***
Это успокаивает. Когда стоишь у открытого окна и смотришь на постепенно просыпающийся город. Успокаивает. Рукам и лицу жарко, но ладони опираются на пластиковый подоконник, а ветер хлещет по щекам. И фея вспоминает берег проклятого острова, хмурится, а затем думает, что сейчас ей, пожалуй, хуже. — Динь? — в дверь стучат, спрашивают, не занята она и можно ли войти. Занята? Динь? Вопрос из вежливости и с грустью в голосе. — Да, — внутрь заходит темноволосая девушка с двумя тарелками лазаньи в руках. — Бабуля испекла специально для нас. Я объясняла, что мы-то с тобой на диете, но она настаивала, — скороговоркой произносит Руби, закрывая дверь ногой, и ставит лакомство на столик посередине комнаты. Динь хочет поблагодарить за заботу, но почему-то беззвучно закрывает лицо руками и рывком садится на кровать. — Я, наверное, не вовремя… — Спасибо, Руби, — убрав руки, говорит фея. Лукас садится рядом и молчит вместе с подругой. — Ты вообще как… в порядке? — не успевают ей ответить, как она осекается, — Чёрт, о чём я говорю, конечно не в порядке… — она, волнуясь, делает много бесполезных взмахов руками, пытаясь занять их чем-нибудь, и в итоге кладёт на колени. Динь смотрит в пол, хочет промолчать, но видит стоящую на комоде рамку с фотографией. И начинает говорить не то, что нужно, чтобы её не трогали. И уже заранее предупреждает себя, что может пожалеть об этом. — Почему я должна быть не в порядке? — с тоном, полным невероятного спокойствия, которое не присуще ни одному простому человеку, громко шепчет фея. Это пугает и вызывает непонимание у Руби. Но Динь продолжает. — Это было… практически незаметно, — она растягивает слова по одному, как по тонкой иголке засаживая их в воздух. — Незаметно? — повисает в полумраке комнаты. — Никто не вспоминает, не грустит. Люди только норовят помочь, чем могут. Мне. Их не волнует ничего больше, — она смотрит на фотографию и равнодушно обводит глазами каждый контур, почти не моргая и не шевелясь, — Так что, да. Это было незаметно. Обычно. Её слова начинают напоминать рассказ сумасшедшей, но это не останавливает. — Все умирают, — её тон меняется на более твёрдый, но будто бы до безумия уставший, — В Сторибруке это происходит именно так. Это нормально. Был человек и нет. Одним больше, одним меньше. Кто будет пересчитывать или горевать о каждом? Трагедия, если умрёт кто-нибудь из четы Прекрасных или близких к ним друзей, они же спасают город. А остальные умирают достаточно часто. Все умирают, — она обрывается и шумно вдыхает, — Это нормально… нормально… — ещё тише повторяет она, и складывается впечатление, что пытается убедить в том и себя. Динь подходит к вешалке, берёт пальто и выходит из номера. Руби с сочувствием переводит взгляд туда, куда всё время смотрела фея. Бедняжка. Но что можно сделать?***
Как назло, под ногами не оказывается чего-нибудь, что можно безнаказанно пнуть. Что она такое? Жалкое подобие девушки в ярко-зелёном платье. Хотя, ткань заметно потёрлась или же сама собой потускнела, но яркой её уже нельзя было назвать. С натяжкой — более светлой. От феи остался клочок зелёной ткани и склянка с пыльцой. Душно. Она расстёгивает воротник пальто. За углом девушка сворачивает вправо и вдруг видит перед собой кого-то. Она подходит ближе, с каждым шагом всё больше не веря своим глазам, но прислушиваясь к сердцу. Её ноги сами останавливаются. Она дышит так громко и часто, что её руки вздрагивают. — Кто ты? — Динь, это же… — Я ещё не настолько сошла с ума, — утверждает фея, часто моргая, чтобы придти в себя. Если, конечно, это вообще возможно. — Динь… — знакомый мягкий голос обволакивает и тянет к себе. Слишком тепло. И слишком обжигающе больно. Она бросается на шею, плачет, целует его, много и долго, и держит за голову. Смотрит в самые голубые глаза и не может понять и поверить, что это он. — Генри… о, Генри… — повторяет она, как мантру, целуя его в щеки и в губы, чуть поднявшись на цыпочки. Она крепко держит доктора за воротник рубашки и не отпускает до тех пор, пока, прижав его к себе за спину, не чувствует что-то. Как ошпаренная, она отдёргивает руку и видит стекающие по ней струи тёмно-бардовой жидкости. Только в этот момент девушка видит, как Джекилл истекает кровью, словно только что был смертельно ранен, и замертво падает на асфальт. Фея ловит его и плавно укладывает себе на колени. Она дрожит и не может реагировать на происходящее. И сначала нет слёз, она содрогается в сухом хриплом стоне. А после зверский душераздирающий крик раздаётся по всей площади. И его заглушает точно такой же, когда Динь просыпается среди ночи в ледяной постели и не открывая глаз плачет дальше. Сжимает подушку, утыкается в неё, впивается зубами. Рыдает, надрывая горло и рыча, бьёт кулаком по кровати и всему, что попадётся. Не останавливается всю ночь, подушку можно выжимать, а костяшки пальцев почти разбиты. Под утро она засыпает, выплакав все слёзы и почти посадив голос.***
Динь просыпается, её день проходит обыденно и просто, как всегда. В пять часов она встречается с Руби, а в девять, как ни крути, приходится заглянуть к Хопперу. Совсем измотавшись под конец дня, она опускается в удобное кожаное кресло и в долгом молчании пьёт свой гадкий кофе. Пока Арчи не посмотрит на часы, сделает глоток из своего стакана, убедится, что самое время начать их разговор, и сядет поудобнее, наклонившись чуть ближе к ней. — Вам кажется, что ничто уже не поможет…