~
Дышать удается через раз, короткими промежутками, легкие горят огнем, что-то плотно сдавливает шею, и Виктор ощущает, как задыхается — и действительно делает это, потому что где-то далеко под ногами лежит опрокинутый стул, а на шее — удавка, от которой не спасают даже хаотичные хватания руками и бесполезные попытки оттянуть ее — от усиленных дерганий она затягивается только сильнее. Виктор дрожит всем телом от непрекращающихся спазмов, слезы застилают лицо, и только когда он готов сделать свой последний — едва ощутимый — вздох, веревка обрывается, скидывая его на пол. У Виктора побиты коленки, дрожат руки, на шее точно красуется синеватый отпечаток, а от слез саднит горло и появляется рвотное ощущение во рту — и это точно не то, как он мечтал провести первые секунды в теле соулмейта. Женский голос зовет некого «Юри» снизу, а Виктор еле встает на ноги и держится за бортик кровати, чтобы не упасть. Зеркало рядом он замечает не сразу — точнее, не сразу понимает, что человек, отражающийся в нем — действительно человек. У его соулмейта мешки под глазами, что темнее самой ночи, взлохмаченные черные волосы, худощавая — нездоровая — фигура, куча гематом и ссадин по всему телу и обмотанные бинтами руки, и Виктору страшно представить, что он может увидеть под ними, хоть постоянная ноющая боль и так дает ответ на этот вопрос. Голос зовет его еще раз, и Виктор подскакивает с места — падает назад и ударяется головой от слабости — и оглядывается в поисках шкафа, чтобы поменять одежду на более закрытую, чувствуя острую необходимость в сокрытии всех отметин на его — соулмейта — теле. Перед спуском по лестнице Виктор ищет ванную комнату — умывает лицо холодной водой, расчесывает волосы, шипя от боли, и еще раз с недоверием проводит пальцами — тонкими настолько, что можно посчитать каждый сустав, и синевато-красными от близости вен и царапин на костяшках — по лицу, оттягивает кожу — серую — и присаживается на край ванны, пряча лицо в ладонях. Он никогда не просил об этом. Голос звучит в третий раз, и на этот к заботливым ноткам прибавляются раздраженно-обеспокоенные. Спускается он только с помощью цепкой хватки за перила лестницы, иначе к шрамам на теле прибавилась бы разбитая голова. Женщина внизу выглядит обеспокоенно, но при виде парня будто расцветает изнутри, спешит к нему — кладет руки на плечи, проводит пальцами по тому месту, где у здорового человека должны находиться щеки, и улыбается тепло и поломано. — Ты выглядишь лучше, Юри. Идешь на поправку? — спрашивает она, и Виктор слабо кивает. Да, на поправку. Если так можно назвать попытку свести счеты с жизнью. — Будешь обедать? Виктор кивает еще раз, боясь говорить что-то — он все еще не думает, что отошел от произошедшего настолько, что не выговорит это при первой возможности. А еще смущает незнакомый язык, на котором он, предположительно, разговаривает. — Тебе твою еду или обычную? — спрашивает женщина, и Виктор теряется, не понимая суть вопроса, но выбирает последнее — кем бы его соулмейт не был, его еда не может быть нормальной. Женщина ставит перед ним тарелку и садится было напротив, но под непонятливый взгляд отворачивается и продолжает делать что-то на столе, стоя к нему спиной. Виктор пытается завязать диалог; к тому моменту, когда еда заканчивается, он узнает, что должен сегодня встретиться с другом, а еще его зовут Кацуки Юри, и у него хроническая депрессия последние полтора года. Этим самым другом оказывает мальчик, лет на пять младше самого Юри, с по-детски наивными глазами и широкой улыбкой, которая, кажется, может осветить весь мир вокруг, но только не душу его соулмейта. Еще мальчик оказывается на удивление сообразительным и сразу замечает то, что не заметила мать — что в теле Юри находится Виктор. Объясняет это просто — «Даже в таком состоянии тела ты выглядишь более живым и счастливым, чем Юри». И добавляет позже шепотом: «Пожалуйста, спаси его». Виктор же мечтает, чтобы кто-нибудь спас его. Перед сном он обыскивает всю комнату, находит несколько пачек таблеток — разных, сильнодействующих и в основном тех, которые не продадут кому попало — и лезвий, спрятанных в разных местах; предупреждает мать — отец оказывается мертв — о том, чтобы она не спускала с него завтра глаз; и еще долго сидит на кровати с ноутбуком, пока не засыпает вместе с мышкой в руке и открытой страничкой Гугла с советами о том, как можно помочь человеку с мыслями о смерти.~
Вновь просыпается Виктор уже у себя в квартире. Лежит с закрытыми глазами целую вечность и надеется, что все произошедшее — просто дурной сон, и на самом деле ему лет семнадцать, до обмена телами еще далеко, а с его соулмейтом — «Юри», — мысленно напоминает он себе имя — все хорошо, и нет никаких проблем, и все счастливы и здоровы. Его надежды рушит приклеенная к стене записка.«Прости, что так произошло. Я не выходил весь день из комнаты, так что тебе не нужно исправлять что-либо после меня. Не волнуйся, завтра ты не проснешься в моем теле. Надеюсь, ты в порядке.
— Юри.»
Виктор срывает бумагу со стены и рвет на кусочки, не сдерживая рыдания. Грудь разрывает от — физической — боли, от жалости к этому парню и желания хоть как-то помочь ему. Но тот, очевидно, живет в Японии, и чтобы добраться, потребуется много времени, и не факт, что он будет жив к тому моменту. Внутри закипает необъяснимо чувство злости за то, что он должен чувствовать это из-за другого человека и эгоистичное желание смерти соулмейта — ведь это сделает его — Виктора — жизнь гораздо легче! Чувство вины загрызает его раньше, чем мысль получает свое развитие. Он занимает деньги у всех знакомых — с улыбкой выслушивает «Ох, тебе, наверное, очень повезло с возлюбленной, раз так стремишься увидеть ее» и игнорирует неправильные местоимения, лишь бы поскорее получить деньги и уйти, пообещав вернуть как можно скорее — и пытается оформить визу, проклиная правительство Японии за такие строгие законы и долгие сроки. Следующие несколько недель похожи на помешательство. В чьем бы теле он не находился, все, о чем он думает — это ЮриЮриЮриЮри. Поел ли он, не умер ли еще, как он себя чувствует, о чем думает, чем занимается. Виктор чувствует, как медленно сходит с ума. Он пытается устроить жизнь соулмейту, назначая ему кучу встреч с друзьями и знакомыми, кормя тело здоровой пищей, покупая билеты в кино и прося — и да, он знает, насколько это жалко — окружающих присмотреть за ним. (Он не знает, что в конце Юри никуда не выходит и лишь сидит дома.) Он ищет способы в интернете, тратит деньги на посещения психологов — не для себя, для Юри, — теряет треть своего веса и использует сон лишь для перемещения между телами; получает агрессивно-слезный выговор от Юры с мольбами начать наконец думать не только о соулмейте, но и о себе, и отказывается от любых проявлений заботы в свой адрес. Когда он получает визу, то первым делом несется домой и хватает там чемодан, отправляясь в аэропорт и покупая в кассе ближайший билет до Саги, а потом сидит оставшееся время в зале ожидания, ни на секунду не покидая его. Долгий перелет, долгая поездка на такси до Хасецу, чуть менее длинный поиск дороги до Ю-топии — это место оказывается хорошо известно местным жителям, — и он находит Юри, сминает его в своих объятиях, плачет, просит жить, а после обессиленно падает: сказывается недостаток сна и пищи. Вечером, когда Юри укладывает Виктора в постель, тот хватает его за руку и просит остаться; клянется, что боится потерять. Катсуки кивает и ложится рядом, пропуская светлые волосы между пальцев.(Виктор не знает, что в конце Юри нельзя спасти.)