Рождественский подарок

Florence And The Machine – Blinding

Эвер знает устройство и внутреннее богатое убранство самолета лучше, чем вертолета, но именно металлическую капсулу с шумящими лопастями над головой присылает Джим. Те звучат сначала едва разбито, размашисто и не слаженно, раздражая своей отдаленностью от мелодичных переливов музыкального идеала, но через девять минут три секунды она улавливает оригинальный ритм, соглашаясь в ментальном споре - это неплохо. Холмс не интересуется ни у кого из хмурых людей в строгих, дорогих на кой-то черт (с ее точки зрения практичны избеженные ничейностью и потенциалом для дельного пахоты рубашки, ласкающие голени), зачем они взялись, влезли в ее молчаливое совершенство новой игры под названием "семья". Мужчины ее не трогают, оставаясь на почтительном и приказном в обязательном смертельном порядке расстоянии, но Эвер выходит из своей камеры сама, добровольно и волнисто протекая в шумное средство транспорта. Она читает по их западающим вискам и ясным носогубным складкам (у некоторых в таинстве белых сложенных платков в нагрудном маленьком кармане) принадлежность к Мориарти. Что-то не позволяет ей называть его по имени, короткому смешливому сокращению, которое он предложил ей через минуту изучения на раскрытой ладони; в переплетениях сеточек линий она увидела что-то знакомое. Эвер выплывает из квадратируемой открывающейся пасти вертолета настоящим утренним туманом, сгустком фаты-морганы, изучающим восторженно белесые покрытия естественного наснежения. Ей ставят удобные туфли, наверняка дорогие, но что такое деньги? Это та же боль, а боль не ввязалась ни в ее детство, ни потом. Эвер молча принимает из человеческой чужеродной вежливости, к которой так привязан этикет Джима, этот дар, здоровую необходимость - как и теплую накидку, что оставляют незаметно на ее плечах. Пальцы вязнут в мягкой шерстяной начинке, и Эвер практически в таком же в восторге, как и от чипсов; но там вкус зависел от младшего Холмса, на звук острого и насыщенного, по сути - такого же покладистого. Дом не огромен, не мал; не источает ауру опасной темной злобы и не приглашает великодушно к себе светом; но единственное, что действительно уходит в полюсную крайность, так это укромность места среди скал - тех самых, в помадке морозного снега. Мориарти не здоровается, не приближается, лишь обливает ее черным горьким шоколадом взгляда, проверяя с головы до ног - не задета ли, не испорчена. Но заказ доставлен в исправности, хотя бы с виду. - Ты рождественский подарок, - мурчит он уличной кошкой из далекого детского воспоминания, расплываясь в улыбке и отправляя в морскую качку носки и пятки. Руки не спешат вмешиваться в грамотно распределенную цветовую гамму комнаты; Джим прячет их нарочно в карманах, зная, что в прошлый раз она заинтересовалась их тонкими движениями - даром, что знала, как проходят мышечные сокращения под кожей. Эвер теперь не видит необходимости в словах - она лишь клонит к белому плечу голову, ожидая того, что он хочет получить от нее. У Холмс одновременно выстраиваются в черепной коробке ассоциативные трофические сети - поедая друг друга, они создают совершенные ответы. И самый яркий начинает светить неоном на черном бессознательном фоне, заранее довольной реплики объясняя все. - Не для меня, - поясняет Мориарти больше для себя, наслаждаясь владением собственного голоса. Джим крутится в конце концов вокруг своей оси, будто у него тоже планетарный отмеренный срок, но запрокинутая в наслажденческом крике голова говорит Эвер, что это действительно необходимость - повторять: - Мо~оллс, - и слышать, слышать ворочание в этом нежилом, но стильном брюхе жилища недолгие шаги уюта и жизни; Холмс сама трепещет, понимая, что рада доставляться куда угодно, если эта чудная и чуткая походка так будет ладно ложиться на внутреннее эхо всех классических произведений. Хупер вертит в пальцах яркий отблеск праздника - идеальную геометричность шара, заказного и изящного, единственного напоминающего о скором торжестве. В карих глазах - захлебывающееся счастье ребенка, получившего все, что хотел; настолько же ребяческое, настолько же быстро проходимое, но сиюминутная прихоть удовлетворяется, и простота черт лица складывается в лучший портрет. Джим боится дотронуться до нее, поедая, затапливая этой густой сладостью взгляда всю фигуру. Он даже начинает кружить вокруг нее, рассматривая дольше и ближе, чем когда-либо мог Эвер, обводя все мягкие, сглаженные неловким стилем углы плеч, локтей, кистей руками - по вылепленному воздуху. - Ты играешь лучше Шерлока? - дрожь в вопросе прокатывается по всему телу Холмс, заходясь восторженными мурашками. Она кивает, даже если обман - она заставит Молли поверить в него, если так хорошо. - Когда-нибудь мы пригласим и Шерлока, - обещает Джим, останавливая тиканье своих шагов напротив нее. Хупер ломает с надрывом, кажется, все: тонкое стекло в пальцах, улыбку на лице и себя.