8 лет льда

Клейменный шрамами, предательством, болью, Клейменный гневом, ожиданием, кровью, Я и представить себе не мог страшнее клейма, Но оказалось есть – это любовь твоя. — Знаешь, Занзас, ты меня задолбал! Сидишь в этом гребанном льде и не думаешь вылезать, хотя я, черт возьми, даже не знаю, жив ли ты там! Прихожу, как мудак, практически каждый день, а спрашивается – нахер?! Как гребанный преданный пес! Но я никогда не был псом! Я не могу быть каким-то блохастым псом!..Как религиозный фанатик, блять, считал, что ты, словно мессия, обязательно вернешься к жизни! Придурок. Знаешь, я тут опять хотел нажраться и не смог! Почему? Алкоголь в глотку не лезет – меня блевать от одного запаха тянет. И неважно: виски это, шампанское, водка, самбука, вино, ликер, абсент. Неважно. Просто организм выблевывает все обратно. И вот тогда я сел и подумал. Да, представляешь – подумал! За все эти гребанные восемь лет слепого ожидания, я решил подумать! Удивительно, да? Я тоже удивился. И вот что я обнаружил: деньги у меня есть, потому что мне заказывают, знаешь ли, пришить то одного, то другого брюхатого старпера, это первое. Деньги есть, а живу в халупе, это второе. Ты знаешь, где, все подробно тебе расписывал. Даже адрес надиктовывал. Пиздец. Так вот. Третье: чем заполнена моя жизнь? Тренируюсь, бухаю, убиваю и хожу сюда, к безмолвной глыбе льда. У меня даже секса не было…Точнее не так, мать твою – у меня восемь лет не было секса! Сам никак не могу осознать. Но, в общем, вот что мне пришло после всех этих открытий в голову. Я предан тебе, только вот тебе и при жизни моя преданность на хер не нужна была. И тут возникает бонус вопрос: даже если ты вылезешь из этой тюрьмы, нужен ли я буду тебе? Скорей всего, да, но только в качестве пушечного мяса, в лучшем случае, прилагается функция секс-игрушки. И что же из всего этого дерьма выходит? Восемь лет моей жизни коту под хвост. И если ты даже оттаешь, а за это нет никаких аргументов, кроме моей веры в тебя и твой гнев, то моя жизнь и дальше будет утекать сквозь пальцы. Ради чего, собственно, мне все это терпеть? Только из-за того, что я люблю тебя? Но это же полная ахинея! Люди любят кого-то, им разбивают сердца, они сматывают удочки и начинают новую жизнь. И пусть продолжают любить, но что мне мешает любить тебя на расстоянии, в кругу своих сопляков и стервы жены? И знаешь, что я понял? Ничего, абсолютно ничего мне не мешает. Поэтому решил, — Скуало тяжело вздохнул, — да, я решил, что больше не буду приходить и начну эту гребанную новую жизнь. Сегодня в последний раз нажрусь через силу, проблююсь, и завтра в путь – к новой жизни, потому что больше так нельзя, — мечник поднялся на ноги, похлопал по льду рукой и, горько усмехнувшись, добавил, — а ты вылазь оттуда и мсти. POV Скуало Что за дурацкая погода? Хуже этой промозглости и холодного ветра ничего нет. Чертовски холодно. Впрочем, без тебя всегда холодно. Так, стоп. Я же только три часа назад говорил о новой жизни. Впрочем, сегодня еще можно думать так. Чертово вино на губах. Противно: горькость, свойственная только алкоголю и тошнота, свойственная моему организму в отношении алкоголя. Доползти бы до дома. Чего ж так хреново? Мне, конечно, все это время было не сахар, но сегодня что-то до жути…От разговора с глыбой льда, что ли? Бля, на смех пробирает, как подумаю: восемь лет, изо дня в день разговаривал со льдом. Я, наверное, уже и с людьми-то разучился разговаривать: только ледовые монологи, да деловые договоренности, кого пришить. Хуже сопливой бабы: те так суженых не ждут. Попробовала бы хоть одна, как я. Ладно, о моих подвигах, слава богу, слагать легенд некому, а то позор бы до гроба разгребал, да так и не разгреб. О! я уже дома? Даже не помню, как открыл дверь…Хотя, это, конечно, не новость. Так. Мокрую одежду стянул, а о том, чтобы сухую и теплую найти — не додумался. Этот озноб чертовски достал. Наконец! Штаны и кофта. Когда это я так удачно обзавелся теплой пижамой, спрашивается? Ох, запах подушки! Лучше может быть только твой запах. Даже о мысли о нем становится теплее. Мда, хорошо же я нажрался. Как бы теперь уснуть-то?.. и зачем я купил такую здоровую кровать? Ах да, чтобы доползать…Докатился. Ладно, не суть…спать хочется. Конец POV Скуало На полу валялось скомканное одеяло, блондин, высвечиваемый луной, переворачивался на широкой кровати с одного бока на другой, шепча во сне одно и то же: — Холодно…холодно… Тихий шорох часов на секунду прервал короткий вскрик старой дубовой двери, потом все стихло, только комната озарилась оранжевыми бликами огня. Ударивший свет заставил мечника распрощаться со своим тревожным сном. Распахнув глаза, он увидел лишь оранжевое месиво размытого пространства. Постепенно освоившись и заметив знакомый силуэт, который он так долго наблюдал в кайме изо льда, блондин тяжело вздохнул, протер глаза и произнес: — Допился блять. Теперь у меня галлюцинации. Вот тебе и новая жизнь. Ха, жестокая ирония, — мечник приподнялся на локтях и стал разглядывать стоящего около окна человека, который был никем иным как Занзасом, — даа, а фантазия у меня богатая. У тебя же все тело в пламени. Ты же его в жизни только в руках создавал… Ээ..поговорил бы что ли для разнообразия… Ладно, похер. Видимо, шиза у меня еще не такого уровня, чтобы я мог с тобой разговаривать. Даже не знаю, хорошо ли это… Надо пойти умыться, что ли…Черт, неужели может так глючить? Сижу в темной комнате, а глаза-то режет, как от настоящего света… Выглядишь не ахти. Эх, мозг, мог бы и поидеальнее придумать... А запах прям как огонь, словно настоящие, — мечник устало откинул волосы и более внимательно стал разглядывать неподвижного, покрытого пламенем Занзаса, который был похож на манекен. Потом мечник посмотрел на свои штаны, — Бляя, стояк. Вот что за дерьмо, а? Нет бы эротический сон какой-нибудь, а то запах и пламя, типа больше ничего и не надо…Крутит не слабо. Пойду-ка все-таки умоюсь, — Скуало соскользнул с кровати и пошел в ванну. Ополоснувшись холодной водой, заглянув на кухню и глотнув солоноватую минералку, которую покинули все пузырьки, он вернулся в спальню. Теперь глаза резала темнота и около окна никого не наблюдалось, — Значит, с шизой можно бороться холодной водой? С одной стороны, это хорошо, а с другой, как-то дерьмово, ведь мне и так постоянно холодно… — Мусор, заткнись уже. Ты думаешь, я от тебя обогреватель все это время прятал? – хриплый, словно после сна, голос ударил по перепонкам, на несколько секунд умолк, а потом произнес то, что, казалось, очень долго хранил его обладатель, — и вообще, меня достали твои сопли за восемь лет. Все свои грехи как прошлые, так и будущие я отработал в своем персональном аду. Так что теперь грешить буду направо и налево. И если ты сейчас же не заткнешься, то начну я с того, что пришибу тебя. Скуало сглотнул и двинулся к кровати, в голову закралась мысль: а, может, и правда настоящий? Подмяв одну ногу под себя, мечник сел на край кровати и уставился на лежащего на ней Занзаса. Надо было протянуть руку. Надо было понять. Легкое касание холодных от волнения пальцев до выпуклых вен на руке. Изнутри будто вырвали кусок запрятанного воздуха. Все тело прошило током осознания, связки не поддавались, а мозг отказывался работать. Вцепиться в руку и нависнуть, не веря, желая рассмотреть поближе. Увидеть, но не убедиться, почувствовать, но не поверить. Вытянуть из себя, сдирая горло волей, шепот: — Занзас, это правда ты? – раскрыть свои глаза еще шире, увидев как из-под взлетевших угольных ресниц, заблестел кровавый свет вокруг тьмы зрачка. — Мусор, я же тебя предупредил, — но Скуало его уже не слушал. Он, отпустив руку Занзаса, положил голову ему на грудь и стал слушать равномерное дыхание и биение живого сердца. Спустя некоторое время он приподнялся и, находясь в какой-то прострации из недоверия к реальности, начал кончиками пальцев вырисовывать контур лица. Внезапно пальцы сжали и отвели в сторону, — от бабы тебя, мусор, отличает только умение махать мечом. Скуало резко вырвал руку и забормотал, окатив Занзаса волной волос: — Так. Где мои штаны? Так. Надо сходить туда. Посмотреть. Так. Нет. Включить свет и найти штаны. Так, — блондин лихорадочно тер плечи, будто пытаясь согреться. Брюнет, которому уже надоело наблюдать потуги своей личной собственности самостоятельно вернуться в рассудок, дернул пепельные волосы на себя и навис над невменяемым Скуало. — Акулий потрох, ты вообще меня слышишь? – мечник замер, но признаков того, что он стал адекватным, не было. Какой-то растерянно-затравленный взгляд, блеск недоверия. Не найдя лучшего решения, Занзас наклонился и сильно прикусил губу, рефлекторно открывшиеся от боли губы впустили его внутрь. Занзас всегда целовал жадно, властно, не давая и шанса на инициативу без его контроля. С ним всегда не хватало ни дыхания, ни самого поцелуя. Сам же Занзас никогда не останавливался на поцелуе. Дрожать от передозировки прикосновений, от чрезмерности запаха человека, которого так долго ждал, которого почти отчаялся ждать. Изо всех сил стараться вырваться из стального захвата, как будто бы это спасет от безумного урагана эмоций. От этого цунами, которое заставляет душу рваться из тела. Настолько привыкнув к холоду, внезапно так сильно загореться, оказаться в самом эпицентре огня. Пытаться вырваться, боясь с ума сойти от реальности. Но тот, кого ты ждал, сильнее тебя, он лучше знает тебя, чем ты сам. Умирать от укусов и скольжения по твоей холодной кожи. Болезненное изгнание холода, что впитался в твою душу, разум и сердце. Слишком больно, слишком желанно все происходящее. Неверие со слишком большим доверием. Не поступающая кровь в руки, из-за пальцев, что сжигают каждый миллиметр, что вскрывают все клапаны заблокированных эмоций. Разрушение всех плотин, защищающих от ощущения, что есть мы, что есть что-то целое, а не ты один, пустой, что прикрывался кожей. Не отрезвляющая боль от проникновения, от резких толчков, что наполняют, заливают чувствами и ощущениями. Их слишком много, чтобы помнить о самоконтроле, такой ранее необходимой вещи. Мир, к которому так сложно было привыкнуть, разрушается трением кожи, собственными криками, отсутствием мыслей, которых было слишком много. Задыхаться от ощущения, что теперь в тебе, с тобой нечто большее, чем существование. Желать умереть, сходить с ума от боли, которую выбивают из тебя с таким упорством, страстью и желанием. Перегрузка системы будет еще не скоро, впереди слишком тяжелый процесс осознание, но этот первый взрыв, это первое собственническое обладание – самое главное, самое необходимое и правильное. После того, без чего смог прожить, но почти обезумел, лежишь и не можешь успокоить озноб, не можешь отцепиться от источника жара, не можешь вернуться в те рамки образов и характеров, которые обозначила сама жизнь, которые обозначили сами их носители. Судороги, сжимаемые веки в попытке успокоиться, в попытке вспомнить, что надо стать собой, что надо взять себя в руки, что это все – непозволительная слабость, что это непозволительное поведение с тем, кто не прощает слабости, с тем, кто терпит, и то с трудом, только сильных. Пытаться вспомнить, как же это, черт возьми, быть собой. И в этих попытках провалиться в глубокий, бессознательный сон. Упасть в пропасть, боясь, что не сможешь проснуться, что это слишком для одного человека. Слишком. — Чертов босс, ты будешь подписывать эти чертовы бумаги или я так и буду стоять, притворяясь частью интерьера?! – виски размеренно покачиваются в стакане, перекидывая кусочки льда из одной стороны в другую. Ресницы по-тихоньку поднимаются, приоткрывая опасную бездну, упав однажды в которую, уже не выбраться, — Чего ты вылупился на меня, как баран на новые ворота, это твоя работа, черт возьми!...Да что, черт возьми, с тоб… — Иди-ка сюда, мусор, — в недоумении изогнутая серая бровь, уверенные шаги, чуть сбавленная громкость голоса, которая выдает непонимание. — Ну чего? – неожиданная скорость руки, схваченный подбородок и наклон головы, сопровождаемый взметнувшимися пепельными волосами. Внимательный взгляд, будто бы пытающийся рассмотреть что-то спрятанное, но в серых глазах больше нет холода, нет плотин. Спокойный и властный поцелуй. — Ничего, мусор, вспомнил тут кое-что. Давай бумаги. Можно оставаться во льду, Пока я знаю, что ты есть, Пока я знаю, что ты приходишь. Но я весь этот лед к чертям взорву, Если услышу от тебя текст О том, что ты навсегда уходишь.