Лилии под ногами

Амелия принимает высший ярнамский сан, и город легко оплетается паутиной новых слухов. Новая викария, как легко она пришла на место! И возложить бы ей своей крови на милость, да мало кто видел её в лицо. Слухи легко отвлекают народ от ужасов ночи. Церкви такое на руку, ведь вместе с этими вопросами можно подослать и вечно бдящий Хор, что внушит народу нужную картину. Но любопытство ― тоже свет, пускай и в нём не так много, как в надежде. Что ж, Амелия знала, как важен народу хотя бы её суррогат и потому, всем сплетничающим о ней, вынужденно благоволит и Хор. Какая она из себя? Сколько ей лет? Чей выбор дал этот титул юной последовательнице Хора? Милостью Ибраитас Амелия очень старается служить духовным символом всея церкви Исцеления и её же милостью чует соперничье недоверие в Хоре. Оно передаёт ей шёпотки по углам: и слишком молодая (едва стукнуло тридцать), и ещё одно время метила в кровавые святые, и слишком милосердна, чтобы стегать непослушную паству хлыстом церковного могущества в обмен на надетое ею же ярмо власти. Милостью Идона Амелия чует веру своей паствы к крови и заветам Церкви Исцеления ― подайте милостей, подайте! Крови нам вашей целебной, избавьте и исцелите! Придумайте нам оправданье, чтоб мы гнали от ваших секретов чужаков, приманите Идона на наши мольбы! Эти милости Амелия не может отвергнуть, но не может их и принять, скрупулёзно замаливая их тревожность в ладане собора. Раскалывая как ореховую скорлупку её покой, мысли о том, что всё не так, снова рвутся во сны, низводя их до кошмаров. Амелия просыпается, тянется к оплывшей свече: накинуть одеяние, скользнуть с вышитых слишком дорогим шёлком для кельи простыней, босыми ступнями отсчитать количество глаз на мозаике со скрюченными Амигдалами. Медальон щёлкает вернее часов на Астральной башне. В мареве подсвеченного рассветом фимиама снова снится крыса на руках у Аделлы, что также хитро смотрит на неё из-за облачённого в дешёвую черную кожу указательного пальца. За нежно-розовыми из-за белого меха ушами растут маленькие рога. Аделла даёт крыске укусить нищего, чтобы Амелия всё поняла. ― Ы-ы-ыфх-х! ― нищий хватается за укус и за миг обращается зверем под смех Аделлы. ― Смотри, это Ярнам! Следи за крысами среди чужаков и давай им укусить туда, где есть что-то лишнее! ― Лезвие отсекает руку чудовищу и сложенные в молитвенном жесте руки Амелии липнут от крови. Капли попадают в каменную чашу на полу и Аделла кривится, как когда-то от предложения вступить в Хор вслед за ней: мерзость. Не чета её чистой крови! Она избрана носить дитя Идона, а не идти вслед за той, что марает себя связями с заумными хористками! Амелия вдыхает всем чувством яви ладан и воск в личной часовне, подслеповатый привратник с поклоном закрывает дверь, с кряхтением сминая в шёпот все причитающиеся сану Амелии благословения и титулы. Медальон ложится перед алтарём, стук позолоты о холодный мрамор теряется в сводах. Аделла была гордая, Аделла скорее бы придушила её, чем призналась, что любила, Аделла, не вынесла бы жить без гордыни и отказаться от восхвалений из первых уст вместе с обескровленной бледностью на лице. Как не вынесла и сама Амелия мириться с её гордыней. ― Ты хранишь её, чистоту моей крови, ― главе Церкви Исцеления доступны истинные слова молитвы Идону, но Амелия начинает её шёпотом, пока не переходя на всем известный текст: ― Помоги же мне одолеть мои тяготы, избавь меня от лишнего гнева и не дай обидам влиять на мои решения... Об Аделле Амелия предусмотрительно молчит даже сейчас. Аделла не приняла её выбора, Аделла слишком много врала себе, Аделла сама как всё то, что Амелия пытается искоренить из Хора: гнев, зависть, пороки... Серые рога на перчатке Аделлы закручиваются в спирали, крыса растёт, а Аделла всё смеётся, что это от её злобы на правду, что таков на деле Хор, что для милости Великих нужно больше жертв и снисходительности к тому, что подразумевает этим Хор. Гнев и бессилие растут на каждом собрании и во сне у крысы заостряются зубы и растут очень острые когти. Одного нищего больше недостаточно и мутировавшая тварь рвёт всё больше нищих с повязками на глазах, те звереют всё быстрее и крыса достаёт Аделле до плеча, кладя лапу с серыми, точно сталь когтями ей на плечо, будто понимая её бессловесный приказ начать отрывать и кусать всё больше людей. В Старом Ярнаме уже гибнет навечно закрытый Чумой Зверя квартал. Самые льстивые из окружения Амелии зовут это верно принятым решением. Едва это случается, Амелия видит, что у крыски в её снах растёт длинная шерсть и её морда становится больше самой Аделлы. Аделла чешет тварь за ухом и окровавленная с головы до ног Амелия видит, что головы в пасти твари лопаются, точно сочные виноградины. Несчастные, что оказываются в пасти у гигантской рогатой крысы, не успевают даже вскрикнуть. ― Может, хватит её бояться, а, Амелия? ― Аделла прилежно садится на огромный палец неподвижной твари, расправляя скромные юбки. ― Это всё зависит только от тебя. Прими верное решение и очистись от грехов, дабы твой гнев на паству не вырос ещё больше. В глазах твари отражается Амелия: вся целиком утратившая своё юное человеческое лицо, безносая, но молящая Великих спасти её кровь от огня гнева, чтобы Ибраитас дала ей путь спасти Ярнам, чтобы безносая фигура внушала Хору не презрение, а послушание, чтобы это ссохшееся от крови Птумеру и алое в отражении огромного глаза лицо было ликом спасения Ярнама, а не её, завидующей силе твари... ― Ы-мф-ф! ― дышит пасть твари, и облизывается, так, чтобы оставить слюнявый след языка на руках Амелии, смывающий с них всю липкую кровь невинно погибших. Разбитая, сломленная! Так шепчет голос Аделлы в её голове. С каждым тревожным известием Амелия всё чаще приходит в главный собор, моля, нет, умоляя Великих не уподобиться Лоуренсу, не слушать этот голос из сна, не поддаваться гневу, что рвётся из неё своей клыкастой пастью... Одна мысль про то, что тварь слижет с неё кровь, стоит дать ей выйти из неё наружу, даёт ей столько надежды, сколько не может себе позволить никто. Столько надежды всегда чревато в лучшем случае безумием. Но тварь просится наружу и Амелия молится всё усердней, уже не в силах забыть те насмешки Аделлы, что всегда приходят вместе с ней в каждый сон. Самая могущественная в Церкви исцеления прячется здесь, точно деревенская простушка в сарае, ах-ха-ха! Что, не справляешься уже, да? Лёгким отблеском плещется волчья пасть и белая шерсть в озверевше-алых глазах чумных крыс наверху. Ответ голосу Аделлы в голове звучит лишь рыком. А ведь ты у нас лютая волчица, Амелия.