Новый Свет

Брагинский шагнул в комнату и, осматриваясь, подошёл к столу. Рядом с чернильницей и залитым воском медным подсвечником, заметил большую амбарную тетрадь. Золотым тиснением на чёрной обложке было написано слово "Дневник". Гилберт быстро задвинул его на одну из полок с книгами. — Солидная библиотека... — сказал Иван, окинув их взглядом: — И ты всё это прочёл?! — Почти, — небрежно ответил Байльшмидт: — Здесь, в основном, богословские труды на латыни и прочая философия. Монахи в Ордене давали обет безбрачия, а от этого у них руки чесались - вот и строчили без остановки. Но, зато, мозги хорошо просветляет и у меня в народе иногда появляются заумные гении. Сначала я хотел их на кострах палить, как мне Империя предлагал - по примеру Испании. Но, когда с одним таким, по имени Лютер, по-душам поговорил - сам заразился. — Хотя я, больше, вот это читаю,— подал Пруссия Ивану сложенный пополам лист серой бумаги с отпечатанными колонками немецкого шрифта: — Недавняя итальянская мода, там их, кажется, словом gazettа называют. Иван разобрал только крупный заголовок "Городские Ведомости". Что это такое он уже знал - видел много раз в Посольской палате у князя Ромодановского, куда кипы таких бумаг привозили его европейские соглядатаи и шпионы. — Такие грамоты с новостями у меня тоже есть, — улыбнулся Брагинский: — И станок для оттисков ещё при прошлом государе был куплен. Теперь печатают такие листки в Кремле для ближних бояр. "А ещё раньше такие записочки друг другу на бересте царапали". — вспомнилось ему обучение у ромейского проповедника Кирилла в детстве: "А до того рунами и значками-ризками, да узелками в плетении. Но цифирью и буквами, всё же, было намного удобнее". — И что нового пишут? — поинтересовался, отдавая листок: — Я читать люблю. Но у меня буквицы другие и твои закорючки понять трудно... Байльшмидт бросил взгляд на текст. — Про Дворцовый Театр сообщают. Сегодня вечером премьера оперы. А завтра, там же, бал будет, — прочитал Гилберт и воскликнул: — О, мой азиатский друг! Тебе с государем Петром, обязательно надо посетить театр! Такого вы, уверен, ещё не видели! И, непременно, посмотреть картинную галерею. У меня уже есть парочка фламандских шедевров и скульптур из мрамора. "Бахвалится - немецкая морда..." — подумал Иван, взглянув на ухмыляющегося Байльшмидта:"Но, мы тоже не лыком шиты!" И, улыбнувшись, он ответил: — Это всё, конечно, интересно. Картинки мой царь любит. Недавно один итальянец ему на холсте Венеру голую нарисовал, с одной крепостной служанки. Теперь это позорище в Кремле, в горнице, на стене висит. Но мой народ больше иконы пишет - в храм войдёшь, тут тебе вся галерея. А уж роспись и резьба, что в церкви, что в палатах боярских, что в любой избе крестьянской - пустого места нет. А колокола мои ты видел, а Царь-пушку? Недавно вот, кузнец Филька, из чугуна букет роз выковал - от живых не отличишь! На Брагинского впервые накатила ностальгия. — Вот, посмотри, — распахивая кафтан на груди, он достал небольшой серебряный овал, висевший на шее рядом с медным крестиком, раскрыл створки: — Панагия называется - портрет царя Петра, в Палехе писаный. А вот театр государь не уважает. Сестрица его, Наталья, завела такой у себя. Я тоже смотрел - скоморохи, да кукольники на базаре и то лучше пляшут....И оперу слышал на Кукуе. Но, ты бы хор мой в церкви послушал - вот, где пение ангельское! А как парни и девки на вечёрках поют! А как пляшут! Эх! Лучась улыбкой, Иван посмотрел на Пруссию светлеющими лиловыми глазами: — Посольство приедет, я тебе это покажу. Вот такое ты ещё никогда не видел.... А перьями скрипеть, и у меня, монахи тоже горазды. У царя Иоанна, помню, такая библиотека была - семь комнат завалено. Только государь, осерчав как-то, сгоряча, велел её в кладовых подвалах замуровать. До сих пор найти не могу.... Гилберт слушал, всё более, в удивлении приподнимая бровь, и кривил губы. Но панагию посмотрел и похвалил. — Да, Иван, рядом живём, а мало друг друга знаем. Всё война, да политика.... Я твои храмы в Пскове и Новгороде, только от дыма закопчёнными, помню, — проговорил сухо, шагнув к клетке с кенарем и, достав корм, насыпал. Было заметно, что он раздосадован. — Эх, да ладно уж... — примирительно вздохнул Брагинский: — Я сабелькой тоже помахать люблю. И, сетуя на себя за то, что так разоткровенничался, спросил, переводя тему: — Где птаха-то такого раздобыл? — Так, он сам, в окно ко мне залетел, — ответил Байльшмидт, теплеющим голосом: — Побитый весь - наверное, кот амбарный его подрал. Я взял - вылечил. Здесь же Госпиталь - для всех тварей Божьих. Потом выпустил, а он не улетел. Всё по комнате прыгал, даже на плечо садился - ласковый такой. Только гадил кругом - пришлось в клетку посадить. Теперь вот со мной живёт. Глядя, как Гилберт ещё добавил корма кенарю, Иван спросил: — Слушай Гил, может пора и нам чего-нибудь поклевать? Ты вроде, обещал горло мне промочить. Байльшмидт хлопнул себя ладонью по лбу и рассмеялся: — Майн гот! Чуть не забыл. Пошли. И, прикрыв дверь в спальню, он увлёк Брагинского дальше по коридору. Снова толкнул резные двери, пропуская Ивана. На этот раз вошли в просторную рыцарскую залу с огромным мраморным камином. Плитчатый пол был явно истёрт коваными сапогами рыцарей, а может даже и подковами их коней. Гладкие белые стены уходили в сводчатый потолок, с которого свешивались три полотнища флагов - Тевтонский белый с чёрным крестом, Прусский чёрно-бело-чёрный с золотым орлом и флаг Кенигсберга - бело-красный: с красной короной на белой полосе и белым крестом на красной. Четыре высоких стрельчатых окна, забранные решётками со стёклами, давали достаточно света, который дополняли горевшие стенные трёхсвечники с зеркалами. Окна обрамляли синие портьеры с вышитыми золотыми звёздами. Проёмы стен украшали старинные гобелены. В углу, на возвышении, виднелась большая раскрашенная деревянная скульптура Скорбящей Девы Марии. А, по бокам камина, стояли ростовые фигуры, из начищенных до блеска, рыцарских доспехов с рогатыми вёдрами на голове, в белых мантиях с крестом и алебардами в руках. Над камином висел щит с рыцарским девизом Байльшмидта - "Великая сила в едином Боге" и с гербом - красным бранденбургским орлом. "Синегрудый жареный петух", — как мысленно выразился Иван, почувствовав голод. Напротив окон, на ступенчатом возвышении под балдахином, размещался тёмный резной стул с высокой спинкой, увенчанный фигуркой орла и двух позолоченных ангелов по бокам, державших ленту с надписью на немецком: "Helfen-Wehren-Heilen" (Помогать-Защищать-Исцелять). Это был старый трон магистра Тевтонского ордена. А вся зала, видимо, была его малой приёмной. Иван понял, что Пруссия жил в бывших личных апартаментах Великого Магистра. Вся остальная обстановка выглядела в таком же рыцарском стиле. Посередине зала стоял, почти чёрный, стол из морёного дуба на витых ножках. Рядом с ним пара кресел, обитых алым атласом. Но потом Иван заметил и приметы более современной роскоши. Стол-секретер с чернильницей и набором гусиных перьев. Тут же помахивали маятником золочёные часы, с башенкой. Рядом большая полированная сфера-глобус с нарисованными землями и морями. Над входной дверью красовались огромные оленьи рога. Гилберт шагнул к вешалке у двери и, скинув кафтан, расстегнул портупею, сняв шпагу. — Проходи, присаживайся. — предложил он Брагинскому: — Кстати, Иван, зачем тебе понадобилась сабля? Я гарантирую полную безопасность в моём замке. — Просто не хочу потерять. Она дорога мне, как память. Давно с ней хожу - привык. — ответил Брагинский, вешая изогнутый клинок в простых ножнах на крюк. — Можно взглянуть? — спросил Байльшмидт. Иван приглашающе махнул рукой. Гилберт осторожно обхватил наборную рукоять с чеканным, серебряным навершием в виде конской головы. Широкая крестовина-огниво, для защиты руки, удобно прикрыла руку. Потянул. Жарко блеснула зеркальная полоса острого клинка. Вся фигура Гилберта напряглась, а бледное лицо его, будто, озарило смертельной стужей. Он вздрогнул, как от озноба. Его рука дрогнула, а веки моргнули, словно свет клинка больно кольнул в глаза. Брагинский, сидя в кресле, с интересом смотрел на его реакцию. Ведь Иван знал - не простая это сабля, а самого Стеньки Разина. Много на ней человеческой крови, но никогда она не тупилась. И не брала ржа-заеда клинок булатный, холодным белым песком со дна Волги чищенный. Откопал он саблю на Молодецком кургане у Жигулёвских гор. Знал, чувствовал - в ней жила сила мужицкая и народная воля. — Хорошее оружие... — похвалил Пруссия, задвинув клинок обратно в ножны. — А твой-то старый меч, где? — поинтересовался Иван: — Тоже не плох был. И непроизвольно потёр левое плечо с занывшим шрамом-отметиной. — Да, где-то в сундуке, в подвале пылится, — беспечно ответил Гилберт, усаживаясь в соседнее кресло: — Сейчас это не в моде. Предпочитаю шпагу, как видишь. Легче, вертлявее, да и для куртуазий с дамами и менуэты крутить гораздо удобнее. С мечом пробовал - все ноги отбил. — Ну, может и так,— согласился Брагинский: — Но, по мне, этот вертел только и годен, что кур нанизывать, да в зубах ковыряться. С сабелькой, как-то, сподручнее. А сам знал, что лукавит Байльшмидт. Не бросил он свой меч. Так же, как Иван свою саблю, хранит его тевтонец с остатками былой силы Ордена - для иных времён. — Может, когда-нибудь, пофихтуем на досуге? — предложил Гилберт. — Только не сейчас, ладно...— улыбнулся Брагинский. — И то правда, прошу прощения,— спохватился Пруссия и, хлопнув в ладоши, крикнул в коридор: — Эй люди, где вы там?! Живо стол накрывайте... * * * Лакеи в малиновых ливреях, ростом и сажеными плечами больше напоминавшие солдат-гренадёров, проворно внесли большой накрытый поднос с едой и вином. У Ивана свело живот - после лёгкого перехвата в корчме, с утра, ни крошки. Поэтому, блестящая лохань с ароматным раковым супом, жареные голуби на вертеле, тонкие ломтики копчёной колбасы на пшеничных хлебцах, балтийские устрицы в раковинах и маленькие пирожки с печёночным паштетом и гвоздичным соусом - пришлись, как нельзя кстати. Хотя общее количество съестного оставляло желать намного большего. Лёгкие порции на двух персон - вероятно Байльшмидт решил совместить завтрак со встречей. Но главным украшением стола был пузатый графин с белым рейнским вином, которое слуга налил в две малюсенькие хрустальные рюмочки. Оно оказалось вполне приличным и весьма крепким. Первый тост выпили за встречу. И действительно - жили рядом , а не виделись уже давно... Брагинский даже не мог припомнить точно - кажется с Грюнвальда...* С тех самых пор, как Тевтонский Орден и вовсе пропал, приняв имя Пруссия. И ослаб так, что на двести лет стал вассалом Польши. Да и сейчас, в делах войны с турками, России он был ненадобен, хотя, видимо, и шёл на поправку... Поэтому второй тост был - за себя, любимых, с пожеланиями мира и процветания. Промакнув губы заложенной за воротник салфеткой, Пруссия попытался было отказаться от новой дозы. Которую Иван сам налил ему и себе, со словами: — Нет, нет Гил - по полной. Не годится мне одному без хозяина пить! Да и тебе, гостя грех обижать. И предложил поднять здравицы за своих государей. Едва закусив, Брагинский накатил по новой, ему вдруг очень захотелось напоить Байльшмидта. — Во славу Господа нашего Иисуса Христа!— провозгласил он и спросил Пруссию: — Ты Бога уважаешь? Гилберт обречённо поднял полную рюмку... Дожевав прожаренного голубя, Брагинский хотел уже поднять новый тост, но Байльшмидт остановил его и, встав, сказал сам: — Бог велик и любит великих! Выпил, не ожидая Ивана, и налив себе ещё, добавил: — Я всем докажу. Я - Великий! Ты Иван тоже можешь стать великим - чёрт бы тебя побрал совсем!... Без обид, ладно? — Не вопрос!— примирительно усмехнулся Иван: — Какие обиды?! Столько славных синяков и шишек мы друг другу набили... И, помня основную черту всех "великих", каких знал за свою жизнь - а именно их слабость на лесть, он предложил следующие тосты за храбрых прусских солдат и их славное оружие. А затем, за великое Прусское королевство*. И когда Байльшмидт попробовал напомнить, что согласие на это император ещё не дал, Иван уверил его, что нисколько не сомневается в успехе и кто же ещё, как не Пруссия больше всех достоин такого звания. За это выпили ещё, а Гилберт велел принести очередной графин и побольше закуски. — И всё же не пойму я никак,— задал Брагинский мучавший его вопрос: — Зачем ты себя Пруссией-то назвал, чудик? Тевтония - это было бы более понятно... — Какая Тевтония, Иван,— воскликнул Гилберт, наливая себе новую рюмку: — Так народ когда-то назывался, чьи рыцари в Крестовый поход пошли. Там, в Святой земле они свой Орден и основали*. Вот так я и появился - в госпитале посреди пустыни... А, впервые, страной себя почувствовал только в Трансильвании. Но это были земли Венгрии. Я их полюбил. И её саму тоже - не скрою! Огонь баба... Чуть что - всех на кол! А как мы вместе с ней со степняками рубились - это надо было видеть! Боевая была валькирия, пока с этим австрияком не связалась... Вольная наездница! И лошадей любила больше бога - как я только с нею не спорил. Всё кобыльим молоком меня поила, на травах настоянным. Но, для неё, я так и остался чужаком. А мои рыцари на службу к поляку перешли. Ту уж я уступать не стал - замки основал, укрепился. А потом к пруссам пришёл - вот сюда*. Байльшмидт снова выпил, блеснув багровыми зрачками: — Ты на меня посмотри - я же выцвел совсем. А ведь помню, в детстве, рыжим был... Моих тевтонцев сюда горстка приплыла на двадцати дракарах - это с германцами вместе. Половину рыцарей Литва и ты поубивал, а оставшиеся наплодили от местных баб... то что получилось. Вот и получилась - Пруссия. До меня здесь своего воплощения не было - земля и народ мне достались. И во мне теперь столько местной крови, что порою самому кажется - это не я сюда с крестом пришёл, а кто-то другой.... А я здесь всегда был. Буд-то память чья-то вошла.... Рощи, места - всё помню. И сны такие странные иногда снятся.... Ты же не знаешь, какой здесь народ... Страшный... Я им веру Христову нёс и они, вроде как приняли - но не душой, язычники упрямые... Я их кровью крестил - то заставлял Литву калёным железом жечь, то поляка, то тебя, Иван. Восстания их душил жестоко. А они затаились - знаю... Вглубь земли ушли. На капищах своих древних, до сих пор тайно жертвы приносят. Ведьмы, нечисть, колдуны всякие... И, подойдя в фигуре из рыцарских лат, Пруссия надел на руку стальную перчатку, крепко сжал пальцы, грозя кому-то кулаком: — Вот, где я их всех держу... вот! Странно было слышать Ивану такие речи, но спорить и выяснять он не стал. В тёмных глубинах души, за прошедшие века, у всех воплощений было столько всего намешано - лучше не лезть. По себе знал - во хмелю и на него, порою, тоже такое накатывало... И дальше Брагинский наливал уже без тостов, поняв что напоить Бальшмидта так же невозможно, как и его самого. * * * *- с Грюнвальда: в 1410. *- Прусское королевство: образовано указом императора Леопольда I в 1701. Курфюрст Фридрих III стал первым прусским королём под именем Фридрих I. *- Орден основали: во время 3 Крестового похода - в 1190, после взятия Акры - основан "Орден дома Святой Марии Тевтонской в Иерусалиме". *- к пруссам пришёл: Тевтонские рыцари прибыли в Польшу в 1232, осев на правом берегу Вислы. Там была построена первая крепость - Торн. А в прусских землях - замок Бальга. В 1255 - основан замок Кенигсберг.