Осень

      Говорят, что каждый Излом — перерождение: умирает старый мир и рождается новый. Робер согласен: для него это — веха, возможность оглянуться прежде, чем жизнь совершит поворот на новую дорогу. Сейчас он живет тихо и спокойно. Дома все хорошо, в стране мир, приезжающие друзья привозят с собой только вино и хорошие новости. Роберу редко снятся сны, и он этому рад: после того, что грезилось во время Излома эпох, возможность спокойно спать дорогого стоит. Воспоминания, конечно, есть, от них никуда не денешься, но и с этим он — обычно - справляется вполне успешно. Но каждый раз, когда сезоны сменяют друг друга, когда наступает очередной Излом, Робер ощущает, как его словно захлестывает волной памяти.       В такие ночи Роберу не сидится дома. День он заполняет делами, вечером долго стоит на террасе, глядя на холмы, густо поросшие гербой и невысокими деревцами, а ночью что-то гонит его из дома, заставляет надевать плащ и отправляться за пределы мира, в котором он сейчас живет.       На Зимний излом Робер обычно идет к ручью, протекающему неподалеку от замка. Самая темная ночь года вступает в свои права, свет луны холоден, под сапогами поскрипывает снег. В Эпинэ его мало, а вот на севере... Робер вспоминает Торку, то недолгое время, что там провел. Сугробы, запах дыма, огромные ели, склоны гор, смех, свои — здесь, враги — там, и все просто — так, как может быть только в двадцать лет.       Потом Робер думает об Олларии, какой она была в страшный год Излома. Он останавливается на заснеженном берегу незамерзающего ручья — течение бурное и черная поверхность покрыта водоворотами. Прослеживая взглядом сухой лист, кружащий в воде, Робер думает, что с ним было то же самое. Его подхватывало течением, тащило вперед, кружило, било о камни, он утыкался в стену, падал на дно, снова выплывал на поверхность и, в конце концов, смог зацепиться за берег и остановиться.       Ночью Зимнего излома Робер чувствует себя так, будто очутился в междумирье и смотрит оттуда на часы, отщелкивающие последние минуты года — и последние мгновения очередной жизни.       Когда в окружающем мире что-то неуловимо меняется, и начинается новый год, Робер возвращается домой, и до утра, сидя у себя в комнате, потягивает вино, думая о том, могло ли все сложиться иначе, а если да — то как именно.       Весенний излом — время для бешеной скачки через поля. Поднявшись на невысокий холм, Робер отпускает коня пастись, а сам усаживается под деревом и бездумно смотрит в небесную пропасть. Весной было подавлено восстание, разделившее его жизнь на «до» и «после», весной он отправился в Кагету, весной умер Альдо... Робер вспоминает Агарис, в котором многое началось и многое закончилось. Гудят колокола, призывающие добрых эсператистов в храм, шелестят рясы многочисленных монахов, позвякивают медяки в кружках для пожертвований... Если свернуть с главных улиц — увидишь вывески гоганских трактиров, услышишь крики торговок, ощутишь призывные взгляды девиц... Обычно воспоминания подернуты дымкой, но сейчас все чувства обострены, и Робер словно чувствует запах жареной рыбы, в уши снова бьет пронзительный крик торговки, а прохладная рука Лауренсии касается лба. Лучше вспоминать Агарис, чем Кагету, но в голове против воли звучит голос Адгемара: когда разные народы на разных концах земли рассказывают одни и те же сказки, это значит одно — что-то было. Сейчас этот подарок исчез, и не нужно его искать... Яркие, крупные розы, белизна террасы, закат, окрашивающий кровью склоны гор... Адгемар смотрит внимательно, хитроватая усмешка словно тает, Робер, который тогда был на тысячу лет моложе, изнывает от скуки и думает о том, как бы сбежать. А потом он видит Олларию, Альдо падает с коня, улыбается посиневшими губами, слышится шепот: Нет ничего… Ничего! Кроме жизни и нас! Только мы… Только мы, думает Робер, только мы. И не нужно его искать. Не нужно было.       Летний излом Робер обычно встречает в самом дальнем углу парка, где любила проводить время его мать. Там он посадил её любимые цветы, сделал аккуратные дорожки — сам, словно через прикосновения к листьям и камешкам мог ощутить присутствие Жозины. Когда Робер здесь, ему кажется, что мать тоже рядом. Вот-вот из-за поворота раздадутся легкие шаги, прошуршит платье, руки — тонкие, нежные, - коснутся его волос...       Робер сидит на скамье, солнце, просвечивающее сквозь листву, согревает его. Рядом зреет земляника, дикие вишни усыпаны крупными ягодами, отовсюду доносится пение птиц. Здесь спокойно — так спокойно, как только может быть для того, кто в последние годы слишком часто оставлял позади могилы близких. В такие мгновения к нему будто приходят гости — отец смотрит одобрительно, мать — с нежностью, братья смеются, где-то позади опускает глаза сестра, а потом он чувствует прикосновение, открывает глаза... и словно видит неясный силуэт женщины, быстро отступающей за зеленую изгородь. Робер знает, что их нет, но иногда ему кажется, что они ушли не так далеко. Рядом будто останавливается кто-то, и Робер почти видит его сочувственную улыбку.       Наступает ночь, и Робер снова приходит сюда, смотрит на налившееся темной синевой небо и первые звезды. Давно — ещё до восстания Эгмонта — он так же сидел здесь, болтал с Мишелем, думал о том, когда сможет вернуться в полк... Никогда, шелестит чей-то голос, и Робер закрывает глаза. Слишком много он оставил позади и слишком часто это оборачивалось очередным никогда.       Ночь Осеннего излома в Эпинэ называют Темной. Чернота неба сливается со стылой тьмой леса, окружает замок и люди, невольно чувствуя потребность в обществе, жмутся друг к другу за закрытыми дверями, окуривают стены комнат дымом сожженной полыни, шепчут заговоры от тех, кто бродит по дорогам Излома. Робер — Повелитель, хозяин дома — поджигает пучок сухих трав, перетянутых алой лентой, и выходит за дверь. За спиной глухо гремит засов — холодное железо до сих пор считают надежной защитой.       Робер медленно идет вдоль тропинки. Всегда вдоль — не наступая, будто боится торных дорог. Под ноги он не смотрит — родные места знакомы и не страшны. В детстве Робер, выбираясь из дома в ночи Изломов, мечтал увидеть кладбищенскую лошадь или встретить у мельничного омута змеехвостую деву. Он не боялся — просто хотел знать. Сейчас тоже не боится, именно потому что знает. У перекрестка Робер поворачивает направо, к старому дубу. Подойдя, осматривается, словно надеется увидеть следы костра. Ничего нет, но это его не удивляет — кто может предсказать пути Охоты? Робер идет дальше, ещё раз сворачивает, и останавливается на берегу ручья. Омут словно притягивает взгляд, и он садится прямо на землю, не отводя глаз. Опавшие листья шуршат, и Робер невольно вспоминает Мэллит — рыжие волосы, золотистые розы в руках, ресницы дрожат, а он, молодой и беспечный, галантно склоняется к её руке. В черной глубине омута дрожат слабые отблески лунного света, словно из зева лабиринта выглядывает кто-то со свечой в руке. Робер смотрит, не в силах отвернуться, ему кажется, что он различает улыбку, перед глазами мелькают картинки, словно выпавшие из колоды карты. Марианна смеется, складывает веер, что-то говорит, он целует её, поправляет сбившееся кружево рукава, она снимает с шеи жемчужное ожерелье...       Плеск воды в омуте становится громче и Робер вздрагивает, словно проснувшись. Обычно в такие моменты он чувствует себя так, будто потерял Марианну совсем недавно. Сейчас что-то изменилось: нет страшного холода, только немного ноет в груди, впрочем...       Это правильно, говорит кто-то, и Робер оборачивается. Рядом стоит мужчина, бледный, одетый в черное, улыбается одними губами. Правильно, повторяет он, так и должно быть. Она больше не вернется, а тебе вернуться нужно. Робер хочет о чем-то спросить, но силуэт словно растворяется среди черноты леса. Что ж, думает Робер, вставая, возможно, все так и должно быть. Поднявшийся ветер шелестит ветвями деревьев, ерошит волосы, что-то шепчет... Осенью ветер не так щедр, как летом, не так весел, как весной, не так суров, как зимой, но всегда честен. Он пахнет увядающей гербой и полынью, дымом костров, созревшей рябиной; звенит первыми льдинками в реках; играет флагами на башнях. Это ветер Эпинэ, и он всегда звал Робера домой из Агариса, Сагранны, Сакаци, Олларии... Птицы, думает Робер, осенью стремятся на юг, а он... Видимо, Иноходцы могут быть счастливы только здесь.       Он идет обратно, к дому, с каждым шагом приближаясь к свету — и к жизни. Подходит к лестнице, ведущей в замок, поднимается, распахивает двери, впуская в комнаты осеннюю прохладу. Ветер словно подталкивает Робера, ведет его наверх, туда, где начинается ход, ведущий на самую высокую из башенок. Робер заходит туда, останавливается у окна, смотрит вдаль. Возможно, думает он, все действительно должно быть именно так. Ветер ерошит его волосы и Робер невольно улыбается, думая о том, что следующий Излом он встретит не один.