Качели

От ненависти до любви - один шаг; в обратную сторону - ровно столько же. Юнбум ходит туда-сюда регулярно, потому что это единственный шаг, который легко сделать, сидя с переломаными лодыжками в разных углах дома Сану, когда на цепи, когда без неё. Юнбум любит Сану, когда тот его моет. Юнбум любит Сану, когда он делает перевязки - они выходят практически профессионально, крепкие, но не слишком тугие. Юнбум любит Сану, когда они занимаются сексом, и это в сотни, в тысячи раз лучше, чем представлял Бум, запихивая в себя пластиковый член. Юнбум ненавидит Сану и все на свете ножи, когда он его калечит. Юнбум ненавидит Сану, когда тот уходит - просто за то, что у него есть такая возможность. Юнбум ненавидит Сану, когда он в очередной раз трахается не с ним, а с какой-нибудь очередной пустышкой, миленькой снаружи и гнилой внутри. Вся его жизнь теперь похожа на балансирование на чём-то ещё менее устойчивом, чем его ноги сейчас, эдакие адские качели. Вверх, когда Сану в хорошем настроении и приносит книги, вниз, когда Сану на что-то злится и оставляет очередной шрам опасно близко к артерии или отказывается есть суп с мышьяком, практически фирменное бумово блюдо. (Юнбум теперь сам вымеряет дозировку по себе - от "немного покружится голова" до "полшага до смерти". Больше пятидесяти милиграмм не выходит ни разу - Сану строго контролирует состояние своей любимой игрушки, отпаивает белковыми водами, ставит уколы противоядия или сам намешивает гидроксид железа с сульфатом магния, долбаный вечный отличник по химии) Юнбум старается больше читать - в основном Фрейда, Юнга, Ломброзо, Берна. Психоаналитик из него, честно говоря, так себе, но копаться в собственной голове раз за разом становится всё интереснее - всегда веселее ковырять гнойник, если ты знаешь причину его возникновения. Бум теперь знает большинство своих психозов едва ли не лично, а на свои реакции вовсе смотрит как будто со стороны: вот здесь у него возникает душевная боль от нереализованной потребности в признании, деперсонализация смотрит его глазами и ведёт невидимый дневник наблюдений, через рёбра наверх по исчерченной шрамами коже прорастает Стокгольмский синдром, на пальцах гнездится обсессия, социофобия не даёт срастаться костям, а депрессия оставляет синяки на бёдрах и коленях, где стыднее всего. На Сану он свои новоприобретенные навыки тестирует исподволь, никогда не спрашивая открыто и не пытаясь свести общение к чему-то вроде сеанса - и потому, что сам слишком глубоко во всём дерьме со всеми своими расстройствами, и потому, что О без вариантов взбесится, если поймёт, что его изучают. Просто наблюдать за Сану, впрочем, тоже становится много занятнее: вот он рассказывает о своём детстве, коротко и урывками, но этого достаточно, чтобы оценить общую картину (довольно классическую - подавляющая фигура отца, домашнее насилие и физического, и психологического свойства, неперерастённый Эдипов комплекс, какая пошлятина, отмечает Бум про себя), вот он моет-откачивает-перебинтовывает Юнбума, потому что любимая игрушка, вот он показывает Бума знакомым - точь-в-точь пятилетка, который хвастается друзьям из своего двора новой игрушкой, вот он придушивает практически до смерти за очередной проступок, потому что "игрушка" принадлежит только ему... На автомате помимо очевидного садизма Бум отмечает фетишизм, направленный на него одного и его беспомощность, и это извращённо греет душу и бередит Стокгольмский синдром, который, на самом деле, никогда не унимается. Это практически взаимозависимость, торжествует что-то внутри Юнбума. Он вслух соглашается, что любит Сану, и ему почти не больно слышать ответное признание - он слишком хорошо знает, что это не любовь и не может любовью быть, не может, они оба для этого слишком больные маньяки. Юнбума в какой-то момент даже перестают раздражать все эти бесконечные чужие люди, которых Сану приводит. Женщин он обычно трахает до того, как связать и начать орудовать одним из своих любимых лезвий; мужчин помимо Бума в его постели не бывает, они перекочёвывают в подвал сразу. Бум одобряет это, Бум радуется, Бум чувствует себя от этого ещё более особенным. Он чувствует себя особенным, важным, ценным, ещё и потому что О, вставляя очередной бляди, всегда держит Бума рядом, чтобы дотянуться, погладить, посмотреть. А ещё секс у них рядом с очередным трупом самый нежный, почти супружеский - не когда уже началось разложение, а когда только-только щекочет ноздри запах чужой уходящей жизни, и мышцы ещё мягкие, не окоченевшие, и кровь ещё тёплая; Сану после каждого эпизода берёт его максимально ласково и разве что оставляет синяки, но не душит и не режет, и Юнбуму то ли очень хорошо от того, насколько вся эта дрянь, которая между ними происходит, напоминает нормальные отношения, а то ли невыразимо скучно. Сану любит и умеет жестить в постели, а уж спускать на агонию от странгуляции* - да и любого вида асфиксиации* в принципе, серьёзной такой, чтобы на грани гроба, - вообще абсолютно их тема, и Юнбум чувствует себя больным ублюдком, когда задыхается с каменным стояком в трусах. Буму нравится слово парафилия*, потому что оно невероятно точно их описывает. Буму, как и Сану, совершенно не нравится полицейский, который повадился шнырять вокруг их дома. Он уже проявил себя тупым абсолютно и беспросветно, заявившись к ним с обыском, но кто знает, когда он отрастит себе мозг из межушного нервного ганглия. Юнбум в тот раз разрывался между противоречивыми желаниями - заорать, мол, "спаситепоможите, мене поймала маньячина и смотрите, что со мной стало", и тихонько пырнуть кого-нибудь ножиком - неважно, себя, идиота-полицейского или своего мучителя, с которым у них дикий, больной симбиоз. Тогда, лёжа в шкафу, он одновременно представлял, как его сейчас найдут и спасут, и как из его вен прорастут алые кровавые цветы, и как Сану будет его ебать, убивая мучительно в процессе, а потом ещё надругается над неостывшим трупом, разделает на части, заспиртовав себе отдельно либо голову, либо сломанные лодыжки, а остальное отвезёт на ту же свалку, что и всех прочих. На фантазии о собственном расчленённом трупе встал, а от мыслей о том, насколько Сану будет красив с перерезанной глоткой и рукоятью ножа в глазнице, Бум едва не кончил, спасли только воспоминания о давешнем омерзительно жалком жирдяе. Полицейский всё не унимается, ходит, вынюхивает что-то, и так обидно, что убить его нельзя (Сану очень доступно это объяснил, и Юнбум в очередной раз про себя порадовался, что ему достался высокоорганизованный маньяк, а не что-нибудь), что Юнбум почти физически чувствует, как его загоняют в угол. Загнанная в угол крыса начинает прыгать на обидчика. Человек обычно просто отодвигает угол. Юнбум впервые в жизни готов потребовать подвинуться весь мир - всего лишь чтобы места хватило на их с Сану подвал.