***
На улице было душно, от сухости во рту не спасала даже холодная вода. Лос-Анджелес, как всем известно, щедр на такую погоду: солнце слепило глаза, а дуновение ветра, хоть оно и было редко, совершенно не спасало — ветер, как, впрочем, и всё окружающее, был тёплым, даже горячим, будто раскалённым. Жан-Жак открыл окно в такси полностью, надеясь, что хоть так он сможет на малую часть освежиться — всё же, при быстрой скорости, ветер казался более-менее холодным. Он уже так отвык от Лос-Анджелеса, хоть и сам Лас-Вегас — город, в который он переехал по работе — несильно отличался по погоде от его родного, но именно сейчас, кажется, те пять градусов разбежки были бы спасительными. В Лос-Анджелес, после переезда, он приезжал не так часто — пару раз на дни рождения родных. За такие редкие приезды он чувствовал себя виноватым и по сей день, но родители никогда не злились, будучи уверенными в том, что работа — превыше всего. В конце концов, именно Жан-Жак из всей семьи, казалось, был самым успешным, поэтому, не скупясь на деньги, пытался хотя бы переводами компенсировать свои редкие появления. Его родители довольно долго занимались индивидуальным предпринимательством и, в принципе, смогли добиться неплохих вершин, заняв хорошее место на рынке. Но к тридцати годам у отца обнаружили рак — и, к сожалению, не на первой стадии. На лечение ушло много времени и денег, отец более не мог заниматься бизнесом, а матери сложно давалось строить всевозможные схемы. Она хорошо выполняла, подавала идеи, но строить полноценный бизнес не могла. В итоге они закрыли бизнес, который был на грани разорения, и пошли работать по специальности, чтобы хоть как-то обеспечить себе жизнь. Мать устроилась бухгалтером к их бывшим партнёрам, а отец архитектором. Старшая сестра не смогла оправдать высоких надежд, отучившись на программиста и забеременев сразу после выпуска. Потенциальный отец ушёл в закат после года совместной жизни и замужества, сказав о том, что априори не сможет быть отцом, зато согласился добросовестно выплачивать алименты, которые, на самом деле, душу не особо грели. Да и Жан-Жак откровенно признаётся, что не видел ещё ни одной матери, которой алименты заменяли бы полноценную семью. Но, быть может, оно и к лучшему — насколько Леруа знал, потенциальный отец искурился и проиграл в покер свои последние деньги, а заодно и отцовскую квартиру. И Жан-Жак искренне надеялся на то, что ребёнок унаследовал от него лишь фамилию. Сестра вскоре родила чудного, но громкого и вечно орущего ребёнка, которого Жан-Жак, на самом деле, сразу невзлюбил, но виду старался не подавать. В любом случае, вскоре он переехал в Лас-Вегас, выучившись на режиссёра, и, что странно для их семьи, смог выбиться в люди и зарабатывать неплохие деньги. Сам Леруа считал, что в их семье всё стало налаживаться. По крайней мере, сестра прошла переподготовку и устроилась работать на вполне прибыльную вакансию. А того ребёнка Жан-Жак, слава богам, не видел — что-то ему подсказывало, что он и вырос несносным грубым парнем. В конце концов, что сестра, что родители, слишком его опекали, от того и эгоизм. И назвали его, к слову, русским именем — Юра. И, что стоит заметить, имя себя не оправдало — всевозможные толкователи имён заявляли, что Юры — мальчики спокойные, но, кажется, это точно не про него. Жан-Жак проверил почту, отменив пару встреч — приходится чем-то жертвовать, чтобы провести хотя бы свой отпуск в спокойной обстановке родного дома. И даже этот несносный Юра ему не испортит законный, с трудом выбитый отпуск. Такси остановилось около небольшого двухэтажного дома. Леруа рассчитался и, достав чемодан из багажника, выдохнул, глядя на свой дом. Он не был здесь около десяти лет. Столько времени прошло, а дом, кажется, даже не изменился — всё так же цветёт виноград около веранды, то же кресло-качалка и кусты фуксии. Кажется, совершенно ничего не изменилось. Только страшно немного открывать дверь, видя, что там уже постаревшие родители, что сестре уже давно не двадцать один, и что тому несносному ребёнку уже не пять (или сколько там ему было в последнюю их встречу) годиков. Жан-Жак постоял с минуту под палящим солнцем, так, будто замер на это время, обдумывая то, что он должен приезжать чаще, ведь неизвестно, когда время пройдет слишком быстро, и ему придётся приходить уже на кладбище. Он закусил губу, покачал головой и смело сделал шаг вперёд, подходя к двери, окрашенный во всё тот же тёмный цвет. Леруа аккуратно, так, чтобы не скрипнуть, открыл калитку. Кажется, будто он невольно затаил дыхание, а сердце стало биться медленнее, либо ему лишь так казалось. Дверь была незаперта, и лишь слабо скрипнула. Из дома повеяло прохладой и слабым запахом лимонного пирога. Он аккуратно прикрыл за собой дверь и громко стукнул чемоданом о пол. На верхнем этаже послышались шорох и голос матери: «Ох, наверное, Ребекка пришла. Странно, она ведь говорила, что придёт к ужину». Леруа улыбнулся и вскинул голову вверх, глядя на лестницу. Послышался хлопок двери и слабый топот. — О, Господи Иисусе, Жан?! Или от жары у меня галлюцинации? Леруа лишь улыбнулся, покачав головой. Мать заметно постарела — это было видно по рукам, по морщинам вокруг глаз и на щеках. Почему-то он ощутил какую-то странную тоску — не по дому. Скорее по тому, что все эти десять лет он ни разу их не видел. Что за эти десять лет случилось так много, и так мало он разделял со своими родителями. Конечно, был скайп, телефонные звонки и СМС. А ещё был загруженный график, бессонные ночи и телефон, забитый контактами и звонками по работе. За это время Жан-Жак успел начать встречаться с девушкой, дойти до серьёзных намерений и расстаться с ней. Про это родители не знали. А знали ли они вообще что-либо о нём на данный момент? Хотели ли они что-либо знать о Жан-Жаке, который по уши в работе, у которого повышенная нервозность из-за бессонных ночей? Жан не знал. И, наверное, не хотел знать — сейчас отпуск, и он собирается отдохнуть без головной боли. — Натали, боюсь, массовой галлюцинации у нас быть не может! — чуть поодаль послышался хриплый смех, а затем и голос его отца. — Как ни странно, но я настоящий и, вроде как, живой, — Жан-Жак по-доброму усмехнулся, следя за тем, как мать спешно спускалась по лестнице. Леруа, конечно, рад был видеть своих родителей. Рад был и теплым объятьям, дружескому хлопку по плечу и этим счастливым голосам. Жан-Жак, конечно, был рад. Но рад так, будто увидел своих одноклассников, а не родных родителей. Быть может, они слишком отдалились за это время? Быть может, они теперь чересчур чужие, чтобы зваться родственниками? Жан-Жак невольно покачал головой, так, будто пытался избавиться от таких мыслей. Но, конечно, если от мыслей избавиться можно было, то от ощущения того, что он чувствует себя неправильно и неуютно — нет. Ему казалось, что он пришёл к кому-то в гости — не было этого чувства своего дома, был чужой запах и отдалённо-родные люди. И от этого становилось так отвратительно на душе. Леруа лишь сдержанно улыбался, пока мать что-то говорила про его приезд, и ощущал себя последним подонком — хоть и сам не понимал, с чего ему так себя ощущать. — К вам сегодня ещё и Ребекка придёт? Я удачно приехал, — Жан-Жак посмотрел сначала в окно на соседний дом, который, к слову, тоже не особо изменился, а после повернулся к отцу и матери. — Так она каждый вечер приходит, — Натали оглядела Жан-Жака с ног до головы, будто что-то искала, и добавила: — У нас Юра фактически живёт. — С чего бы? — Леруа не удалось скрыть удивления. Неужели этот негодник умудряется ссориться со своей матерью и прибегает жить сюда? — Ребекка очень неудачно переехала, — Алан покачал головой. — Очень далеко до школы Юры, ему часа полтора до туда, не вставать же ему в такую рань. А нам не жалко — у нас же две комнаты свободны, так что пускай живёт. — Вот как, — он кивнул и чуть нахмурился. — С тобой всё хорошо? Выглядишь неважно, — рука матери легла на предплечье, из-за чего Жан-Жак вздрогнул. — Устал, в такую жару поездки — хуже девяти кругов ада, — Леруа попытался улыбнуться, но вышло это, если честно, ужасно. — Иди, полежи, может быть. У нас комната для гостей свободна, — отец кивнул в сторону второго этажа. «Для гостей». Ты здесь гость. Не сын. Жан-Жак лишь кивнул и, взяв ручку чемодана, поторопился пойти на второй этаж. Комнатой для гостей оказалась бывшая комната Ребекки, которая, в отличие от самого дома, изменилась довольно сильно — теперь, вместо бежевых цветов, здесь преобладали белые, раскладная тафта сменилась кроватью, а всевозможная мелочевка просто-напросто исчезла. Его же комната была отдана на растерзание его племяннику — это он понял по тому, что в комнате было не особо-то и убрано, да и обилие учебников намекало на то, что кто-то тут живет, и даже пытается что-то делать. Да и запах был… запах просто был. Думать о том, что ему понравились сладкие нотки вишни он не хотел. Жан закрыл дверь и, привалившись к ней спиной, устало выдохнул. Запах в доме казался чужим, да и он сам себе казался здесь чужим. Гостем. И никем более. Быть может, они уже действительно чужие друг другу. Быть может, Леруа уже нечего спасать — всё сгорело. Он открыл окно и, положив телефон на прикроватную тумбу, буквально упал на кровать. В любом случае, здесь он сможет отдохнуть от работы, суеты и бесконечных звонков. Что-то в нем ассоциировало Лос-Анджелес со спокойной гаванью, несмотря на то, что этот город гаванью, а тем более спокойной, даже с большой натяжкой не назовёшь. Но теперь, когда было два Жан-Жака, он видел этот город глазами ребёнка, глазами человека, у которого нет проблем, лишь сессии и экзамены. Тот Жан-Жак прожил здесь спокойную, пусть и не особо богатую жизнь. Лас-Вегас был для тридцатитрёхлетнего Жан-Жака, который много-много работает и мало спит. Для него Лас-Вегас — это суета, камера и бесконечное количество сценариев. В любом случае, сейчас он был тем двадцатилетнем парнем, у которого нет ни проблем, ни денег, ни работы. Ему оно сейчас, казалось, и не требовалось. Ему нужен был лишь отдых и хороший сон. Не было сейчас Жан-Жака с загруженным графиком и толпой актеров. Был чужой гость в родном доме. Он закрыл глаза, поудобней устроившись на прохладном покрывале. Всё же, поездка и жара его действительно утомили.***
Когда он проснулся — это было уже вечером — яркое палящее солнце сменилось на закат, ветер стал прохладным, отчего дышать становилось легче. Леруа ещё пару минут полежал на кровати, будто пытаясь привести мысли в ясность после сна, а затем встал, потянувшись. Слабость и головная боль ушли, а вот чувство внутреннего отторжения — нет. Но это, в принципе, не самое страшное. Выйдя из комнаты, он услышал снизу голоса и почувствовал запах готовящейся еды — судя по всему, провалялся он до ужина. Леруа мысленно отметил, что, всё же, атмосфера здесь именно семейная — виной тому были нескончаемые разговоры, или всевозможные рамки с фотографиями их в полном составе — Жан-Жак не знал, но в полной мере наслаждался ею. Быть может, он просто отвык от неё, от всего этого, поэтому и ощущал себя таким чужим. Ему, жившему в пустой квартире, отданному самому себе на медленный расстрел одиночеством и угнетенному работой, теперь было странно ощущать себя внезапно в уюте чужойродной семьи. Едва зайдя на кухню, не успев рта открыть, на него, с то ли визигами, то ли криками накинулась сестра, крепко обняв за шею. — Боже, сколько лет, Жан! Я так давно тебя не видела! — едва отдалившись, так, чтобы они могли видеть лица друг друга, она сказала: — Ты так изменился, мужественнее стал, выше, даже плечи шире. — А ты всё тот же вечный подросток, — Жан-Жак улыбнулся, но подметил, что в её длинных тёмных волосах появился седой волос, что около глаз пролегли морщины, а кожа на руках более не обладала той нежностью. — Скажешь тоже, — Ребекка отмахнулась и, резко повернувшись в другую сторону, сказала: — Мама, почему ты не сказала о приезде Жана? — Но так ведь веселее! — отец улыбнулся, отложив газету, что читал за столом. — Ты бы себя видела со стороны, как будто ребёнок впервые в жизни игрушку увидел! — К слову, про ребенка — надо позвать Юру, ужин почти готов, — Ребекка выключила газ из-под одной сковороды. — Я могу сходить, где он? — Леруа соврал бы, если бы сказал, что ему совершенно не интересно, как тот сейчас выглядит — всё же, помнил он его ещё совсем ребёнком. — В саду, он там обожает свои книги читать, — Натали достала несколько тарелок. — Ты же будешь ужинать? — Да, конечно, — Леруа кивнул, и, поправив растрепавшиеся из-за сна волосы, пошёл в сторону двери. Погода на улице, всё же, была прекрасной — в начале осени, когда лето до конца ещё не отошло, такие вечера были прохладными, но при этом с не до конца ушедшей жарой дня. Он пошёл в сторону заднего двора, в котором сам нередко любил проводить время — особенно ему нравился небольшой пруд, сам до сих пор не знает, чем он так его привлекал. Задний дворик тоже не изменился. Жан-Жак поднял взгляд, отрывая его от того самого прудика и, кажется, так и замер. Ему показалось, будто весь мир сейчас замер вместе с ним, включая его собственное дыхание и ритм сердца. Всё сейчас на пару секунд умерло и потеряло какую-либо ценность. Леруа не хотел верить, что парень, сидящий на дачных качелях — тот самый несносный омега, которого Жан-Жак просто не переваривал даже в том возрасте. Ему показалось, что в его горле встал какой-то странный комок, да и, впрочем, само дыхание ему сейчас и не нужно было — слишком поражён он был красотой омеги, что сидел в нескольких метрах от него. У него была бледная-бледная кожа — такая, будто он всё лето прятался от солнца. Он был довольно худым, но это не отменяло того, что у него были прелестные ноги — стройные, с аккуратными икрами и красивой формы бёдрами. Шорты едва ли доходили до середины бедра, и Жан-Жак невольно вздрогнул. Цвет кожи идеально сочетался со светлыми волосами и, вроде как, зелёными глазами. И губы, боже, у него были прекрасные губы — не тонкие, но и не особо полные, такие, что целоваться с ним было бы одно удовольствие. Он походил на ангела — такой умиротворённый, с неземной внешностью и хрупким телом. Ангел. Не иначе как самый настоящий ангел — других определений Леруа найти не мог. Едва ли дыхание успело вернуться к нему, как тут же сперлось где-то в легких и, застрявший воздух так и остался где-то посередине горла — Юра поднял голову, из-за чего они встретились взглядами. Да, у него были зелёные глаза. Самые чудесные зелёные глаза в этом мире — с угольными ресницами, которые просто невероятно подчеркивали его взгляд. — Вы кто? — грубо бросил Юра, нахмурившись и отложив книгу. И именно теперь Жан-Жак смог спокойно выдохнуть — внешность внешностью, а он всё тот же наглый хамоватый ребёнок. Есть вещи, которые просто не меняются. Но, конечно, это не отменяло того факта, что Леруа те пару секунду думал о его теле не как о теле ребёнка — слишком хрупким, прекрасным и изящным оно было. Слишком пошлые мысли закрались в голову Леруа, но это уже неважно. В конце концов, это просто секундное помутнение — состояние аффекта, шок, не более. Больше такого не будет — не станет он более заглядываться на его ноги, худобу запястей и полноту губ. Не будет же?.. — Твой дядя, — спокойно говорит Леруа, так, будто это не он пару минут назад думал о том, как круто было бы с ним целоваться. — Ужин готов. Юра как-то недоверчиво нахмурился, оглядел с ног до головы — широкие плечи, сильные руки, совсем не живой взгляд — и кивнул. Он отложил книгу, лениво потянулся и, встав, засунув руки в карманы, совсем не элегантно пошёл в сторону двери. Жан-Жак снова выдохнул: никакая внешность не смогла бы скрыть его наглого характера. Он постоял ещё с минуты, невольно вспоминая худые ноги, тонкую ткань шортов, обтягивающую подтянутую задницу, неширокие плечи и тонкие запястья. Чёрт, да он хорош собой! И не просто хорош: он, казалось, так и хочет, чтобы все альфы его взглядом и раздевали, и облизывали, и что только возможно делали. Будто специально — это было видно по взгляду, по кусанию губ, по движениям, хоть и грубым, но отточённым, оттого и красивым. Леруа покачал головой. «Так, успокойся! Он, во-первых, твой родственник, во-вторых, ребёнок. Нет, нет! Просто помутнение, сколько у меня уже омеги не было? Месяц? Просто пора нормально отдохнуть, а то совсем уже головой пошёл!» Он не должен о нём вообще думать. Он просто наглый отвратительный ребёнок, не умеющий разговаривать вежливо. За столом, конечно, всё внимание было обращено на Жан-Жака что, естественно, жутко нервировало Юру. Это было видно по его поведению и выражению лица. — Да, сейчас ставлю новый сериал по бестселлеру. Думаю, это будет бомбой, — Жан-Жак отложил вилку, сложив руки в замок, и оперевшись на них подбородком. — Даже страшно представить, как ты такого добился, — Юра недовольно глянул исподлобья и грубо добавил: — Скажи, ради такого не только с омегами, но и с альфами спят? — Юра! — Ребекка резко повернулась к нему лицом, но не отвесила даже слабого подзатыльника. — Будь вежливее, Жан-Жак почти сам полностью обеспечивает нашу семью. Натали кратко глянула на Юру, слабо покачала головой и сказала: — Тебе не стоит быть таким злым. Как же обманчива внешность, — она улыбнулась, нарезая стейк. — Трудно не согласиться с высказыванием о внешности, — Леруа снова посмотрел на Юру, из-за чего тот лишь фыркнул и отвернулся. — Ангел с характером чёрта. — Зато альфы за ним как за какой-нибудь нимфой бегают, — Алан откинулся на стул, вытерев бумажной салфеткой руки. — И характер их не отпугивает, знаешь ли. — Могу поспорить, они за ним не для заму… — Да заткнитесь вы! Обсуждали своего великолепного Жан-Жака, его дальше и обсуждайте! — едва не прорычав эту фразу, прикрикнул Юра, хмурясь. — Спасибо за ужин, — он резко встал и, недоброжелательно глянув на Леруа, пошёл на второй этаж. Пару секунд за столом молчали, и, лишь когда послышался хлопок двери, Жан-Жак осторожно спросил: — Он всегда такой нервный? — Нет, — Ребекка покачала головой. — Он, конечно, грубый, но сейчас он перегнул палку. Странно, — она пожала плечами. — Быть может, что-то случилось? — Натали сначала с опаской глянула на второй этаж, а после на Ребекку. — Да мы же с ним буквально пять минут назад разговаривали, всё хорошо было. — Неужто его мой приезд так огорчил? — Леруа усмехнулся, но усмешка вышла у него какая-то кривая. — Быть может, — растерянно пожала плечами его сестра. — Странно, не мог же он так разозлиться из-за твоего приезда. Жан-Жак лишь повёл плечом, промолчав. Эти дети такие сложные. Кажется, они видят проблему там, где её не может существовать в принципе. За ужином Юру они более не упоминали, да и родителям действительно было интересно, как Жан-Жак устроился, чем живёт и что делает. Только к девяти вечера они уже разошлись — Ребекка уехала домой, напоследок что-то сказав Юре, а Жан, взяв сигареты, вышел во двор, напоминающий ему о детстве больше, чем всё остальное. Он присел на качели и, закурив, вскинул голову вверх, смотря на уже довольно тёмное небо. Юра — ребёнок. Ужасный, наглый ребёнок. И его так трудно понять. Они знакомы пару часов, а тот уже успел вспылить непонятно из-за чего. Леруа не знал, изменится ли он к тридцати годам так же, как и изменился он. В свои двадцать Леруа был… другим. Слишком весёлым, с завышенной самооценкой, любящий говорить громко — во всех смыслах. Сейчас всё было другим. Конечно, Жан-Жак всё так же знал, что он — лучше многих, но уже не было надобности кричать об этом. Потому что это знали все. И хотя, или нехотя — кто как — признавали это. Все мы когда-то были детьми и, наверное, именно поэтому Жан-Жак не сердился на Юру — где-то в душе он понимал, почему тот так себя ведет. Возможно, чтобы привлечь внимание, возможно, он просто стеснялся. Вариантов множество, и далеко не факт, что Юра действительно разозлился из-за его приезда. А может и рассердился — чёрт этих подростков поймёшь, с их надуманными драмами и проблемами. А быть может, не такими уж и надуманными. Леруа взял книгу, что оставил Юра, глянув на обложку. "Снафф" Паланика — а чего он ещё мог ожидать? Он пролистнул пару страниц, сделав затяжку. Курить — очень-очень плохая привычка. Курить — очень заевшая привычка, которую Жан-Жак всё не может бросить. Курил он не то чтобы много, но ощутимо — к тридцати трём врачи советовали бросить это занятие, если он не хочет к пятидесяти кашлять кусками лёгких. Но это, впрочем, получалось у него отвратно. Жан-Жак стряхнул пепел и вновь посмотрел на небо, краем глаза задев окно в свою бывшую комнату. Свет горел. А ещё там был Юра — но как только Жан-Жак повернул голову, чтобы хотя бы улыбнуться, парень тут же завесил жалюзи. Он лишь хмыкнул и, потушив сигарету, встал. Быть может, ему стоило с ним поговорить, хотя бы? Они родственники, как-никак, да и не слишком далекие. В доме уже было относительно тихо, хотя ещё и десяти часов не было — наверное, возраст сказывался. Закрыв на замок дверь, он смело направился на второй этаж, хотя всё равно перед знакомой дверью чуть сомневался: стоит ли ему вообще лезть к нему? Подростки, они же такие сложные, их так трудно понять. Выдохнув, он всё же постучался, и, едва приоткрыв её, спросил: — Не возражаешь, если я зайду? Юра сидел на кровати с книгой, вроде как, по немецкому, и, недовольно нахмурившись, спросил: — Чего тебе? — А я не могу просто так поговорить с племянником? — Жан-Жак попытался улыбнуться, когда зашёл в комнату и аккуратно прикрыл за собой дверь. — Тоже немецкий учишь в школе? — Тоже? — переспросил Юра, вскинув голову и кладя книгу на свои колени. — Ну, я тоже в школе учил его. — Wirklich?* — он чуть сощурился, так, будто не верил. —Du glaubst mir nicht?* — Жан-Жак усмехнулся, хотя, конечно, сейчас его знания были не такими хорошими, как в те же двадцать лет, но поддержать обычный разговор он вполне мог. — Ладно, допустим, — Плисецкий кивнул, но по-прежнему держался будто отстраненно. — Так с чего бы тебе со мной разговаривать? — Я присяду? — Леруа кивнул в сторону свободного места на кровати. Юра лишь пожал плечами, но сам отсел едва ли не на край кровати, что, в принципе, можно было счесть за разрешение. — Мне просто стало интересно, с чего такая агрессия в мою сторону, — ответив на первый вопрос Юры, Жан-Жак сел на другой край и потёр нос, пытаясь хоть немного отвлечься от раздражающего рецепторы вездесущего запаха сладкой спелой вишни. — А с чего тебя это интересует? — он нарочно выделил это «тебя», будто Леруа все-таки что-то да натворил. — А почему меня это не может волновать? — Ну, а с каких пор взрослых дяденек интересует, почему какой-то подросток грубит? — Если бы я просто мимо проходил, то да, ни с каких пор, но я же твой родственник, нам ещё недели две под одной крышей жить — не очень хочется, чтобы каждый день мне хамили и прожигали взглядом. — Хорошо, тогда я просто буду тебя игнорировать, — Юра слабо усмехнулся, но не по-доброму, а так, будто чисто для вида, и, взяв книгу обратно в руки, стал делать вид, что читает. — Ты серьёзно? — Леруа устало выдохнул, глядя на Юру, но тот ничего не ответил. — Прелесть, успокойся, — он безобидно усмехнулся и потянул руку к книге, пытаясь вырвать её из тонких пальцев племянника. Ответа не последовало, тот лишь как-то дёрнулся от ласкового прозвища. Ну, нет, он не ради этого пришёл — быть может, лучше его раздражать, чем вообще не вызвать никаких эмоций? Надо же им хоть как-то связь поддерживать. — Все феи такие злые? — судя по реакции на «прелесть» Юра не любил такие клички, а тем более по отношению к себе. На фею Юра лишь поджал губы да косо глянул исподлобья. — Так я не получу ответа, почему котёнок такой недовольный? — Да пошёл ты, блять, котёнок херов! — со злости Юра даже кинул в своего родственника не особо-то и тонкую книгу, но Леруа всё же уклонился. — О, другое дело, — Жан-Жак улыбнулся. — Так почему?.. — Да я тебя знать не знаю, ты какой-то самодовольный мужик под тридцать лет, с чего ты мне вообще нравиться должен?! Я тебе не какая-то тупая курица, которым ты, безусловно, нравишься за количество денег на твоём счету. Да от тебя за километр несёт самовлюблённостью и чёрт знает, ещё чем! — А, так вот в чем дело, — Леруа понимающе кивнул, улыбнувшись. — Думаю, наши отношения наладятся за мой отпуск. Сладких снов, — он по-дружески похлопал по плечу и, встав, вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Юра лишь фыркнул и, взяв обратно книгу, попытался не думать об этом раздражающем, самодовольном, лишь косящем под адекватного, альфе. Про внезапно покрасневшие щёки и учащенный пульс из-за этого неловкого касания по плечу он тоже старался не думать. И о приятном, хоть и немного горьковатом запахе грейпфрута, он тоже старался не думать. Они же близкие родственники, в конце-то концов.***
Юра — грубый, наглый, красивый, милый, сексуальный… так, стоп. Никакой сексуальности в его возрасте. И никакой притягивающей красоты — они родственники. И вообще, блять, Юра — просто ребёнок. Просто ребёнок с полными губами, крутой задницей и… нет, «стоп» тут уже не поможет. Жан-Жак устало простонал в подушку. Прошло всего четыре дня, а образ Юры, как навязчивая идея, не покидает его голову дольше, чем на полчаса. Нет, будь они просто знакомыми, Леруа, быть может, так бы не мучался, но они же родственники, а это уже вообще ни в какие ворота! Он, в жизни не заглядывающийся на таких молоденьких омег, теперь просто не находил себе места. Это с ним что-то не так, или с Юрой? Быть может, его тело реально быстро созрело? Серьезно, в таком возрасте такого ярко выраженного запаха быть просто не может! Хотя, конечно, сколько бы Жан-Жак не придумывал себе оправданий, это всё равно не отменяло возраста Юры — наивный, такой порочный. Неважно, насколько сексуален он был телом, он всё равно, в первую очередь, был ребенком, которому только целоваться-то и можно, и то, явно не с тридцатилетними мужиками — это вообще аморально. Как же Леруа хотелось к нему прикоснуться — провести пальцами по шее, по линии позвоночника, мысленно пересчитывая каждый позвонок, погладить худые плечи. Поцеловать в шею, коснуться губами ключиц, поцеловать за ухом и наслаждаться его реакцией. Реакцией его нетронутого никем тела — как он будет, возможно, дрожать, прижиматься ближе, и стоны, боже, стоны его голосом наверняка были бы прекрасны. Леруа ощущал себя отвратительно, думая о Юре как о сексуальном объекте. Это было неправильно, да и просто-напросто омерзительно — у них, фактически, одна кровь, а разница в возрасте где-то на пару с самооценкой Жана царапает потолок. Между ними было слишком много «нельзя», «неправильно» и «грязно». А когда Юра случайно касался его, у Леруа всё в горле пересыхало, и руки дрожали совсем как у пятнадцатилетнего. Кожа у Юры светлая, гладкая и, наверняка, чувствительная. Жан-Жак считает дни до конца отпуска, и с сожалением и одновременно радостью отмечая, что осталось ещё так много. Ещё так много пересечения их взглядов, нечаянных касаний и такого сладкого наваждения. Ещё так много смятения, ненависти к собственным чувствам и осознания того, что с ним явно что-то не так. Юра — чудный омега. Но не для него. Они просто не могут быть вместе. Просто нельзя. Просто табу. Иногда Жан-Жаку казалось, что Юра сам его провоцирует — неловкие касания, чересчур короткие шорты и недовольное: «Можешь помочь мне с немецким, если мозги ещё не отсохли?». Но, конечно, ему так только казалось — если бы он не ловил его взгляды, его неловкие касания, то он бы в жизни ни о чём таком бы даже подумать не мог. Он ощутил дискомфорт внизу, и с отчаянием осознал, что у него снова встал лишь на мысли о Юре. Без пошлости. Просто Юра. Леруа тяжело выдохнул, и только хотел потянуть рукой к члену, чтобы уже под реально извращённые мысли убрать свою проблему, как тут же дверь с громким шумом открылась, из-за чего он вздрогнул. — Ты что, до сих пор спишь? — о, черт, этот голос он сейчас хотел услышать меньше и, одновременно с тем, больше всего. — Уже нет, — недовольно пробормотал Леруа и, приняв сидячее положение, чтобы Юра не заметил вставшего члена. — Ты что-то хотел? — он пытался говорить спокойно, и уж тем более не заглядываться на очередные короткие шорты. — Мне пришла посылка, а на почте несовершеннолетним не дают, сходишь со мной? Если бы челюсть могла, как в мультиках, падать аж до самого пола, то, кажется, челюсть Жан-Жака могла бы совершить кругосветное путешествие. Во-первых, Юра попросил сам, во-вторых, Юра попросил сам, не грубя, в-третьих, что здесь происходит?! — Ладно, — Леруа напряженно кивнул, до сих пор не до конца вникая в суть происходящего. — Отлично, давай тогда, одевайся, — Юра без задней мысли зашёл в комнату, отрывая его шкаф. — Что ты там надеваешь? — Юр, я сам, хорошо? Подожди минут пятнадцать. — Пятнадцать? Ты себе собрался марафет наводить? Только давай ты не будешь при мне омег клеить, ладно? Всё, давай, — он подошел к кровати. — Пятнадцать слишком много, так что одевайся, — он потянул за одеяло. — Я сам, — во время среагировав, Леруа ухватился за покрывало, не давая Юре его стянуть. — Да что ты ломаешься?! Мне по-быстрому туда и сюда. Я эту посылку полгода ждал! — он приложил чуть больше сил, чтобы стянуть одеяло. — Юра! — Жан-Жак впервые, за всё время, поднял голос, и именно гаркнул. Плисецкий на пару секунд оцепенел, так и застыв, зато одеяло выпустил. Ничего не сказав, он вышел из комнаты, закрыв дверь. Жан-Жак рвано выдохнул и почему-то ощутил себя виноватым. Не может же быть, что он этим Юру обидел? Он же не может быть таким восприимчивым? Нет же? Тяжело выдохнув, Леруа упал назад на подушку, прикрыв глаза. Господи, хоть бы не обиделся — они ещё даже толком отношения не наладили между собой. Но, конечно, как назло, Юра обиделся. Когда Жан-Жак спустился, тот молчал, всю дорогу они молчали. Плисецкий заговорил лишь один раз, когда Леруа спросил: — А почему курьер не смог принести? — У них выходной, а самому можно забрать. — О, вот как. Всю дорогу они молчали, и лишь по пути назад, когда Юра не выпускал из рук небольшую коробку, Жан попытался узнать: действительно ли он обиделся. — Ты обиделся? — Нет. — Тогда почему так отстранённо себя ведёшь? — Сам меня заткнул. — Просто ты сам тогда себя повёл некорректно, да и я же не со зла. — Попросил собраться побыстрее, вот уж некорректно! — Юра закатил глаза, ускоряя шаг. — Дело не в просьбе, — Леруа подстроился под шаг Юры, продолжа настырно смотреть на него. — Ох, а в чём же? Застеснялся, когда я хотел одеяло стащить? — Так, а как я ещё должен был среагировать, когда подросток пытается стянуть с меня одеяло, а я со стояком сижу?! Они оба резко остановились. Леруа сам не ожидал, что скажет нечто такое — нет, конечно, фраза была не особо-то и ужасной, но говорить такое Юре было немного… странно. Плисецкий во все глаза смотрел на Леруа, а после, внезапно покраснев, резко отвернулся, и снова пошёл. — Ясно, — тихо пробубнил Юра, сильнее сжимая в руках коробку. — Всё хорошо? — уточнил Жан-Жак, пытаясь избавиться от внезапного смущения. — Да, — он кивнул, и, вроде как, таким отстраненным более не казался. — Тогда… я, реально, себя неправильно повёл, чего уж тут, — он повёл плечом, так, будто вздрогнул. — Надеюсь, мы друг друга поняли, — Леруа улыбнулся и невольно потянулся рукой к его плечу, захотев обнять, но вовремя отдёрнул руку. Нет. Нельзя. Даже касаться его осознанно — табу. Он — ребёнок. Он — племянник. И в Жан-Жаке ещё слишком много человеческого, слишком много морали и нравственности, чтобы позволять себе осознано касаться его плеч, приобнимая так нежно, чувственно. Жан-Жак не может позволить себе коснуться его так, как альфа касается омеги. Нет. Ни в коем случае. Он лишь улыбнулся и краем глаза глянул на смущенное лицо Юрия. Совсем ребёнок. Чистый, невинный ребёнок. И Леруа ощущает себя самым грязным грешником.***
Юра был популярным в школе. Как омега, в первую очередь. И, конечно, тут не было ничего удивительного — с его кожей, фигурой, лицом — он, наверняка, нравился многим. Но, насколько было известно самому Леруа, Юре не нравился никто. И как же Жан-Жак хотел сейчас оказаться его одногодкой — он бы его на руках носил, лишь бы внимание обратил. Лишь бы всё это было нормально, лишь бы чувства не отдавались таким отвратительным пошлым послевкусием. «Чувства не могут быть неправильными» — говорила ему сестра, когда Леруа сказал, что влюбился в одного омегу, но это совершенно неправильно. А Жан-Жак молчал, слабо улыбаясь, понимая, что скажи он, что этот омега — её сын, она бы тот час прочитал ему целую статью на тему инцеста. А потом бы перестала с ним разговаривать, забрав Юру на время его отпуска к себе домой. Чувства бывают неправильными с точки зрения морали. Потому что Жан-Жак любит племянника. Потому что Жан-Жак, в самом пошлом смысле, желает тела ребёнка. И это всё неправильно, как бы кто к высокой любви не возносился, педофилия остаётся педофилией, а инцест — инцестом, как бы красиво это не называли, романтизируя все эти образы. На деле, ничего романтичного в этом не было. Когда ты, взрослый мужчина, заглядываешься на подростка, всё, что адекватного в тебе есть, кажется, стоит у горла отвратительным комком, оттого начинает тошнить и чувство отвращения к самому себе мешает нормально думать. Юра был запретным, желанным плодом. И, как казалось Жану, стоило ему быть чуть более настырным, как Юра сам сказал бы ему: «Да». Но так себя вести не позволяла ему совесть. И принципы. И то, что это — его племянник, которого он помнит ещё с самого детства. Мешало, на самом деле, много. А Жан, будучи человеком нравственным, не мог позволить себе преступить через всё это. Хотя, как-то раз ему действительно было наплевать на это. Занимаясь немецким, они каким-то образом из дома перешли в дворик, на те качели. Но, в итоге, они так и не позанимались. Юра, пока читал параграф, просто-напросто заснул прямо на плече Леруа. В принципе, последнего это особо не волновало — он лишь откинулся на спину и, слабо раскачав качели, сам прикрыл глаза. Погода была чудной: не жарко, но и не холодно, ветер был прохладным, но воздух тёплым, поэтому находиться на улице было приятно. Не было особо шумно, лишь издали был слышен шум машин и совсем отдалённо чьи-то голоса. Жан-Жак чувствовал себя так умиротворенно, спокойно. Будто нирвана. Он ощущал рядом с собой его — хрупкое тело, чарующий нежный запах, тепло, что исходило от него. Причёска Юры растрепалась, и Леруа шеей ощущал мягкие волосы. Казалось, в этот миг не существовало никого кроме них двоих. Казалось, сейчас не было ни правил, ни норм. Не было ничего. Был Жан-Жак, испытывающий самые нежные чувства к Юре, и Юра, мирно спящий на его плече. Он неосознанно чуть наклоняется к лицу Плисецкого — рассматривает полные губы, не яркие: такого нежного оттенка, светлую кожу, тёмные ресницы. Он был таким спокойным, беспомощным. Ничего же не будет, если Жан его поцелует? Никто же не узнает, да? Жан-Жак напряженно сглотнул — кажется, он ощущал ритм своего сердца где-то в горле. Он мог сосчитать каждый его удар. Запах вишни - спелой, сочной вишни, заставлял забыть и о правилах, и о нравственности — сейчас это было неважно. Лишь запах вишни, он и Юра. Ничего более. Это было именно тем моментом, когда Леруа сломался. Он коснулся ладонью бледной шеи, поглаживая, проскользнув вверх, к щеке, чуть склонив голову Юры назад. И, в принципе, это не было поцелуем — неловкое касание их губ, привкус вишни. Леруа едва коснулся его губ, ощутив их мягкость и теплоту, и, кажется, именно в этот момент, в нём будто что-то умерло и что-то родилось. Будто что-то в нём резко вывернулось наизнанку, перевернулось и обрело совершенно другой смысл. Да, это неловкое касание их губ было спусковым крючком. Это было тем моментом, когда Леруа понял, что пути назад нет. Едва отдалившись, он лишь улыбнулся и, убрав пару прядей с его лица, вновь откинулся на спинку качелей, прикрыв глаза. Ведь ничего страшного не случилось?..***
Жан-Жак краем глаз глянул на пишущего Юру, а после вновь в окно. Он так желал, чтоб они поскорее перестали заниматься, и Леруа смог спокойно пойти в свою комнату подро… отдохнуть. В доме не было никого, кроме них — Ребекка ещё утром позвонила, предупредив о том, что из-за завала работы не сможет приехать, а родители ушли на какую-то ярмарку, на которую Юра, что странно, отказался идти с ними, ссылаясь на усталость. А вот от занятий по немецкому не отказался. Будто нарочно. — Вроде всё, — Юра проглядел лист ещё раз и, кивнув сам себе, подал Леруа. Тот лениво его взял, просматривая ответы. Хотя ему уже было откровенно всё равно и на этот лист, и на ответы, и на немецкий. Оставалось всего несколько дней до конца отпуска, и, конечно, с одной стороны, это было хорошо, но с другой Леруа желал как можно больше времени проводить с Юрой. Упиваться случайными касаниями и взглядами. Наслаждаться визуально его телом, улавливать его запах — манящий, сладкий, возбуждающий. — Молодец, всё верно, — Жан-Жак отложил лист в сторону, глянув на Юру, который, в принципе, не выглядел особо радостным. — Всё хорошо? — Вроде, — он пожал плечами. — Что в твоём понимании означает опытный омега? — В смысле? — Леруа аж на месте подскочил с такого двусмысленного вопроса. — Ну, в плане интима. Что значит опытный? — Мне страшно представить: а с чего такие вопросы? В твоём возрасте не об опытных омегах стоит думать. — Ты скажешь, или нет? — Юра нахмурился и чуть склонил голову в бок, а после добавил: — Мне нравился один альфа, но он как-то говорил, что его привлекают опытные. — Ты вот сейчас серьёзно? — Жан-Жак прикрыл рот ладонью, чтобы не засмеяться в голос. — То есть твой одноклассник, лет, максимум, шестнадцати, сказал, что ему нравятся опытные? Что не так с этим миром, Господи? — Да всё равно мне уже на этого одноклассника, — Юра отмахнулся, закусив губу. — Так что это означает в твоём понимании? — А тебе зачем? — он опёрся подбородком о руку, смотря на Юру. Юра сначала чуть помялся, а после ответил: — Интересно. — Ну, раз интересно, то ладно. Раскрепощенные, инициативные, которые не стесняются встать в ту или иную позу, которые сами предлагают, как им нравится. Которые делают минет так, что из глаз искры. Которые, возможно, по телу и не очень сексуальны, но от них эта сексуальность так и идёт. Которых хочется всегда. Юра сначала молчал, краснея и смотря куда-то в пол. А потом, будто осмелившись, сказал: — Неопытные, получается, хуже? — С чего бы им быть хуже? С такими тоже круто: забавно смотреть на стеснение, самому чему-то учить. Это тоже круто. — И какие нравятся тебе? — Плисецкий чуть склонил в бок голову, облизав пересохшие губы. От такого, вроде как, невинного жеста, у самого Леруа всё пересохло — и горло, и губы, и понимание, что он сейчас разговаривает с племянником. Черт, он ощущал себя героем порнухи. И больше всего он хотел исполнить свой долг порно-героя в лучших традициях хард-порно — чтобы Юре было, что запомнить. — Мне нравятся неопытные блондины, худые, с выпирающими ключицами, и чтобы запах сладкий был, фруктовый. Чтобы по-мальчишески угловаты и по годам в паспорте не больше шестнадцати. Жан-Жаку, казалось, просто снесло остатки всего, что было. Не хотелось уже терпеть, проклинать себя за влечение к нему. Если и проклинать, то хотя бы по делу, а не из-за чувств, о которых никто никогда не узнает. Пускай неправильно, пускай будет жалеть — к чёрту! Сейчас он об этом не думал. Ни о чём не думал. Думал только о Юре. И ни о ком более. — Тебе нравлюсь я? — Юра, кажется, ничуть не удивился, будто он этого и ждал. — Бинго! А теперь ты либо шлёшь меня куда подальше, либо шлёшь себя ко мне. С точки зрения морали я за первый вариант, а с то… — А с моей точки зрения? — Вы, подростки, вообще отбитые — вам что инцест, что педофилия — пустые слова. Так что ты… Ты не злишься, по крайней мере. А я, наверное, пойду, — у него будто прошло то наваждение, и сейчас он хотел либо уйти, либо провалиться сквозь землю. Едва успев встать, как Юра тут же встал за ним, становясь с ним совсем близко. Он вскинул голову, смотря Леруа в глаза. Его запах сейчас ощущался нереально отчётливо. — Я знаю, что это неправильно, — голос Юры дрогнул. — Но, если нас двоих другу к другу тянет, не значит ли это, что… — Что я всё равно останусь моральным уродом, если сделаю это. — А я невинной жертвой обстоятельств и возраста? — Да. Это отвратительно. — Ну, раз уродом буду не я, — Юра усмехнулся, коснувшись пальцами предплечья Леруа. — Чёртов эгоист, — возможно, останься в Леруа хоть капля морали, он бы ушёл, но в нём сейчас не было ничего, кроме инстинктов и желания. Юра, привстав на носочках, едва прикусив губу Жан-Жака, прошептал: — Fick mich*. — Блять, — и теперь голову Леруа сорвало окончательно. И мораль, и нравственность только что потеряли любую ценность для Жан-Жака. Потому что когда он смог обнять его, прижав к себе, и совсем не неловко поцеловать — именно тогда Юра казался единственной ценностью, которой Леруа мог обладать. Юра не умеет целоваться. Это он понимает по тому, как он вздрагивает, когда Жан-Жак проводит языком по нижней губе. Он лишь едва приоткрывает губы, совершенно не зная, что ему нужно делать. Леруа гладил одной рукой спину, а другой совершенно бесстыдно расстёгивал рубашку. Юра отвечал на поцелуй неловко, неумело, но лишь от этих движений в голове Леруа мешалось всё, что только могло мешаться. Кожа у Юры горячая, чувствительная, и он вздрагивает от каждого случайного касания ребра ладони к плоскому животу. Он тянется к нему руками, прижимая к себе сильнее и трется бесстыдно животом о член Леруа. Жан утробно рычит, когда Юра сам, почти не стесняясь, утыкается губами в шею, сначала нежно целуя, а после, совсем неожиданно, кусая. У Юры перед глазами всё плывет, но чётко разглядеть он может только Жан-Жака. Сильные руки, кажется, везде-везде: гладят спину, обнимают крепко-крепко и неторопливо снимают рубашку. Касания Леруа мягкие, нежные, пусть и не лишены грубости, но желанные и просто невероятные. Его каждое касание — к шее, плечам, груди — вызвали если не мурашки, то потерю дыхания на пару секунд так точно. Юре вновую каждый выдох, каждое касание, каждый поцелуй — всё это до невообразимости странно, не такое, как он думал, но не менее приятное, и донельзя возбуждающее. Губы у Жан-Жака хоть и тонкие, но от любых поцелуев ноги подкашиваются, и Юра тщетно пытается ухватиться за широкие плечи, чтобы не упасть. Леруа вылизывает шею, едва задевает зубами и совсем не больно кусает за плечи. Его руки горячие, и от касаний душно становится. Он проводит ладонью по боку, поглаживая пальцами позвонок и, спускаясь вниз, лишь касается кожи над полоской ремня. Юра от такого едва вздрагивает в его руках и прижимается теснее, утыкаясь носом в плечо, вдыхая в себя такой крепкий и нужный запах грейпфрута. Юра слышал, что у родственников в запахе можно уловить знакомые нотки, но сейчас он и капли схожести в их запахе уловить не мог, они были абсолютно разительны — оттого этот запах так возбуждал. И крепкий запах грейпфрута туманил и заставлял желать только одного. Юра тянется к ремню Жан-Жака и, дрожащей рукой, пытается расстегнуть. Получается у него это быстро и он, стащив с него штаны, почти не смущаясь, касается ладонью крепкого члена сквозь ткань боксёров. Жан-Жак тянет за плечи за собой на кровать, которая напрочь пропахала запахом вишни, и из-за этого руки дрожат лишь сильнее. Когда он жадно вылизывает плоский живот, крепко держа руками за бёдра, Юра невольно изгибается в спине, будто навстречу. В голове ни одной целой мысли, руки двигаются будто сами по себе. Всё на инстинктах, на желании владеть его телом. Владеть им. Юра тихо стонет, суматошно водя ладонями по сильной спине и рукам, зарываясь в тёмные волосы, притягивая к себе ближе. С рыком Жан-Жак подтягивается на уровень его лица и, целуя так, что Юра теряется во всём мире, спешно стягивает с него штаны. — Жан, — рвано выдыхая, шепчет Юра, когда остаётся абсолютно голым под ним. Леруа принял бы это за просьбу прекратить, или остановиться, но Юра, вместе с этой фразой, шире раздвинул ноги и теснее прижался, потеревшись затвердевшими сосками о его грудь. У Юры учащается дыхание, когда Жан-Жак гладит бёдра и, ласково целуя в шею, проводит пальцем меж ягодиц. Леруа напряжён, и Юра чувствует это по тому, как напрягаются мускулы на руках. Жан-Жаку хорошо-хорошо и, когда он проводит пальцами меж ягодиц, ощущая то, насколько между ними влажно и жарко, он хочет его ещё сильнее. Леруа наваливается на него всем телом, едва прижимая к кровати, из-за чего Юра рвано выдохнул, и настырно проталкивает один палец внутрь. И, блять, как в нём узко и хорошо. Юра, то ли простонав, то ли проскулив, шепчет: — Ещё. И Леруа, конечно, дает ему это «ещё». В нём влажно-влажно, а ещё он совершенно безболезненно поддается растяжке, лишь дышит тяжелее и, сильнее обнимая, суматошно целует шею и плечи. Жан-Жак двигает пальцами медленно, размеренно, сам наслаждаясь тем, как в нём жарко, и как тот, будто чего-то боясь, сокращает мышцы. Леруа ощущает чужие пальцы на своем члене и, едва слышно простонав, слабо укусил за плечо. Ему нетерпится заменить пальцы на свой член, но он не может быть резким просто потому, что сейчас он рядом с Юрой. От его тела, запаха и тихих стонов губы внезапно пересыхали, руки дрожали, а пульс учащался. И из-за этого соображал он смутно, и единственная целая мысль в его голове была то, как сильно он его хочет. Так он, казалось, не хотел никого. Весь мир теряет свои очертания, когда Юра, обнимая рукам за шею, шепчет на самое ухо: — Пожалуйста, сделай это. Мне мало, Жан, мало. Леруа забывает обо всём, думать он уже просто не может — после такой-то просьбы. Лишь спешно вынимает пальцы и, подхватывая его под колени, на пару секунд останавливает на нём свой взгляд. Юра сейчас был таким возбуждённым, желанным, таким… невероятным. Его хрупкое тело, бледная кожа, тяжело вздымающаяся грудь. Нет, это было просто прекрасно. Юра рвано выдыхает и цепляется пальцами за покрывало, когда Леруа входит. Сначала он чувствует странное, непривычное чувство наполненности, и лишь потом понимает, что именно от этого чувства почему-то приятно-приятно. Он тихо постанывает и шире разводит ноги, откидывая голову назад. Леруа двигается размеренно, даже медленно, хотя сам подмечает, что Юра расслабленный, а смазки много, оттого и двигаться легко. Жан-Жак ловит каждый рваный вздох, каждый стон, каждое движение Юры. Ловит и наслаждается этим ничуть ни меньше, чем самим сексом. Он смотрит на тонкие запястья, которые он сейчас зажимал над его головой, на плоский живот, на красные щёки, на раскрасневшееся лицо. Юра изгибается в спине и откидывает голову, когда Жан-Жак двигается резче, ритмичнее, и от этого у Юры дрожит всё тело. Он задыхается и едва ли не теряет сознание от резких глубоких толчков. Он ёрзал, стонал и выгибался в спине, подаваясь бёдрами на каждый толчок. По коже будто ток, всё теряет свои очертания, и единственное, что ощущает Юра — запах грейпфрута, сильные руки и грубые, приносящие невероятное наслаждение, толчки. То, что чувствовал Юра, было за гранью. Тело Леруа приносило удовольствие, возбуждало — это было так непривычно и так хорошо. Жан-Жак то рычал, то постанывал, кусая губы. В Юре было тесно, жарко, хорошо. В нем было невероятно, и от каждого в нём толчка у Жан-Жака будто что-то внутри скручивалось, принося дополнительное удовольствие. Было невероятно жарко, и от мешанины запахов — особенно отчётливо Леруа ощущал запах вишни и смазки — перед глазами всё плыло, и движения становились резче и беспорядочнее. Дыхание сбилось, ноги дрожали и, настырно вбиваясь внутрь хрупкого тела, Жан-Жак откинул голову назад. Это было превосходно. От запахов, ощущения его тела, от понимания, что это всё неправильно становилось как-то до неприличия хорошо. И каждый раз, когда в голове Леруа проскальзывала мысль, что сейчас под ним дрожит от каждого толчка совсем юное тело, он ощущал, что ему нравится. Нравится это понимать. Нравится это делать. Нравится. На пике, Юра, сам того неосознанная, вскрикнул, выгнувшись в спине так, что Жан-Жак про себя удивился, как его не сломало. Леруа замер, смотря на то, как Юра тяжело дышит, казалось, он и не двигался. — Ты как? — Лерой опёрся на руки по обе стороны от головы Юры. — Хорошо, — он улыбнулся. — Ты ещё не всё? Продолжай. Леруа лишь кивнул и двинул бёдрами вперёд, с неприличным хлюпаньем входя до основания, заставив Юру вздрогнуть. Плисецкий чуть поёрзал, рвано выдохнув, откинув голову на подушку. Жан кончил с рыком, резко выйдя, запачкав живот и грудь спермой. Впрочем, им было уже не до этого. — Теперь я грешник, — Юра поднял взгляд на запыхавшегося Леруа. — Я запомню тебя невинным, — он слабо усмехнулся и, опустившись на локти, чмокнул во взмокший лоб. Быть может, они были грешниками. Но они были самыми счастливыми грешниками.***
Если Леруа должно было быть стыдно за случившееся, то, кажется, он сломался. Потому что он и капли стыда за это не испытывал — наоборот, он был более, чем счастлив. Да и Юра, вроде, тоже. Иначе не лез бы к нему целоваться каждый раз, когда выйдет свободная минута один на один. В последний день отпуска, за завтраком, Натали говорила, что приезд Жан-Жака как-то сыграл на Юре, тот теперь более весёлый. Леруа и Юра лишь сдержанно улыбались, а рука Леруа под столом спокойно гладила ногу Юры. А ещё улыбка у него была вымученной, и Жан-Жак, конечно, знал из-за чего. И чувствовал себя отвратно. После завтрака они разошлись, так ничего друг другу и не сказав. Откровенно говоря, Леруа даже не знал, как называются их отношения, и можно ли это назвать отношениями вообще. Он знал, что это неправильно. А более ничего не знал. Когда он складывал вещи, дверь в его комнату тихо открылась. Он обернулся, заметив на пороге Юру. — Даже не попрощаешься, что ли? — он попытался выглядеть недовольным, но Жан-Жак прекрасно знал, что он чувствует себя тоскливо, да и в глазах застыла больше обида, нежели недовольство. — Юр, — его голос выдался тихим, положив майку на кровать он, встав, подошел к Юре. — Я не собираюсь прощаться, — Леруа прикрыл дверь, сверху вниз глянув на него, коснувшись ладонью его щеки. — Потому что мы с тобой ещё встретимся. — Ага, через года три? — теперь в его голосе читалась неприкрытая обида, а глаза, кажется, слезились. Юра, конечно, грубый, но ещё очень ранимый. — Нет, — он покачал головой, коснувшись губами его лба. — Если я не приеду через пару месяцев, то я упрошу Ребекку отпустить тебя ко мне. Юра как-то недоверчиво глянул исподлобья, а после внезапно прижался тесно. — Эй, ну, ты чего? — Леруа улыбнулся, уткнувшись носом в светлые волосы. — Не плачь, мы скоро встретимся, обещаю, ты же веришь мне? Юра закивал, обхватив руками спину. Его плечи задрожали. — Я буду звонить тебе через скайп, и, не дай Бог, ты завалишь хоть один тест по немецкому! — Леруа по-доброму рассмеялся, сильнее прижав к себе. Юра поджал губы и, уткнувшись лбом в плечо, сипло сказал: — Позвони мне, как приедешь. — Конечно, — он погладил по худой спине. — Всего два месяца, чуть больше, может быть. Всё хорошо, успокаивайся, — он чуть отпрянул, вытирая мокрые щеки. — Я буду скучать, котёнок. — А я уже, — признался Юра, снова уткнувшись в тёплое плечо. Жан-Жак улыбнулся, глядя на Юру. Какие же подростки, всё же, сложные. ___________________________ Wirklich* — "Неужели". Du glaubst mir nicht* — "Ты не веришь мне?" Fick mich* — "Трахни меня".