***
Через неделю Чимин зависает с Тэхёном на крыше университетской библиотеки. Они курят легкие сигареты, рассказывают друг другу о важном так, что смех разрезает белым дымом ледяной январский воздух, пропитывая его никотином. Чимину кажется, что он запросто может улететь в небо, переступая с ноги на ногу у самого бордюра, пока лучший друг стоит чуть поодаль, согревая ладони в карманах осенней кожаной куртки. Они немножко, самую малость, не в себе. Сумасшедшие. Всё ещё как будто подростки. С улыбками разрывного снаряда и огромной, раскрытой нараспашку душой. Тэхён признается в том, что хочет сделать татуировку. Чимин говорит, что хочет тоже. Каким-то образом это происходит, и они уже в салоне у одного хорошего знакомого другого знакомого, который на какой-то пьянке лизался с Хосоком по-французски. Его зовут Намджун. У Намджуна офигенно красивые руки, а в его студии пахнет вишневым табаком. Чимин ложится на кресло, разрешает стянуть с себя толстовку всё с тем же дурацким принтом, и задать ожидаемый вопрос в лицо «что рисуем?». Чимин смотрит на Намджуна недолгих три секунды, прежде, чем с его блестящих от слюны, розовых губ слетает: — Нарисуй то, что мне подойдёт. — Have no shame, — с несильным акцентом читает Чонгук, водя пальцами по свежей, недавно зажившей татуировке. Слева под грудью, мелкими, ровными буквами, Намджун вырезал на его красивой, чувствительной коже то, о чем его попросили. Чонгук не был против, когда увидел. Ему даже скорее понравилось, потому что вокруг надписи очень скоро появились новые отметины, за которые Чимина так любил дразнить Хосок. Они в чиминовой комнате, и будильник сигналил тридцать минут назад, напоминая о первой лекции, на которую мальчик уже опоздал. Чимин думает о кофе, о том, что завтра приезжает младший брат, а еще о том, что Чонгук написал ему первым. Спустя недели. И теперь вот они, в его раскиданном по всему матрасу постельном белье, с ощущением, что забыли что-то или самих себя в этих, вывернутых наизнанку, отношениях. Чонгук лениво разводит чиминовы коленки в стороны, чтобы поместиться между ними обнажёнными, спортивными ягодицами. Оставляет губами птичьи поцелуи на внутренней стороне крепкого бедра мальчишки, специально оставляя дорожки слюны, потому что это охеренно красиво смотрится на чиминовой розоватой кожице. Еще целует под самой коленкой, приподнимая за голень и не может сдержаться от комментария: — Ты знаешь, что очень красивый? — поднимает голову, чтобы посмотреть на смущённого хёна, пшеничные волосы которого раскиданы по подушке. Целует чуть ниже пупка и укладывает обе ноги себе на плечи, собираясь сделать своему восхитительному мальчику очень-очень приятно. Чимин почти мяукает, стачивая ногти о простыни, выгибаясь лопатками назад. А Чонгук, забирая глубже в глотку горячую, набухшую в основании плоть, каким-то образом умудряется еще говорить: — Такой красивый, — повторяет, поглаживая ладонями дрожащие бёдра, — иногда мне кажется, что ты ненастоящий, — скользит руками дальше, разводя маленькие ягодицы мальчика в стороны, чтобы облизать всё ещё чувствительное после утреннего секса кольцо мышц. Пробует на языке собственную сперму в коктейле с искусственной и природной смазкой, проталкивая мокрый язык внутрь. Под чиминовыми ногтями скрипит дешёвая ткань, когда он плотно закрывает веки и выкрикивает имя младшего. Это неправильно. Никогда не было правильным. Испытывать себя, свои пределы и возможности, обнажая каждый нерв в теле перед кем-то, вроде Чонгука только в такие вот моменты. И после всего, надеяться на то, что сокровенная сердцевина тебя, еще полуживого, сможет остаться невредимой. Чимину больно от того, как мало, оказывается, ему надо, чтобы потерять голову. — То, как ты произносишь мое имя, — шепчет Чонгук в бедро мальчишки, прикусывая передними зубами толстую кожицу, — почти, как песня. Я хочу поставить твой голос на запись и повтор. Чтобы снова и снова слушать, как ты во мне нуждаешься, хён. Неосознанная, неумышленная правда слетает с чонгукового языка прежде, чем тот успевает её остановить: — Ты мне нужен, малыш. Скажи, что я тебе тоже. Чимин поворачивает лицо, зарываясь носом в подушку, которая быстро намокает от бесцветных слёз. Он перестаёт жевать нижнюю губу на одну секунду, чтобы выдавить из себя отчаянное: — Ты… ты мне нужен. И рыдает в себя еще больше, незаметно загибаясь от беззвучной истерики в основании своей тупой, перекошенной зависимости. От того, что такими искренними и открытыми они не были друг с другом никогда. Ему страшно от мысли, что больше и не будут. Потому что, снова — они не вместе. — Попкорн? — предлагает Тэхён, вытягивая жирные от сливочного масла пальцы перед чиминовым сосредоточенным лицом. Они сидят на трибунах, наблюдая за игрой университетской футбольной команды. Где-то на поле Чонгук гонится за нападающим команды-соперника, в попытке выкрасть мяч. Чимин просит лучшего друга заткнуться и нетерпеливо ёрзает по скамейке. Через двадцать минут мяч попадает в штрафную площадь, и Чонгук с 11-ти метров зарабатывает команде победу, провернув в ударе что-то, чего далекий от спорта Чимин не понимает и понимать не стремится. Он встает с места, как и другие болельщики, аплодируя и, возможно, улыбаясь чуть сильнее, чем должен. На поздравительной вечеринке Чимин отказывается от всего, что ему предлагают. Даже стакан с колой медленно выдыхается на кофейном столике, пока мальчик читает в телефоне сообщение от Намджуна. Того самого, который выбил на его рёбрах первую татуировку. Они общались неделю, большую часть времени именно путем переписки через соц. сети, и Чимин бы соврал, если бы сказал, что ему не льстит внимание кого-то, вроде Намжуна. Он высокий, в нём присутствует какая-то необъяснимая, звериная привлекательность. На него приятно смотреть. Его пиздец насколько приятно слушать, ибо от его голоса Чимина каждый раз пробирает до кончиков ушей. И самое главное: Намджуну двадцать пять лет, и он чётко дает понять, что намерен не просто забраться Чимину в штаны (хотя и не без этого), и мальчик слаб к тому, чтобы позволить кому-нибудь уже наконец-то себя забрать не на выходные или, когда станет скучно, а на год или годы. Чимину хочется, чтобы за него думали, когда он будет не в состоянии. Чтобы отговаривали от неумных решений, и научили принимать правильные. Чтобы были рядом, если станет совсем невыносимо, и остались до утра, если Чимин попросит об этом. Чимин уверен, что Намджун — это то, что нужно. На сообщение от него «тебя забрать?», Чимин уверенно отвечает «поскорее». Набрасывая на плечи куртку, мальчик смотрит, как его друзья планируют затравить желудок до нескольких часов запоя, и не желая мешать их сегодняшнему «хорошо», он только пишет Тэхёну о том, что он — херовый друг, и еще, что завтра какая-нибудь выдуманная важная пара. Торопится к выходу и на улице вдруг понимает, что торопиться в общем-то некуда. Намджун пообещал подъехать только через 15 минут. — Эй! ЧимЧим! — его зовут ребята из команды, с которыми Чимин едва ли знаком. Он даже не знает, откуда им известно его прозвище. Двое сидят на жемчужном капоте спортивной тачки, раскинув колени так, что, по желанию, между ними могла бы поместиться вся футбольная команда. Один из них, кажется его зовут Югём, но Чимин не уверен, поднимает вверх руку и потряхивает над головой бутылкой светлого Фостерса. Но младший молча отворачивается и идёт на задний двор, переступая бычки сигарет и чью-то рвоту. Он думает подождать Намджуна на больших качелях, которые видел ранее через окно, и слава Богу, они пустуют, и как будто ждут именно его, поскрипывая от слабого ночного ветра. Чимин забирается далеко назад и болтает коленками в воздухе, не доставая чертовски много сантиметров до искусственной, ядовито-зелёной лужайки. Напевает песенку из детской рекламы каких-то конфет, а потом неожиданно почти падает, когда качели поднимаются высоко-высоко, а он в последний момент успевает ухватиться за железные поручни. На ладошках остаются отлупившиеся кусочки бирюзовой краски, потому что мальчик вцепился в них со всей своей силы, страшно боясь полететь лицом вниз в мёрзлую и сухую грязь. А над головой весело смеётся один красивый голос, когда под куртку забираются десять холодных пальцев, прорисовывая на мальчиковой коже мурашки. — Я искал тебя, — говорит Чонгук, ныряя носом в чиминовы волосы на самой верхушке, где уже сильно прорастают темно-коричневые корни. — Ты смотрел игру? Чимин прекрасно понимает, что вопрос Чонгука немного о другом, и он хочет поинтересоваться с чего вдруг младший стесняется спросить о том, что ему правда интересно. «Ты смотрел на меня?» Но вместо этого, он просит Чонгука перестать пытаться сбросить его с качелей, а еще раздражённо бубнит о том, как их скрип бьёт по ушам. — Ты чего? — Чонгук становится спереди и наклоняется над мальчиком, держась за неудобные поручни. Так близко, что Чимин может легко учуять тёплый и густой аромат яблочного глинтвейна. А если позволить ярко-розовым губам прогуляться по щеке, то еще и пряный дуэт гвоздики с корицей. И мальчик закрывает глаза, потому что от этого запаха, от чонгуковых разбросанных по лицу поцелуев и непривычной, почти любовной нежности, у него кружится голова и заходится сердце где-то в самом горле. Чонгук его целует, и Чимин не может вспомнить, что же он, глупенький, забыл. Было же что-то. Что-то важное. — Поехали ко мне, — выдыхает в него младший, слишком свободно хватая за ягодицы, чтобы переместить хёна на самый краешек качелей. — Хочу тебя. Так чертовски сильно, что сейчас свихнусь. Чимин почти готов согласиться, когда крошечный, зубастый термит точит в его подкорке и выгрызает незрелые мысли с корнем, напоминая о том, Чонгук — не тот. — Нет! — мальчик толкает твёрдую грудь, а на кончиках пальцев зудит острое желание притянуть за ворот футболки обратно и пересчитать золотистые волоски на предплечьях. — Нет, — повторяет чуть тише, слабее, а губы дрожат и это вовсе не кокетство или попытка сыграть в недотрогу. Чимин честно пытается заставить себя отпустить, но у него просто не хватает долбанных сил. — Нет? — переспрашивает Чонгук, опуская руки. Не верит. И не зря. Ведь, чёрт возьми, Чимин хочет поехать! Хочет кожа к коже, и чтобы на утро поясница ныла слабой, приятной болью. Но кроме этого, Чимин хочет держаться за руки, есть вместе на завтрак поджаренный хлеб, запивать его холодным молоком, и верить в то, что завтра не придется бояться снова оказаться невидимкой. — Я… я не могу…- запинается мальчишка, сползая с качелей, а телефон в куртке напоминает о том, что где-то совсем рядом его уже ждут, чтобы дать шанс обоим на что-то настоящее. Чонгук забирает с маленькой ладошки мобильник, чтобы вглядеться в экран и сухо поинтересоваться: — Намджун? Кто такой Намджун? — Вот ты где. Оба слышат тот самый голос, который пробуждает в Чимине что-то такое, от чего внутренний родничок западает в крутые повороты. Он выпускает себя из Чонгука, забирает телефон и разрешает Намджуну себя увести. Тот ему улыбается, держит руки в карманах и даже не думает о том, чтобы потревожить личное пространство красивого мальчика. Чимину все еще хочется обернуться и посмотреть, что делает Чонгук, о чем он думает и больно ли ему хотя бы чуточку от того, что его сговорчивая куколка подарила себя другому? Но больше, чем обернуться, Чимин хочет вернуться, и только поэтому он делает всё наоборот, улыбаясь Намджуну в ответ, обещая себе переболеть этой дурацкой, неизлечимой простудой по плохому мальчику.***
Однажды Чимин с Тэхёном загадывали желания на самолёты. Один просил о том, чтобы дедушка перестал болеть, его собственные оценки улучшились, а Чимин был его лучшим другом до конца времен. Другой просил о том, чтобы младший брат удачно сдал экзамены и поступил в хороший колледж. О том, чтобы перестать бояться повзрослеть и, если можно, то взрослеть вместе с тем, от любви к которому, хочется танцевать босиком по лужам. А еще о том, чтобы самолет оказался падающей звездой и желание сбылось. Но у самолётов были рейсы. Они все улетели. Желания остались просто желаниями, а маленькие мальчики так и не повзрослели. С Намджуном не получается, хотя Чимин старается изо всех сил, честное слово. Среду они проводят в студии Намджуна. Чимин играет на телефоне, наблюдает за тем, как это офигенно круто — то, чем занимается его «кто-то». Хён интересно рассказывает про музыку, про свои школьные годы, а еще про то, как ему нравится видеть Чимина здесь, на его старом диване с проплешинами, как будто все эти годы его студии не хватало именно кого-то такого же живого и нежного, как Чимин. Мальчик подбирает под себя коленки и высовывает язык, от чего Намджун хрипло смеётся и продолжает работать с улыбкой. На мобильник приходит новое сообщение, и Чимин замирает, прислушивается к себе, к своим внутренним термитам. Решает, что больше не хочет их тревожить, и не читает. Телефон пропадает во внутреннем кармашке спортивной куртки Намджуна, которая слишком велика для миниатюрного Чимина. Тот обнимает коленки руками и на одно укладывает подбородок, наблюдая за тем, как Намджун выбивает на коже молодой девушки простое и до дрожи личное «try again». По пути в общежитие Чимину пишет Тэхён. Сообщает о том, что ночевать останется у Юнги. Обещает, что это не то, что Чимин думает, и вообще думать вредно «не надо, пожалуйста». Это «ничего особенного» продолжается уже почти месяц, и Чимин всё-таки решает, что это именно то, о чем он думает. Но на Тэхёна давить не нужно, потому что еще ненаученный опытом, но абсолютно бесстрашный. Чимин только надеется, что, в конце всего, его лучшему другу не будет больно. Чимин ищет в карманах огромной куртки ключи от комнаты, а находит еще молочную шоколадку, которую Намджун скорее всего подложил, провожая. Мальчик царапает короткими ногтями обертку, не думая распаковывать. Просто шелест фольги по-доброму наполняет голову бесцветным шумом, и тот такой громкий, что Чимин не слышит шагов позади. А когда, наконец, слышит — становится поздно. — Что…- не успевает даже задать один несчастный вопрос, когда придавливают к стене и пробуют поцеловать, но мальчик быстро отворачивается, подставляя под сухие губы висок. — Какого хрена, Чонгук?! — кричит, пытаясь выбраться, но Чонгук ударяет кулаком в стену, прямо над его правым плечом. С камня слазит крошка, а с костяшек кожа. Чимин почти чувствует сожаление, вот только его хватают за горло и напоминают о том, что Чонгук не стоит того, чтобы его жалеть. — Ты спятил?! Господи, Чонгук, ты больной! Бьётся ему в грудную клетку, не жалея сил. Вот только и всех его сил всё равно недостаточно, чтобы выбить из Чон Чонгука всю дурь, которая блестит в чёрных глазах острым, немым отчаянием. — Сука, я же… я же люблю тебя, — проговаривает он сквозь сжатые зубы, отпуская чиминову шею. — А ты носишь его одежду и улыбаешься ему. Даешь себя целовать, прикасаться, смотреть на тебя. Тебе было мало меня? Меня одного тебе было недостаточно?! И Чимин отпускает все свои неважные и ненастоящие обиды куда-то в пятки, позволяя им пропасть под землей и дальше, потому что Чонгук плачет, и это больнее всего. Из них двоих — это Чимин, тот, кто легко поддаётся эмоциям. Это он пачкает рукава свитеров в слезах и соплях, потому что всегда слишком слабый. Всегда недостаточно сильный для того, чтобы хотя бы рыдать в себя, а не в кого-то. Младший плачет тихонько, слегка содрогаясь в плечах, прикрывая рот сбитыми костяшками. На подбородке остаётся побелка с тёмно-красными пятнышками крови, и Чимин, не думая, берётся обеими ладошками за его лицо, не веря собственным глазам. — Любишь? — спрашивает осторожно, боясь того, что любым своим словом заденет в Чонгуке невидимый нерв, который снова превратит его в черноглазое чудовище, способное только ломать кулаки о бетон, но никак не признаваться в любви. — А ты не знал? Голос младшего кажется разбитым и сильно уставшим. Он опускает лицо на чиминово плечо, а после зарывается мокрым носом ему в шею, говоря прямо через кожу, проходясь дрожью связок по адамовому яблоку: — Я думал, что ты понимаешь. И впервые за всё время, Чонгук говорит ту правду, которую прежде всегда прятал за первым словом. Так, что Чимину больше не нужно разгадывать её самому. — Я хотел, чтобы ты понял. Посреди грязного коридора общаги, опираясь о разбитую от ревности стену, Чимин целует Чонгука в губы, впервые знакомясь на кончике языка со вкусом его человеческих, таких же солёных, как и у любого другого разбитого мальчика, слёз. В кармане тает шоколадка так же скоро, как Чимин принимает решение дать им с Чонгуком шанс на обыкновенное счастье, потому что в эту самую секунду, он верит в то, что они его заслужили. Строить отношения больно, небезопасно и всегда есть шанс в процессе потерять от себя гораздо больше, и в конце пути разлететься по ветру, как карточный домик. Но если сердце болит за другого, за его слёзы и стеклянные глаза от бессонных ночей, то почему бы не рискнуть? Ведь, как бы тяжело не пришлось — они теперь вместе.