Восьмое путешествие Синбада-Морехода

Теперь, когда мой друг и господин Синбад по прозванию Мореход больше не сможет произнести ни слова в этом мире, я, Хиндбад Носильщик, его верный слуга, не могу не рассказать о том, что было скрыто от любопытных ушей так долго. Всякий в Багдаде знает о чудесных приключениях и страшных испытаниях, что довелось пережить моему господину. Семь путешествий совершил он и каждый раз возвращался домой в целости и сохранности, словно Аллах берег его. Однако было еще и восьмое, о котором знал лишь великий калиф Харун-ар-Рашид, и немалую печаль принесло ему это знание. Эту историю я записываю при свете старой масляной лампы, и моя служанка выбивается из сил, когда наполняет сосуд маслом, ведь пламя должно гореть ровно. Так и речь моя, и воспоминания мои – они прерывисты и не желают литься единым потоком, потому прошу прощения перед тобой, любезный читатель, что не смогу усладить твой взор письмом ясным, как звезда Шиаара, и гладким, как кожа красавицы. Мой уставший господин не желал больше никуда ездить; его не прельщали ни торговые дела, ни дальние страны, он достаточно пережил потерь и печалей. Но вышло так, что у главного визиря тяжело занемогла единственная дочь, и мудрейшие из врачей оказались бессильны излечить ее. Один из них, которому исполнилось уже больше сотни лет, ясный обликом и разумом, обронил имя целителя, жившего на острове правителя Серендиба. Он говорил, будто сей человек мог врачевать любые хвори и именем Аллаха поднимать на ноги безнадежных, и у него есть чудесное лекарство, только которое и может помочь дочери визиря. — Визирь навещает меня всяким утром на этой неделе, — сказал калиф моему господину, когда позвал его к себе во дворец, и тот облобызал ему руки. – Его дочь тяжело больна, и он умоляет, чтобы ты вновь отправился к владыке Серендиба. — Это не в моих силах, о милостивейший, — отвечал мой господин. – Прости слугу твоего, но одна мысль о том, чтобы выйти в море, заставляет меня вздрогнуть. — Владыка Серендиба прислал мне щедрые дары. Плох тот правитель, который не отвечает милостью на милость. — Среди твоих людей, о благороднейший, немало достойных, кто мог бы привезти владыке Серендиба тканей и драгоценных камней. — Но среди них всего один, кто выжил после кораблекрушения. Всего один, кто семь раз вернулся домой. Справедливый владыка Серендиба удивится, коль придет к нему кто другой с дарами от меня. — О, он справедлив достаточно, чтобы понять, отчего я не решаюсь пуститься в путь. — Значит ли это, Синбад, что ни щедрая награда, ни почет не смогут заставить тебя вновь выйти в море? Мой господин ничего не ответил и приник головой к расшитым серебром туфлям калифа. Уже темнело, и раб с опахалом отгонял серых ночных мотыльков, которые летели на дрожащий огонь. — А если я прикажу предать тебя жестокой казни? — Нет казни хуже, чем то, что мне уже пришлось испытать. Калиф вздохнул. — Мой визирь дорог мне, — наконец сказал он просто и милостиво протянул руку, чтобы мой господин мог подняться. — Я прошу тебя, не как владыка, Синбад, но как друг. Привези мне это лекарство, и я буду предан тебе всей душой. Перед такой просьбой Синбад дрогнул и, скрепя сердце, согласился отправиться в путь. На его счастье, он обогнул Индию без приключений, если не считать ужасного ветра, бушевавшего в это время года, и благополучно пристал у чудесного острова. Приняли его со всеми почестями, и в подарок при встрече могущественный правитель преподнес Синбаду шелковое платье, мешок, полный изумрудов, и слона вместе с погонщиком. После обмена любезностями и подарками на следующий вечер мой господин перешел прямиком к делу и честно признался владыке, кого и для чего он ищет. — Нелегкая тебе досталась работа, — сказал владыка Серендиба, поглаживая умасленную бороду. — Если бы так просто было найти этого лекаря и взять у него лекарство, то в моей стране умирали бы лишь в бою и от старости. — Он не желает им делиться? — со слабым любопытством спросил Синбад. — О, нет. Путь до него труден. Я слышал, что надо пройти три испытания, прежде чем мудрец соизволит появиться с тобой. И те немногие, что прошли их, потом говорили не о лекарстве, но о проклятьи. — Вот как… — Если тебя не связывает обещание, то именем Аллаха милостивейшего я советовал бы тебе оставить это намерение. — На кого падет проклятье? На ищущего или больного? — Мне это неведомо. После долгого размышления Синбад все-таки попросил провожатого, который мог бы провести его к жилью этого целителя. Такой человек нашелся, но предупредил, что составит ему компанию лишь до подножья горы, где в таинственных подземных пещерах, где растут диковинные цветы и течет сладкая вода, живет отшельник. Дорога у них заняла два дня, и один из них им пришлось прятаться от тигра-людоеда, который шел по их следам. У священной горы они расстались; проводник показал Синбаду, где находится проход, и благословил моего господина, пообещав вернуться через три дня. Этот человек ничего не рассказывал о мудреце, как ни пытал его мой господин по дороге, но вздрагивал всякий раз так, словно за неосторожное слово у него отрезали кусок плоти. Когда речь зашла о том, что он видел в подземельях, мой господин был особенно невнятен, будто все пережитое вновь возникало перед ним. Иногда мне казалось, что он бредил, ибо не мог объяснить человеческими словами предметы и тех джиннов, что являлись перед ним. Он говорил про отравленный воздух в невидимых лучах, о гладких серых дорогах в пустыне, о молниях в небе, которыми можно было управлять, и о духах, заключенных не в кувшины, но в корзины и мелкие предметы. Эти духи нашептывали оттуда богохульства и ругательства, и были подобны людям, которые забыли власть шариата. Мой господин говорил о грязной воде и о полуразрушенной башне, в которой собрались люди для молитвы, он почти не говорил о прекрасной женщине, что искушала его, и отвращение к ней и страсть к ней так сильно переполняли его, что он надолго замолкал. Единственное, что он обронил мне однажды, — те слова, что запали мне в память: «теперь я всегда ношу в себе обещанное проклятье», и я, Хиндбад Носильщик, опечалился, ибо видел, как оно разрушает его. Мне кажется, тот целитель был проклят Аллахом, и, будь моя воля, на месте моего господина я бы выкинул сосуд с лекарством в море, ибо лучше смерть в объятьях Аллаха, чем жизнь благодаря дарам шайатин. Как бы то ни было, он так сделать не мог и вернулся к владыке Серендиба, чтобы рассказать ему о своем походе. Радость покинула Синбада в тот миг, когда он вошел в проклятые пещеры, и больше не возвращалась к нему. Он стал еще более щедр к угнетенным, чем раньше, но его спокойствие мудрого человека, что так привлекло меня когда-то, исчезло. Владыка Серендиба не досаждал моему господину вопросами и дал ему новый корабль, крепкий и славный, который принес его домой так быстро, как только возможно в это время года. Калиф был обрадован его возвращением, подробно расспросил его о произошедшем, забрал у него лекарство и устроил в его честь роскошный обед, куда пригласил всех друзей Синбада, но мой господин выглядел таким больным и усталым, что веселья не получилось. На следующее утро он узнал, что его путешествие прошло впустую, ибо бедная девушка скончалась вскоре после его отъезда. Синбад опять отправился к калифу, чтобы нижайше попросить вылить лекарство, ибо по его разумению, никому бы оно не принесло облегчения. Как же он был удивлен, когда увидел, что на лице милостивейшего Харуна-ар-Рашида то же выражение тоски, как и у него самого! — Что, о могущественный, случилось с тобой? — с тревогой спросил мой господин. — Могу ли я облегчить твои заботы? На это калиф покачал головой и сказал, что он сам сшил себе беду. Ни предложение отправиться тайком в лавку, чтобы выпить там вина и развеяться легкомысленной беседой, ни ночная прогулка не увлекли его, и мой господин понял, что вчерашним своим рассказом пробудил ненужное любопытство в калифе. — Я видел свою смерть, - сказал тот наконец. — И теперь я знаю, что будет с моим городом и моей династией. Я не могу не горевать, бессильный перед волей Аллаха. Многие из моих детей умрут презренной смертью, и последний из них будет завернут в ковер и затоптан конями врагов, которые войдут в город. Исчезнут сады, пропадут библиотеки, и часто в реке Тигр будет течь кровь, а не вода. Я говорю об этом тебе, Синбад, ибо теперь понимаю, что ты видел, и кляну себя за то, что заставил тебя отправиться в путь. Ведь сделал я это не ради своего друга-визиря, а ради своего любопытства, желая попробовать волшебства на вкус. Я передаю этот разговор так, каким он мне кажется отсюда, в год междоусобиц и бед. Синбад просил меня молчать о нем, чтобы горожане могли веселиться и заниматься своими делами, не стеная о том, что ждет впереди. Я не могу выполнить его обещания всецело, ибо оно лишило меня надежды на светлое будущее, и я виноват перед своим другом. Самый лучший пергамент. Самые стойкие чернила. Кожаный футляр, пропитанный маслом. Все, что я сейчас записал, пролежит много лет под камнем моего дома. Я верю, что Аллах рассудит верно и приведет страждущего к моим письменам или похоронит их навек в земле. И вот последнее, что я успею записать, пока догорает масло в моей мигающей лампе: тот человек, кто знает наперед свою судьбу, несчастней всех живущих в нашем мире…