Naked

До начала произвольной программы оставался час, а Юрий уже четвёртый раз с нуля перешнуровывал коньки. Он уже не смог бы вспомнить, чем ему так не угодила первоначальная шнуровка, но все следующие попытки, кажется, делали ситуацию только хуже: шнурки то неправильно перекрещивались, то перекручивались, образуя кое-где спираль, то просто, мать их, бесили Плисецкого до остервенения одним своим существованием, и он наспех выдирал их, едва не ломая свои короткие ногти, чтобы начать всё сначала. Руки тряслись, пальцы гудели изнутри, плохо слушались, и Юра не знал, почему его схватил такой нервяк. Он же столько тренировался всё это время, а дрожь – будто у третьеклассника перед контрольной, к которой он впервые в жизни не подготовился! Неужели так теперь будет всегда на соревнованиях во взрослой группе? Среди юниоров такого не было, раньше ему всегда было как-то проще. Это его личный недостаток опыта или все съехавшиеся на кубок Ростелекома фигуристы чувствуют такое пробивное давление?! Как они с этим справляются? Как Виктор с этим справлялся? Хотя, господи, это же Никифоров, ему, кажется, ещё в роддоме дежурную улыбку к роже степлером прибили. Для него не проблема. Кстати, о нём. Улетел, но обещал вернуться. Оставил, конечно, на Якова свою свинью, но Кацудон, надо признаться, не доставлял много проблем. Ходил с трагически грустным таблом, тренировал себе что-то там тихонько – да и ладно, главное, что их с Яковом и Лилией особо не дёргал. Признаться, Юра поглядывал иногда на огорошенного всеми свалившимися на него в один день неприятностями японца и думал подойти подбодрить его. Вот только врать Плисецкому чертовски не хотелось, а ведь если бы Юра сказал, что от отъезда Виктора ему не стало легче, он бы соврал. Ещё как стало. Отлегло. Как гора с плеч. До этого Плисецкому без конца казалось, что у Кацуки в виде Виктора имеется некий незримый допинг, который никакими анализами не выявишь, а значит, и не дисквалифицируешь за него. Но теперь, когда Виктора нет в Москве, их силы равны. Уж без Никифорова под боком Кацуки выше головы точно не прыгнет. Если вообще хоть как-нибудь прыгнет: вон он какой угрюмый заходит в раздевалку, глаза опущены так, будто взгляд к полу молотком прибили. И всё-таки Юрий решает при нём больше не проворачивать никаких трюков со шнуровкой коньков, боясь показать своё волнение более старшему сопернику. Свин, конечно, тряпка, но он-то, Плисецкий, отнюдь. Юрий завязывает шнурки в последний раз и аккуратно убирает их концы, чтобы не торчали. О Викторе он больше старается не думать: в присутствии Кацуки любые мысли о Никифорове отчего-то звучат в его голове как нельзя неловко и неуместно. Плисецкий облокачивается о стену и решает просто посидеть спокойно в тишине. Он знает, что Кацуки не заговорит с ним сейчас и ничего не спросит: мыслями японец явно за много сотен километров от Москвы. Но даже при этом условии у тишины почему-то не получается не сдавливать Юрию виски и не заставлять его надрывно вздыхать время от времени, чувствуя внутри необъяснимую слабость. Неосознанно Плисецкий лезет пальцами в распущенную часть волос, щупает свою щёку, будто проверяет, а что вообще у него там – под этой вечно болтающейся на правом глазу чёлкой? Он уже давно и сам забыл, как выглядит вторая половина его лица. Там глаз тоже зелёный или какого-нибудь другого цвета? На левой части головы светлые волосы забраны вверх и заплетены в закрепленную на затылке горизонтальную косу, которую Юра тоже начинает теребить, но потом чертыхается и отдергивает руку, понимая, что Барановская явно съездит ему по ушам, если он за час до выступления испортит готовую причёску. В раздевалке тепло, даже почти жарко, но пальцы Юрия почему-то очень холодные – подушечки так совсем ледяные, и молодой фигурист запускает их в распущенные пряди, пытаясь таким образом согреть. Нервяк берёт своё, обтянутые тонкой чёрной тканью ногти сами по себе начинают ходить туда-сюда по коже головы, царапая её почти до болезненного ощущения, и всё-таки это как-то успокаивает. Может, из-за повторяющихся движений, а может, из-за мерного шуршания волос прямо над ухом. Постепенно Юрий чувствует, что пальцы почти согрелись. Он ищет, чем бы ещё занять себя и свои бегущие куда-то со скоростью спринтера мысли. Кацуки копается в своей сумке. Очень медленно, как будто начал что-то в ней искать и в процессе забыл, что именно. Юрий встаёт, скидывает олимпийку и подходит к зеркалу, чтобы ещё раз посмотреть, каким он предстанет перед публикой, когда выйдет на лёд. Чёрный с розовой бахромой костюм обтягивает, повторяя каждый изгиб стройного юного тела. В таком уже не получится сливаться с белоснежным льдом, как это возможно было в костюме Виктора, в котором он выступал с короткой программой. Чёрное и розовое на фоне белого означают, что будет видно каждое – даже самое малейшее и незначительное – его движение, будь то вздрогнувшее плечо или не вовремя оттопыренный мизинец. Юрий знает это, и он принимает этот вызов. В конце концов, в его внешнем виде и в программе нет ничего такого, чего не было в Канаде. - Не знаю насчёт Гран-При, но любой конкурс красоты ты бы точно выиграл, - Юрию не нужно оборачиваться, чтобы знать: реплика вошедшего в раздевалку адресована далеко не Кацудону. Почему-то только одному Юрию Плисецкому выпала честь терпеть на себе безраздельное внимание человека, который, катаясь, едва не царапает лёд шилом, торчащим из его накачанной задницы. Плисецкий знает, что если сожмет кулаки слишком сильно, рискует порвать ткань костюма, которой обтянуты его пальцы, но сжать их ему просто необходимо, потому что когда в зеркале позади Юры мелькает ярко-зелёный костюм, дрожь в его руках перерастает в самый настоящий тремор. И Юра знает, что это заметно, и он ничего не может поделать прямо сейчас, поэтому, не задумываясь, инстинктивно делает то, чего в здравом уме бы никогда не сделал: оборачивается и бросает Кацуки умоляющий взгляд, который разве что ещё не выстукивает азбукой Морзе сигнал S.O.S. прямо у японца на лбу. Чёртов Кацудон замечает, но вместо того, чтобы что-нибудь сказать или сделать, лишь смотрит то на Юру, то на Леруа какими-то впалыми, невидящими ничего перед собой глазами, прежде чем разворачивается и с таким же отсутствующим видом… выходит из раздевалки. Глаз Плисецкого начинает непроизвольно дёргаться. Он открывает и закрывает рот, ни в силах вспомнить ни одного ругательства, что свидетельствует о наивысшей стадии его шока – нет – полнейшего ахуя. То есть, из всего того, что ты, свинина, мог сделать, ты просто берёшь и сваливаешь?! Пытаясь успокоиться, русский вдыхает так много воздуха разом, что, кажется, в раздевалке наступает полный вакуум. И весь этот воздух разом вышибает из его легких, когда Юра чувствует лёгкое прикосновение на своём плече. Плисецкий мог бы к нему не оборачиваться. Он не может себе объяснить, зачем обернулся. Ещё со Skate Canada Юра знает, что не увидит ничего, кроме огромной глупой улыбки обдолбанного Чеширского кота, и не услышит ничего, кроме очередного неуклюжего подкола в свой адрес. Каково же его удивление, когда в этот раз он не сталкивается ни с одним, ни с другим… Юрий не знает, пугаться ему или радоваться, потому что впервые за недолгое время знакомства он видит Джей-Джея серьезным и хмурым. Глубокие синие глаза внимательно изучают лицо Юрия и выражают нескрываемое недовольство увиденным. Плисецкому хочется сделать шаг назад, но он остаётся на месте, собрав волю в кулак и изучая смуглое лицо Жан-Жака в ответ, пытаясь, наконец, понять, где в последний раз он видел такой недовольный критикующий взгляд. В голову лезут только Яков и Барановская. – Знаешь, Юра, так не пойдёт, – спокойно говорит Жан-Жак. СПОКОЙНО говорит Жан-Жак. Спокойно говорит всегда самый громкий и многословный Жан-Жак. Юра сглатывает приготовленные матерные реплики и слушает дальше. – Я совершенно не хочу соревноваться с тем, кто сдерживается. Это будет слишком легкая победа для Короля. Не сдерживайся, в чём бы это ни проявлялось. Плисецкий пару раз проматывает в голове заявление Леруа, проверяя значение каждого английского слова, но это не помогает ему понять сказанное. Злость от этого непонимания накрывает с новой силой. Его что, за идиота держат? – Да чё ты вообще городишь, псих? Можешь перестать нести ахинею и сказать прямо?! – Твои волосы, – всё так же спокойно отвечает Леруа на ожидаемо пылкий выпад молодого конкурента. – Что тебе не так с моими волосами?! На свои патлы сначала посмотри, потом… – словесный поток Юрия обрубается на корню, как только длинные жилистые пальцы Жан-Жака подкрадываются к его лицу, и, едва задевая щёку, бережно отводят в сторону светлую чёлку, оставляя лицо открытым и абсолютно беззащитным. – Такому, как ты, уже не нужно прятаться за этой чёлкой. К тому же, – Леруа наклоняется так, чтобы их взгляды были на одном уровне, – Чёлка не даёт полюбоваться этим кукольным личиком. Без неё тебе куда лучше. Последние слова Жан-Жака спичкой чиркают Юре об грудь, она вспыхивает, а за ней – и лицо. Розовая бахрома на Юрином костюме будто обращается языками пламени, проникает ему под кожу, разливается по всему телу вулканической лавой. Джей-Джей это, конечно, видит, и Юре остаётся только молиться всем богам и чертям, чтобы идиотский Король не отпустил по этому поводу никакую унизительную шуточку, потому что сейчас, именно сейчас, Юрий не сможет ни-че-го ему ответить. И Леруа всё-таки молчит. Но от этого не легче. Вместо слов он позволяет себе откровенным образом вылизывать взглядом лицо Юрия, время от времени чуть наклоняя голову в сторону – будто и правда любуясь. Наконец, тонкие губы канадца кривятся в нечитаемой ухмылке, чужие пальцы аккуратно заправляют чёлку Юрию за ухо, внушительная фигура в зелёном отдаляется, пока не скрывается в дверном проёме. А Юрий так и остаётся стоять как вкопанный, отапливая жаром своих горящих щёк всю раздевалку. Первое, на что он находит в себе силы – это ощупать свои руки и живот, проверяя, на месте ли его костюм, потому что никогда в жизни Юра не чувствовал себя более раздетым, чем в последние несколько минут. Он дотягивается до язычка молнии на спине, проверяет, на месте ли тот, будто бы Леруа мог своими едкими фразами запросто расстегнуть её. На месте. Теперь осталось проверить причёску. Юра оборачивается к зеркалу, пристально всматривается в своё обнажённое лицо, и оно кажется ему чужим и непривычным. Слишком правильным. Со слишком курносым носом. Со слишком светлыми бровями и ресницами. Со слишком яркими на их фоне зелеными глазами. Со слишком заостренными чертами. Со слишком гладкой светлой кожей – почти идеальной, кроме, разве что, крохотной морщинки между бровями, за которой умело скрывается целый омут внезапных, путаных эмоций, мечущихся, словно рыба, попавшая в невод. Юра неуверенно поправляет заложенную за ухо чёлку. «Без неё тебе куда лучше.» – слышится эхом в голове. «Чёртов Джей-Джей, побрейся-ка ты налысо! Тебе куда лучше без твоей пидарской челки. Она тебе не идёт. Тебе вообще ни хрена не идёт. Выступай с пакетом на голове, бля. Твои тупые фанатки будут шликать даже на это.» – огрызается про себя Юрий, постепенно успокаиваясь. Осталось только успокоить сердце, которое внезапно начало жить своей жизнью и никак не могло перестать неистово долбить в грудную клетку.

***

Жан-Жак Леруа знал, что исполнит свою произвольную программу безукоризненно. Она была до того отточена, что сейчас канадец мог даже и не думать о своём выступлении. По правде говоря, его мысли занимало кое-что совсем другое. Наконец, шторки на другом конце арены раздвинулись, и из-за них показались Фельцман и Барановская. Сразу за ними абсолютно неспешным, почти расслабленным шагом, вышла Русская Фея. Джей-Джей пристально наблюдал, как парнишка, слушая наставления тренеров, всё так же без спешки расстегивает олимпийку. Белые руки поднимаются к капюшону, пальцы задерживаются на нём, медля. Наконец, капюшон валится вниз, олимпийка небрежно кидается Якову, и Плисецкий выходит на лёд, приветствуя зрителей. Его лицо и шея полностью открыты, а на затылке сходятся две тугие косицы, перетянутые резинкой в аккуратный хвост. Жан-Жак не может сдержать дурацкой улыбки.