывает узоры на моем теле, когда-то легко касаясь кожи, когда-то оставляя кровавые полосы, ее обжигающий шепот в шею и ласки языком резко контрастируют с танцами ножа по грудной клетке. А я кричу, едва ли не кончая от удовольствия. Так ночь напролет, и день, и вечер. А следующей ночью мы сидели на балконе номера какого-то придорожного мотеля посреди трассы, и пили мартини. За твое здоровье». Слезы по щекам, и я не могу смотреть на тебя. Сейчас понимаю наконец, что-то, что я творила, настолько же страшно, как богохульство для верующего. Пусть я атеистка, но… моя религия — это ты. А значит, я богохульница. И меня нужно наказать. Но не физически, я тогда лишь кончу и попрошу еще. А морально. Отними себя у меня на день, на два, но не более, больше я просто не вынесу!.. А ты не отнимешь. Потому что не узнаешь. Никогда и ни за что. Ты просто проснешься и опять нежно поцелуешь в губы, даря ласку, любовь. Я буду отвечать взаимностью, искренне, преподнося тебе не только свое тело, но и свою душу. Но ты никогда не узнаешь о моих ошибках. Встаю и быстрым шагом удаляюсь на кухню, на ходу выхватив зажигалку из кармана кардигана, висящего в коридоре. Я быстро вырываю листы дневника, стараясь не вглядываться в текст, глотая слезы, закусывая губы, чтобы сдержать приближающуюся истерику. Распотрошенный ежедневник неаккуратной стопкой бумаг свален на большое блюдо посреди стола. Щелчок зажигалки, всё. Веселый огонь начинает пляски, поглощая все, что могло напомнить о той пережитой боли и страшных грехах. Медленно опускаюсь на колени, не сводя глаз с моего персонального дьявольского пламени. Я перестаю чувствовать окружающий мир, полностью утопая в глубинах памяти. Тут за спиной распахивается дверь, и твой испуганный крик возвращает меня в реальность. Распахнув окно, ты подхватываешь меня под руки и оттаскиваешь в коридор, ничего не понимая, крича: «Что ты творишь, дура?» И только увидев заплаканные глаза, прижимаешь к груди, начинаешь как-то лихорадочно покрывать поцелуями мое лицо, переходя на шепот, вопрошая, что же я творю. Слабо усмехнувшись и коротко бросив что-то вроде: «утилизация ненужных бумаг, малыш», я целую твои нежные губы, обнимая за шею. Я только твоя. The end.