душа моя

Прозрачный воздух гор лёгким кружевом укрывал долину. Солнце, миновав зенит, клонилось к закату, оранжевым диском закатываясь за щербатые очертания горной гряды и пробегая последними алыми лучами по террасе, лавровым кустам и плетёному креслу на колёсах с исхудалым пациентом в нём. Глаза больного смотрели сквозь всё с измученной и глубокой тоской, веки поднимались и опускались со свинцовой тяжестью, взгляд серых глаз не выражал ничего. Таким Парфён и увидел князя тёплым августовским вечером, только что спрыгнув с поезда, всеми правдами и неправдами добравшись до Швейцарии. Он бежал с каторги, украв пять рублей, трясся по разбитым дорогам в повозках, замерзал декабрьскими сибирскими вьюгами, прятался в товарных вагонах, воровал, спал, как собака, на голых досках и где придётся, почти не ел и не пил, но шёл, только чтобы увидеть его. Высокий, с чёрными глазами, блестящими почти болезненной решительностью, он медленно обошёл замершего в неестественной позе князя, как будто боялся спугнуть. — Неужто не узнаёшь меня, князь? — голос его был надломленный, хриплый. Он опустился перед Мышкиным на колени, осторожно беря белые ладони в свои огрубевшие руки. Глаза князя лихорадочно забегали, он узнал, точно узнал! Губы шевелились, силясь издать хоть слово, но получались только сиплые вздохи. — Тише, князь, чего ж ты так разволновался, — Рогожин улыбнулся, обнажая белоснежные зубы. Хорошо улыбнулся, по-доброму, без язвительных смешинок в глазах. — Я к тебе в рай, — Парфён окинул взглядом блаженный пейзаж вокруг, — из такого ада приехал… — купец на секунду зажмурился, прижимая тонкие белые пальцы к губам. — Хочешь верь, хочешь нет, всё ради тебя. Князь быстро моргал и тяжело дышал, разглядывая исхудавшего с их последней встречи друга. Его глаза улыбались, но рот кривился в бесплодных попытках выговорить человеческое слово. Рогожин смотрел на него и подмечал все мельчайшие детали, сохраняя в сердце: изящно выточенный нос, синеватые круги под глазами, острые скулы, пушистые ресницы и глаза… Какие это были глаза, полные измученной решительности, мягкого отчаяния и безграничного доверия. — Князь, душа моя, — Рогожин приложил его мягкую руку к своей колючей щеке, — натерпелся же ты, за всех за нас натерпелся. Я свои мысли от тебя никогда не скрывал, сам знаешь, потому прямо скажу: я за тобой приехал и без тебя никуда не уйду. Князь устало прикрыл глаза, а когда снова открыл, то была в них такая нежность, что огрубевшее сердце Парфёна сжалось до боли. Чёрные кудри нависали ему на глаза, белая рука мягко вывернулась из объятий, скользнула вверх и устало отвела волосы в сторону, открывая высокий лоб. Рогожин замер, не дыша. Рука бессильно скользнула по его щеке вниз и снова безвольно упала на колени, Мышкин закрыл глаза, склоняя голову на плечо. — Я же всё про тебя знаю, всё, — с жаром продолжил купец, заглядывая ему в лицо. — Я весь этот год только про тебя и думал. Беда твоя, князь, в твоей правде! Ты же только её чистую и видишь, а остальных страстей не замечаешь, — сильные руки огладили острые коленки, — а в страстях своя правда есть. Вот смотрю я на тебя, и нет в тебе нежности, не обласкан ты, — широкие ладони огладили плечи и легли на впалые щёки, Мышкин открыл глаза, но смотрел на свои колени, не поднимая взгляд. — Ты же сам никого не любил, только жалел, а для себя ничего не брал, — Рогожин привстал на коленях, не выпуская бледное лицо из рук. — Зато меня научил, — его голос стал тише. Князь неуверенно посмотрел на него, серые глаза на худом лице сделались совсем огромными. — Ты мой лучик света, люблю я тебя, — Парфён и вовсе зашептал, молодой мужчина в коляске смотрел на него с немым недоумением, мол, и я тебя люблю, Парфён, ты же сам знаешь… — Не так я тебя люблю, князь, не как брата. Губы у купца были сухими и горячими, как и весь он, его поцелуи пылали сухим жаром на щеках, стыдливо прикрытых веках и дрожащих губах. Когда Рогожин отстранился, не убирая ладоней от чужого лица, то увидел две солёные струйки на любимых щеках и блестящие, как хрусталь, серые глаза. — Лев Николаевич, ты чего, — Рогожин побледнел, отнимая руки от его лица и отстраняясь. — Не хочешь этого? Забудем! — купец резко мотнул головой. — Снова братьями станем, мне главное чтоб ты рядом был, чтобы, наконец, счастлив… Молодой князь медленно взял его руку в свою и снова притянул к своей щеке, светло улыбаясь. — Люблю… — прошептали слабые губы, и Парфён бросился к нему, прижимаясь колкой щекой к нежной шее и горячо дыша в затылок. — Коли так, то всё у нас хорошо будет, ангел мой, всё хорошо… Князь повис в объятиях тряпичной куклой, но в глазах его просыпалась осмысленность, а на лице робко проступала тихая радость.