For the damned

13. Шерлок сидит в кресле и просто смотрит перед собой. Не в чертогах, теперь туда нет дороги. Все потому что неоном посреди его личного лимбо горит надпись на траурной золотой табличке «Я люблю тебя». И если бы он мог, он бы отфильтровал эту мысль, вычистил её и убрал бы куда-нибудь на чердак, подальше. Но он не может. Пытается раз, второй, триста шестнадцатый. Но ничего не помогает. Эту плесень невозможно вылечить, от нее нельзя спрятаться. Теперь даже в чертогах разума. Джон сидит рядом. И тоже не смотрит. Потому что без лишних объяснений, впервые за долгое время, знает ответ. На так и не заданный вопрос. Нет ничего, что можно сделать, остановить, спасти, зашить эту рану бороздой по артерии. Кровь будет литься все равно, сочиться, точить его каменное сердце. Чуть меньше, чем у Майкрофта, чуть больше, чем у Эвр. Средний ребенок, чего уж там. Наверное, Джон, как и всегда, хотел бы помочь. Сказать, что можно написать проклятое «смс», можно подарить куцый цветок, улыбнуться можно, притвориться, что так оно и надо, что все нормально, как прежде. Только Молли Хупер не примет такого обращения. Не стоит даже пробовать. Шерлоку не занимать выдержки, он упрям, как баран, - не раз слышал о себе такое. Но исправить то, что он сделал сейчас, вымолить вымученную улыбку дрожащих матовых губ, нельзя. Не существует ни одного слова, которое он может выговорить, чтобы склеить разбитое сердце Молли. И разбитого в щепы гроба недостаточно, мало. Поэтому он сидит в своем кресле посреди восстановленной комнаты на Бейкер Стрит и тупо пялится в пространство. Царапает когтями вход в свои чертоги. И не смеет войти. Потому что «я люблю тебя» висит над ним дамокловым мечом. Наверное, было бы проще притвориться, прийти к ней, как ни в чем не бывало, заглянуть в микроскоп, подкрутить пару линз, чтобы все снова стало четко, а не мутно, как сейчас. Можно добавить щепотку наглости, немного снобизма, чуток эгоистичного очарования и мальчишеской ухмылки. Этот рецепт всегда нравился ему. Готовил по нему своё отношение к ней столько лет, раскатывал по вощеной бумаге горячими, обидными словами, приправлял снисходительностью и жалостью. Посыпал сверху сладкой лестью. Потому что ей все это нравилось, устраивало это воздушное, ни к чему не обязывающее тесто из романтических переживаний и недостижимости цели. И вот теперь, когда он подсадил её, проткнул губы рыболовным крючком, на суше внезапно оказался он сам. С тем самым крючком где-то под ребрами. От скуки и, наверное, от садистского наслаждения своей человечностью, трагедией, которой и не существует, Шерлок отправляет смс женщине на букву «А». На алую букву, прожигающую и самую первую. Пусть она знает, где его найти. Пусть она придет и загонит его насмерть в своей глупой и такой смехотворной охоте. Вариантов особо и нет. Шерлок разминает затекшие пальцы, опускает телефон в карман. Ему определенно нужно хорошее дело, такое, чтобы кошмары не снились, чтобы можно было вытравить серой или пулей это мерзкое ощущение опустошенности, ненормальности происходящего. Он сидит в своем кресле, посреди своей гостиной. Все так похоже на реальность, даже желтый смайл с глазами-пулевыми отверстиями смотрит на него осуждающе, как обычно. Только это не то, что нужно. Обман. Параллельная вселенная. Несуществующая реальность, в которой он и Джон так и остались солдатами, так и не вернулись со своей последней вылазки. А Молли Хупер погибла от взрыва. Говорят, бытового газа. Шерлок боится, что если закроет глаза, они все больше не проснутся. Так и останутся в чужом мире, который гораздо больше похож на настоящий. 15. Если хорошенько подумать, то Эвр - это Шерлок, а Шерлок - это Эвр. Если бы он сам не участвовал в последних событиях, то подумал бы, что это всего-навсего галлюцинация. Мэри любила называть его наркошей, и она была во всех смыслах права. Временами ему хочется принять что-нибудь, чтобы этот мир поплыл, исчез с горизонта. Это совершенно ненормальный мир. Мир, в котором Ирен Адлер перебрасывается с ним смс-сообщениями, а Молли Хупер не разговаривает вообще. Мир, в котором Мэри, изворотливую хитрую шпионку, застрелила дама преклонного возраста. Вот просто выстрелила и попала. И Мэри по-настоящему умерла. Говорят, если умереть во сне, умрешь наяву. Так и вышло, только из этого кошмара дороги нет. В такие дни он просматривает запись — как Эвр играет на скрипке, а он сам смотрит на неё, как в зеркало, и тоже играет на скрипке. Одну и ту же пресловутую мелодию. У них обоих идеально получается, смычок порхает по струнам мягко, словно пальцы по шелку, рождает что-то правдоподобное, красивое, вовсе не из кошмара. И Шерлок смотрит в ее глаза. Холодные, до безумия нормальные, глаза маленькой девочки и страшного зверя, глаза того, в кого бы он мог превратиться, если бы только захотел. В этом весь контекст, вся фишка. Эвр — это Шерлок, а Шерлок — это Эвр. И эти двое могли бы быть вместе, единым целым, если бы только не сантименты, если бы не Джон, не Майкрофт, не Молли, в конце концов. Шерлок — это ее жалкая тень, это проекция великого разума, запертого в четырех стенах. Великого и ужасного, как это бывает. Каждый шаг в ее жизни, каждая ниточка, каждый тонкий штрих, - все приближало их к тому моменту, когда они наконец встретились. И даже песня про восточный ветер была придумана ею только для того, чтобы он разгадал ее. И, наверное, это чертовски обидно, что он не смог. Не пошел за Эвр след в след, более того, исключил её из своей жизни, зачистил, словно ненужную, отслужившую информацию. Наверное, все началось с Виктора. Наверное, все закончилось на Молли. После нее больше ничего между ним и Эвр было невозможно. И так удивительно, что она вовремя не поняла этого. Так же, как и Шерлок не увидел, что стекла нет, не догадался, что в доме Молли не было никакой бомбы, не разгадал тайный код, написанный на могильных плитах. Какая ирония. Самый важный человек в его жизни. Сразу после Джона, - скажут. Сразу за Майкрофтом и матерью, - нашепчут. Где-то совсем в другом месте, о котором он и сам не подозревал до той минуты, пока не сказал эти три ненужных им слова. И вот тогда крышка гроба закрылась. С тихим стуком. Не над его головой. Над Эвр, конечно. А ведь все так прекрасно начиналось между ними. С Мориарти. С бешеной слежки и сердца клокочущего в горле. Она так долго шла, чтобы сказать ему, что они единое целое, должны были с самого начала быть вместе. А он все испортил. Потому что не Молли сказала первой три ненужных слова. Он сказал. По принуждению, для дела. Ложь во спасение, мед сладкий и отравленный. И жаль, ужасно жаль Молли Хупер. Распята его словами, умирает в агонии. Догорает её крошечное слабое сердечко в пламени, разжигаемом восточным ветром. А по венам Шерлока стремительно мчится ядовитый поток. А в чертогах Шерлока горит неоном негасимая надпись «Я люблю тебя». И Эвр ничего уже с этим не сделать. 12. Грег назвал Шерлока хорошим человеком. В это ему верится с трудом. Хороший человек, кто он? Что он должен делать, чтобы оставаться вот таким? Оставить Молли Хупер в покое? Просто сидеть в своем кресле, в рубашке под горло, определять людей, разделять их на атомы и цепи ДНК, препарировать и вычленять ответы на любые вопросы. Именно так это работает. И никакой магии. Все четко, логично и структурировано. Впервые Шерлок думает, что был бы не против хотя бы ненадолго стать волшебником. Чтобы можно было решать проблемы как-то по-другому. - Черт, да отправь ты уже ей это сообщение, - умоляет Джон. Шерлок знает, что невыносим, но ведь в этом вся соль. Не обращать внимания, фильтровать чужое настроение, чужие проблемы, чужое неудобство. И даже Джона. Потому что так значительно проще. Не придавать значения тому, что он все еще солдат, все еще в параллельном измерении, так до конца и не пришел в себя. Он только пожимает плечами, отрицание — неплохая защита и даже недурственное лекарство. Яд несется по венам с бешеной скоростью, остановить процесс невозможно. Он ведь наркоша, он прекрасно знает, когда именно помирать. И это очень и очень скоро. Потому что нет никаких сил терпеть сравнение с Эвр. Он оказался лучше, вроде как. Он победил её, разгадал шифр. И дракон, кажется, повержен. А рыцарь милосердно дает чудовищу право жить. И чудовище живет. В нем самом. Расправляет крылья, пышет злобой, заполняет все его существо, приспосабливается, приноравливается. И Шерлок вдруг понимает, что не победил вовсе. Шерлок вдруг понимает, что Эвр победила. Потому что весь контекст был не в том, чтобы заставить его стать таким же, как и она, нырнуть в зеркало, превратиться в того самого высокоактивного социопата, о котором так много сказано. В шутку и серьезно. Вся соль, слово «контекст» здесь неуместно, в том, чтобы сделать его уязвимым, чтобы наделить его чувствами и эмоциями, превратить его в человека. И Эвр, конечно же, победила. Выиграла эту битву, а Шерлок все еще пытается противиться, наигрывает ей на скрипочке печальную мелодию. А Эвр празднует победу, танцует на их костях. Шерлок смотрит на Джона с прищуром, жует губы, закусывает до белого цвета: - Я отправил, - говорит, словно они и не прерывали разговора. Джон удивленно смотрит на друга, пытается понять, о чем идет речь. А потом осознание накатывает, он смотрит еще более внимательно. И это настоящая жалость, которую они оба себе не могут позволить. - Не той, - сетует Джон. И Шерлоку хочется что-то ответить, но на этот раз слов совершенно нет. Есть только гаденькое чувство проигрыша, чувство, что он не разгадал загадку, а запутал клубок еще сильнее. Он знает очень хорошо, что Эвр победила. Она подвергла его дедукции, нашла все его слабые и незащищенные места, вскрыла старые гнойники. И теперь в его чертогах навсегда горит огнем эта фраза: «Я люблю тебя». 12. Наверное, если очень нужно, рану кровящую можно зашить. Шрапнель, идущую к сердцу, можно остановить. А против любого яда, впрыснутого в вену, найдется противоядие. Шерлок пишет сообщения с космической скоростью, его пальцы едва касаются экрана. И она отвечает ему, также быстро и также страстно. Это логично, они подходят друг другу, ягоды, выросшие на одном поле, колючие растения. И это правильно. Потому что Джон сказал, что нельзя размениваться, нельзя терять время. Его мало, очень мало. А потом остаются только записи — на пленке и маркером на хроме. Но лучше от этого не становится. Шерлок умеет чувствовать. У Шерлока есть сердце. Но рана не затягивается, швы расходятся изо дня в день, шиты белыми нитками. Потому что Джон, как и всегда, прав. Он пишет не той. И всегда писал не той. И это правильно, конечно. Это милосердно. И справедливо по отношению к ней. У Шерлока есть сердце, поэтому он обещал оставить её в покое. И мучительно подбирает слова, чтобы ответить на пару кокетливых смайлов в своем телефоне. А потом откладывает. Даже если бы Шерлок приложил все свои силы, он не смог бы расколдовать Молли Хупер, не смог бы заставить её поверить. Потому что мальчик слишком долго кричал о волке, когда же зверюга вышла из леса, стало слишком поздно. И ему никто больше не верит. Потому что у него все для дела, все не по-настоящему, на все есть объяснение, дедукция и свой подход. На любой вензель и закорючку, на полуулыбку и скрещенные пальцы, на матовые губы под слоем помады, на пушистые ресницы и на смс совершенно без смайлов. Для всего в этом мире есть объяснение. Кроме надписи «Я люблю тебя» в его чертогах. Если представить, что Молли Хупер простила его, если представить, что сантименты не так уж и бесполезны, он не знает, что делать после самых главных слов и отдаляющейся камеры. У него нет вот этого «дальше» для нее. А она, конечно, такого не потерпит. Потому что Молли Хупер уже все распланировала — и платье цвета слоновой кости, и кольца желтыми ободками на безымянных пальцах, и свою двойную фамилию Хупер-Холмс. Наверное, даже эти вольности можно было бы стерпеть. Неоном можно было бы многое подсветить. Но ведь Шерлок Холмс — единственный в мире консультирующий детектив. У них просто не может быть этого самого дальше. Могут быть только слова Джона о том, что они солдаты, и солдатне не позволено уйти на покой, когда хочется, нужно прорубаться сквозь кровавый строй все дальше и дальше. Могут быть только слова Грега о том, что он хороший человек. А хороший человек должен вставать перед пулей, защищая женщину, не наоборот. Шерлок все это понимает так отчетливо, что хочется кричать на Эвр. Хочется прийти к ней, разбить совершенно не элегантно скрипку о её голову, сказать ей, что из-за неё у него месиво вместо мозгов. Месиво вместо сердца. Если бы только она не зажигала эту треклятую надпись в его чертогах. И вот поэтому Шерлок берет телефон со стола, слушает пошлые стоны — смс от Ирен приходят часто, словно пули грохочут по крыше его убежища. Набирает, приглашает, оповещает. У Ирен есть то, чего нет у Молли. И только это сможет уберечь его от жалости к самому себе, от этого глупого чувства, которое Эвр впрыснула ему в кровь. И теперь он мучается так, словно все это в последний раз. Шерлок отправляет ей точку. Начало и конец. Последняя глава. 25. Шерлок приходит в Бартс строго не в смену Молли. Потому что незачем. Сантименты в их случае совершенно непродуктивны, что бы ни сказал он, что бы ни сделала она. Несмотря на три слова, гниющих в его чертогах. Несмотря на то, что он отправил Ирен точку. Без запятых и надоедливых скобок. Он не хочет извиняться, не хочет говорить с Молли, не хочет ее прощения. Он очень хочет, чтобы до конца своих дней она считала его своим врагом номер один, чтобы вышла замуж за долговязого Тома или парнишку с франтовски повязанным шарфом на шее. А он еще немного послушает томные трели телефона. Может быть, даже возьмет трубку. Когда-нибудь. Джон качает головой. Миссис Хадсон сетует и плещет руками. Лестрейд шмыгает носом, пытается не улыбнуться. Шерлок чувствует себя раковым больным. Словно не только в чертогах, нет, над его головой красуется эта позорная ужасно яркая надпись. Ясно, какая. И это бесит, приводит в настоящую ярость. Потому что выхода из этого капкана, в который его загнала Эвр, нет. Ему никогда не разгадать эту проклятую загадку, нашептанную восточным холодным ветром. Молли идет прямо навстречу. В узком жерле полутемного коридора морга они совершенно одни. Шерлок останавливается в паре шагов, словно перед стеклом, которого нет. Он знает, что это только иллюзия, что это обман зрения, галлюцинация, все, что угодно, но не правда. Молли Хупер не может стоять прямо перед ним. Он проверил все расписания несколько раз, её просто не должно быть сейчас и здесь. Молли кашляет в кулак. Кашель сухой, ларингитный. На шее болтается шарф — видимо, разболелась совсем. Руки засунуты глубоко в карманы, а там — сжаты в кулаки. Очевидно, она еле сдерживается. Губы нервно поджаты в тонкую белесую линию, глаза — в пол. Она не может смириться с его присутствием. Волосы — тонкие, чуть грязные, свитер мешковатый, в зацепках. Глаза с красными прожилками. Пальцы, наверное, с желтыми никотиновыми пятнами. Молли никогда раньше не курила, но теперь курит. Шерлок все это подмечает отстраненно. Ненужные детали. А потом он видит над её головой неоновую надпись. «Я люблю тебя», - написано. Только не на траурной табличке. Вензелями выписано, детским, красивым почерком. Шерлок смотрит. И не анализирует. Это очень трудно, до зуда в кончиках пальцев. Потому что ведь это все, что он по-настоящему хорошо умеет. Препарировать, вскрывать, потрошить. Научился у малышки Эвр. Заразился от нее этим ядом. - Молли, - делает шаг через невидимую разделительную линию. За ней пропасть, но, может быть, ему это "дальше" и не нужно. - Что? - сухо, хрипло спрашивает она. В этом коротком вопросе есть все — немного обиды, щепотка ярости, пара кусочков льда и невесомое количество надежды. Это хороший коктейль, она его совершенно точно заслужила. - Я люблю тебя, - говорит, выпуская из чертогов этого ужасного, кровавого монстра, страшнее, чем Эвр, страшнее, чем все кошмары, что он видит еженощно. И вот тогда губы Молли трескаются улыбкой напополам, расходятся, не собрать. И вся эта улыбка принадлежит только ему. Бескрайняя, светящаяся, яркая, как вспышка. Он закрывает глаза. Эта улыбка отпечатывается в чертогах намертво, навсегда. И вот тогда Шерлок понимает, что Эвр проиграла.