Квартира, что некогда нас свела

Я вечно готов наблюдать. За тобой, за своей очаровательной дочерью. Могу бесконечно смотреть на то, как она, сидя у тебя на коленках, искренне хихикает из-за комичности твоего чрезмерно задумчивого лица, а затем приподнимается, кладёт одну свою миниатюрную ладошку на твоё плечо, а другой трогает твои пышные кудри, наматывая их на свой крошечный пальчик. Потом на твоём лице проскальзывает улыбка, и, наконец, ты берёшь малышку на руки, встаёшь со своего излюбленного кресла и слегка подбрасываешь её в воздухе, смеясь вместе с ней заливисто и звонко, будто в мире нет большей радости, чем присутствовать в окружении любимых людей и проводить с ними всё своё свободное время. Знаешь, Шерлок, в самый первый день нашего знакомства, я думал, что ты робот. Вроде машины, но обитой кожей и плотью, машины, коей дарована способность приходить к блестящим умозаключениям, и машины, способной предвидеть некоторые обстоятельства на несколько лет вперёд. Первый год наших совместных дел в моих глазах ты был человеком, который совершенно не умел проявлять какие-либо эмоции, кроме заинтересованности в очередном деле или восторга от его раскрытия. Ты был хладнокровен и беспощаден, совсем не умел ценить моральные достоинства и эмоциональную составляющую человека. Надеюсь, сейчас ты убедился в том, каких огромных масштабов было это упущение. Каждый раз, когда ты целуешь Рози в лоб, мне хочется расплыться в улыбке, потому что того Шерлока, которым ты стал, мне хотелось видеть с самого начала. С самого знакомства хотелось раскусить твою личину неприступности, войти в твою обнесённую каменным забором крепость и увидеть то светлое начало, которое ты так бережно скрываешь от посторонних глаз. Мне хотелось понять тебя, но ты был так бесстрастен и безучастен, что, порой, я забивался в себе, ведь именно ты, Шерлок, был тем, кого я по-настоящему хотел узнать, подобно маленькому ребёнку, открывающему для себя нечто новое и неизведанное. Каждый раз, когда Розамунд играет на коврике, когда её кудри молочного цвета сверкают на свету, будто капельки росы на заре, когда вся она залита солнечными лучами, исходящими из окон, мне хочется обнять её крепко-крепко и никогда не отпускать, ведь только в ней я вижу и тебя, и Мэри. Каждый раз, когда она называет тебя "папой", я чувствую у себя внутри целую феерию эмоций. Я испытываю такую тёплую, такую человеческую радость просто за то, что она считает нас семьёй. «Ты должен чувствовать лишь грусть и угнетение», - скажете вы. Нет. Этого хотела Мэри. Этого хочу я. Я навсегда запомню тот день, когда миссис Хадсон со счастливыми воплями и криками ворвалась в комнату с обескураженной Рози на руках. – Кто папа? - протянула она, с улыбкой смотря на малышку. Рози лишь смутилась и сначала сунула указательный палец в рот, слегка его посасывая, а затем тем же слюнявым пальчиком указала на тебя. Ты потом долго и упорно доказывал мне, что это было по ошибке, что-то говоря про сквозняк, который мог направить маленькую ручку не в том направлении и про искажённое детское восприятие действительности, но после того, как через пару дней она подбежала к тебе, обнимая за коленки, и медленно, слог за слогом, повторяя "па-па", у тебя отпали все возможные сомнения. Твоё лицо просто нужно было видеть, а в твоём безупречном мозгу на тот момент, наверное, повис синий экран смерти. В ту ночь я плакал. Я плакал не от того, что мне было больно. Я впервые в своей жизни плакал от счастья. Каждый раз, когда малышка берёт в свои ладошки рамку с фотографией Мэри, в моей груди что-то с треском обрывается, будто неожиданно и в неподходящий момент рвётся струна у самой изящной и изысканной скрипки. Мне трудно на это смотреть, и чёрт знает, что тому причина. Наверное, я просто всё ещё не отпустил Мэри, не привык к тому, что теперь её никогда не будет рядом. Ещё одной ночью я опять сорвусь, и ты, в очередной раз проснувшись из-за моих истерик, лишь сядешь на кровать позади и со спины обнимешь меня, обвив мой торс одной рукой и мягко проведя по волосам другой. Я усну только под утро, когда, повернувшись к тебе, положу трясущиеся ладони тебе на шею и притяну к себе, растворившись в мягком, необходимом мне, словно воздух, поцелуе. Через пять лет Розамунд узнает о своей маме. Разумеется, не всё, а только сам факт её существования. Через десять лет ты ей объяснишь, что иметь двух пап - так же нормально, как и всё, что существует на этой планете. Ещё через пять лет она узнает обо всём. Мы навсегда останемся в той квартире, что некогда нас свела. Мы вырастим дочь и, пожалуй, будем обречены на самую счастливую старость, вот только: – Игра началась. И ты никогда не поймёшь того, что она уже давно закончена.