Новый Свет

Два подручных палача, непроницаемые, как стенка, твёрдо держа девушку за локти, под тоскливый лязг волочившейся по земле цепи, подвели её к ступеням на помост. Кандалы были устроены так, что почти не стесняли движений, они носили чисто ритуальный характер. Браслеты с цепями, надетые на запястья и лодыжки, жёстко подчеркивали нежность голых девичьих рук и ног, пока она поднималась по лесенке. Два солдата и пастор шагали сзади. Девица казалась спокойной, но присмотревшись к ней, было заметно, что эта бесчувственность вызвана смертельным страхом. Она хлопала ресницами, удивлённо глядя на ближайших к помосту людей. По обе стороны лесенки стояли барабанщики. А за ними нищие и прочий городской сброд, надеявшиеся поживиться медяками, которые, по обычаю, кидали в толпу. Дальше располагались все прочие горожане. Иван тоже внимательно окинул взглядом толпу. И увидел, стоявшую недалеко от него и Гилберта, группку молодых стройных девушек, одетых как простолюдинки. Но в изящно пошитых платьях из дорогой ткани. Их руки явно не знали тяжелой работы. Девушки были хороши собой и этого совсем не портили покрасневшие заплаканные глаза. Рядом стояла пожилая, но тоже ещё красивая дама в тёмном платье. И на всех были небольшие чёрные шляпки. На эту группку поглядывали, особенно мужчины. И во многих этих взглядах чувствовалась явная похоть. Байльшмидт, перехватив взгляд Ивана, шепнул ему на ухо: — Товарки Вельды и сама фрау Клост. Тоже пришли посмотреть. Но, словно услышав его слова, вытирая носики белоснежными платочками, женщины вдруг повернулись и медленно пошли к углу улицы, погружённые в глубокую задумчивость. — О да, их ждёт бордель и встреча с гостями, которых после казни, вероятно, будет немало. Вельда должна умереть - что печально, но это послужит заведению фрау Клост отличной рекламой, — глядя им вслед, произнёс Гилберт. Иван, не разделяя этого злорадства, удивлённо посмотрел на его ухмылку, но дробь барабанов вновь привлекла его внимание к эшафоту. А там, выйдя из ближайшего дома и пройдя через расступившуюся толпу, на помост поднялся человек атлетического сложения, одетый в кожаные штаны и мясницкий фартук на голом торсе. Лицо его скрывал чёрный колпак с прорезями для глаз. Это был городской палач. Подойдя к плахе, он надел перчатки с раструбами. Затем взял топор и, опустив его лезвием вниз, опёрся на него обеими руками. Его грозная фигура, как памятник высилась над площадью. И когда Вельду подвели к нему, народ на площади примолк. Смолкли и барабаны. Движением, сопровождаемым грохотом цепей, девицу повернули к толпе. Её бледное, как бумага, лицо застыло в жутковатой гримасе. Лишённое всякого выражения с остановившимися глазами, которые, казалось, уже ничего не видели. Священник зажёг толстенную восковую свечу и вложил её в онемелые руки Вельды. Церемония началась. Пастор воздел к небу большое распятие и гнусаво затянул отходную молитву. А Иван смотрел на всё это сразу. И пытался ощутить мысли и чувства притихшей толпы, душной волной сгущавшиеся над площадью. Он хорошо знал, что подавляющее большинство людей обожает смотреть на казни. Ибо есть что-то в человеческой природе, что влечёт их к созерцанию гибели других созданий. При условии собственной безопасности. Трагедии и несчастья неизменно собирают толпы зевак гораздо большие, нежели свадьбы и прочие личные праздники. Но казнь - это особая статья. Она самое излюбленное и желанное зрелище толпы во всех местах и во все времена. А то, что происходило сейчас, было мечтой любой толпы. Юная жертва вызывала возбуждение. А её виновность, служила прикрытием для жгучей похоти, горящей в учащенно стучащих сердцах. Жадные взгляды, липко обволакивали высоко открытые голые ноги, почти обнажённую грудь и хищно впивались в нежную, белую шейку. И уже предвкушали, как её рассечёт безжалостное лезвие топора. Казалось, что воздух над площадью уплотнился, превращаясь в густой миазм жестокого сладострастия. А Брагинский вдруг отчётливо представил всё произошедшее с Вельдой той роковой ночью возле Замка. Как она бродила возле рва. Думала... И не знала, каким способом избавиться от возникшей обузы. Как мелькнула страшная мысль... Но не могла решиться... И как вдруг увидела впереди чёрную фигуру в островерхом капюшоне и горящие красные глаза. Как накатила на неё внезапная холодная тьма, казалось, лишь на мгновение лишившая сознания. Но, в следующий миг в её руках уже не было младенца. Лишь плеск воды и лягушачий хор заполняли голову. И как она, подчиняясь чужой воле, медленно пошла прочь... И сейчас эта тьма вновь начинала нависать над площадью, убивая краски и превращая фигуры людей в чёрные силуэты. — Гил, останови это, — прошептал Иван и добавил уже громче: — Зачем ты это делаешь? Это не казнь. Это жертвоприношение! Сначала, руками этой несчастной, в жертву принёс ребёнка. А теперь хочешь убить и её саму? — Это было не совсем так, — резко ответил Байльшмидт: — Но я ничего не могу сделать. Отменить смертный приговор городского суда имеет право только лично курфюрст. Мы уже не успеем... И сами ей не поможем - нас не поймут. Это должно произойти... Приманка сработала. Великая цель требует жертв и мы здесь не затем, чтобы спасать смертных. — Какая приманка? Какая цель Байльшмидт? Ты что бредишь?! — возмутился Брагинский. — Вот эта! — кивнул Пруссия в сторону эшафота. Иван посмотрел и увидел плотнеющий сгусток темноты слева от плахи и стоявшего возле неё палача. Сгусток стремительно обретал очертания огромной чёрной собаки с пылающими глазами. Но, казалось, что никто из людей её не видит. И это действительно было так. Казнь шла своим чередом. Секретарь, развернув свиток, уже зачитывал приговор: "Вельда Торн, приговаривается к смертной казни через отсечение головы с помощью топора на площади Старого Рынка. Тело её будет положено на колесо и оставлено на эшафоте до темноты. Приговор подписан Магистратом Совета Кнайпхофа. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Да смилуется Господь над её душой!" Но всё это происходило, будто в замедляющемся темпе. Слова растягивались, а голос секретаря опускался в бас. Движения людей тоже заметно замедлялись. А над площадью потемнело, от, вновь начавших затягивать небо, сгущающихся туч. Брагинский, закипая злостью, попытался выхватить саблю и тронуть лошадь сквозь застывшую серой массой толпу. Но внезапно почувствовал, как всё тело охватило непреодолимой тяжестью. Его словно связали по рукам и ногам. И засунули в бочку с густой патокой. Даже дышать стало трудно. А круглые, как блюдца, пылающие глаза адской псины, стоявшей на эшафоте, не имея зрачков, при этом ощутимо смотрели прямо на него. — Иван, прошу, не шевелись, — прошипел Гилберт: — Я не смогу удержать вас обоих. Если вы сейчас схлестнётесь, пострадает намного больше народа, чем одна девка, которую ты отчего-то вдруг захотел спасти. И неизвестно, что будет с тобой! Однажды я видел, как на эту псину, на дороге случайно, наехала карета. Был жуткий взрыв. И всё сгорело, даже лошади. Горстка пепла и пробитые стены соседних домов... Ты этого хочешь? — Может, проверим... — дёрнул плечами Иван. — Непременно, но лучше не здесь и не сейчас, — снова прошипел Байльшмидт. — Жалко её... — едва шевеля губами, смог ответить Брагинский: — Приманка говоришь... И что ты предлагаешь? — Мне девчонку тоже жалко, но такова её судьба. Я тебя не буду держать - но постарайся не глупить. И не отводи взгляд от собаки. Не дай ей кинуться на нас или удрать. Я уже давно охочусь на эту тварь. И, клянусь - там, у Замка, просто, не успел помешать ей околдовать эту несчастную малышку. Я только видел, как она прыгнула на неё, окутав чернотой, а девка свернула младенцу шею и швырнула его в ров. Тогда была пятница и полнолуние, а ты ведь знаешь, как это усиливает... Я ничего не мог сделать. Но сегодня новолуние - адская тварь намного слабее. И нас двое... Иван мысленно прикинул шансы. Похоже Байльшмидт всё заранее просчитал. И, даже, использовал его приезд в город. Поэтому, хотя всё это ему и не нравилось, но в словах Гила был резон. И Брагинский согласно кивнул. Тем более, что ситуация на эшафоте близилась к развязке и чёрная псина отвела взгляд, повернувшись к Вельде. А девушку, тем временем, подручные палача уже толкали вперёд, пытаясь поставить на колени перед плахой. Вельда начала отчаянно сопротивляться, упираясь босыми ступнями в доски помоста и истерично повторяя одно слово: Найн! На-а-а-йн!!! Когда осуждённая, наконец оказалась в нужной позе, ударили барабаны и заглушили её вопли. Один из подручных собрал ей волосы в хвост и потянул за них, заставляя девушку плотнее положить шею на плаху, к которой он уже подвинул плетёную корзину наполненную опилками. Судья поднял белый платок, который, по традиции, бросил на землю. И тут Иван отчётливо разглядел, как расширились глаза Вельды, когда оскаленная морда ужасной чёрной псины придвинулась к самому её лицу, дыша мертвенным сиянием и адским зловонием... Она её увидела! В то же мгновение топор палача быстро, но плавно взмыл вверх. И с громким хрустом молниеносно рассёк шею жертвы, гулко вонзившись в плаху. Кукольная головка несчастной, отскочила и упала в корзину. А из обрубка шеи вздулся кровавый пузырь, лопнувший от хлестнувшей крови. Разлетающиеся словно дождь капли, застучали по эшафоту. А обезглавленное тело завалилось на бок. И дёрнулось, заёрзав ногами, со звоном потянув за собой цепь. Тело перевернулось на спину и создалось жуткое впечатление, что безголовый труп, вытянувшись, пытается улечься поудобнее. Помощник палача, по-прежнему, держа отрубленную голову за волосы, поднял её высоко вверх, демонстрируя толпе. Но Иван и Гилберт уже не смотрели на это. Пока тело казнённой ещё продолжало сучить ногами, над ним заклубилась бледно-синяя дымка, собравшаяся в небольшой пульсирующий шар. А чёрная псина резким движением челюсти схватила его и, проглотив, кинулась в переулок. Брагинский и Байльшмидт, одновременно ударили каблуками по лошадиным бокам и метнулись в погоню. — Зараза! — выругался Иван, злясь на себя, что на мгновение отвлёкся зрелищем казни. И за то, что прислушался к доводам Гила. А, ещё раньше, пообещал ему помощь. И, злился на самого Гила, за то, что тот вообще втянул его в весь этот бред. Иван уже понял, что пруссак его просто использовал... Но одновременно в нём поднималось и яростное желание схватки с проклятым демоном, приносящим людям смерть и пожирающим их души. И ещё Брагинского беспокоила возможность упустить чёрную псину в городских переулках. Но, к счастью, весь народ был на площади. А остальные, после жутких дневных событий, предпочли сидеть по домам. Улицы оказались пустынны. И размытая чёрная клякса явственно маячила впереди, оставляя зловонный запах и тающие дымные отпечатки на мокрой брусчатке. Лошади, фыркая и раздувая ноздри, дико выкатывали глаза, но понукаемые седоками, всё же не отставали от неё. Несколько раз собака сворачивала за угол. И каждый раз Иван думал, что они её потеряют, если она нырнёт в какую-нибудь дверь, подвальное окно или вообще запрыгнет на крышу. И ещё он видел, что Байльшмид, периодически поднимая посох, кричит какие-то заклинания, отчего псина резко подпрыгивала и билась о стены домов, словно от удара невидимого кнута. При этом Гилберт ещё успевал хлестать посохом своего скакуна. Охваченный охотничьим азартом и злостью Брагинский, летел рядом, прижавшись к лошадиной шее, и тоже старался не отставать... Он догадался, что Гил гонит демона подальше от людных мест и, в то же время пытается заставить остановиться и напасть. И всё же, выскочив на речную набережную возле Южного моста, они неожиданно потеряли след. Но Иван продолжал ясно ощущать злобное присутствие. Вокруг было тихо и безлюдно. Из сгустившихся туч уже вновь начинал моросить дождь. Выскочив на мост, всадники остановились и стали озираться. Повернули назад. И в это мгновение из-за ближайшего угла к ним метнулась чёрная тень с пылающими глазами. Ощерив зубастую пасть, собака прыгнула, а лошади, встав на дыбы, едва не скинули седоков. Но Брагинский и Байльшмидт успели спрыгнуть, отпустив, бешено ржущих коней и отскочили в сторону. Иван выхватил саблю, а Гилберт, выставив вперёд посох, двинулся на собаку, произнося "Спиритус санкти" - латинскую формулу изгнания бесов. Но, казалось, на адскую псину это не произвело ни малейшего впечатления. Припав на передние лапы и ощетинив искрящийся загривок, она изготовилась к новому прыжку. — Arsch mit Ohren*... — прокричал Гилберт, вновь направляя на чёрное отродье свой посох: — Майн гот, эта палка совсем не работает... Иван увидел, что он держит посох так, что гаммадион свастики был обращён к собаке не той стороной. Концы креста-коловрата загнуты вправо, образуя русскую букву "глаголь". Это была сторона тьмы, несчастья и разрушения. Сторона Нави. А это только усиливало всякую нечисть. — Гил, ты что, убить себя хочешь? - и Брагинский, резко развернул свастику другой стороной: — Теперь упрись и держи её, а я ударю сзади... — Это ты нас убить хочешь! — воскликнул Гилберт: — Светом, счастьем и созиданием думаешь остановить эту тварь?! — Вот именно - демоны такого на дух не переносят! — крикнул Иван, отскакивая в сторону. А навершие посоха в руках Байльшмидта тут же вспыхнуло алым сиянием и, встав изогнутым щитом из пылающего пламени, окутало псину, как раз вовремя - в стремительном прыжке. — Не пройдёшь! — дико закричал тевтонец, со всей силы уперев конец посоха в камни мостовой. Распластавшись в воздухе, призрак завис, словно впаянный в жидкий огонь, стараясь дотянуться когтями и оскаленной пастью до пруссака... А Брагинский ударил саблей прямо поперёк собачьего хребта... Его руку словно обожгло и парализовало. А клинок, выбив сноп искр и со скрежетом распоров чёрный сгусток, завибрировал, как от удара по стали. И в то же мгновение челюсти собаки сомкнулись на посохе Байльшмидта, а сам он словно тряпичная кукла был подброшен вверх. Но, тут же, смог встать на ноги и, продолжая кричать латинские заклинания, начал выкручивать и вырывать палку из пылающей пасти, одновременно осыпая собачьи бока градом ударов кованых ботфорт. Но собака мотнула головой и Гилберт, не удержавшись, кубарем полетел под мост - через каменный парапет прямо в реку. — Ёп-та-ть! — с криком, Брагинский вновь замахнулся... Адская псина, стоя на широко расставленных лапах повернулась в его сторону. Перекушенный пополам посох упал на камни. В собачьей пасти, осталась только верхняя часть с гаммадионом свастики. Он вспыхнул кровавыми отсветами и обдал Ивана обжигающей волной пороховой гари. Удар его сабли пришёлся прямо по этому навершию. Прогремел оглушительный взрыв... Ивана опрокинуло навзничь. Он лишь успел увидеть прыгнувшую на него чёрную псину и выставить саблю, уперев её рукоять в мостовую. Засиявший зеркальным блеском клинок, вошёл точно в собачью грудь... И чёрный призрак, вдруг, осыпался вниз потоком мерцающих углей, будто от угасающего костра. А на тело Ивана шлёпнулся безволосый и обожжённый труп изуродованной собаки. Брагинский тут же вскочил, стряхивая с себя эту мерзость. — Vogeln dich!* Main got... — услышал он сзади: — Мы сделали это! Байльшмидт, мокрый до нитки и выжимая плащ, перелез через парапет и, подойдя ближе, уставился на дохлую псину. — Гил, ты как - цел? — спросил его Иван. — Arsch verlieren...* — широко улыбаясь, ответил Пруссия. Брагинский не понял, но окинув тевтонца взглядом, убедился, что с тем всё нормально, по крайней мере, физически. И добавил: — Как думаешь, она совсем сдохла? Гилберт тут же выхватил шпагу и несколько раз ткнул в ещё дымящийся труп. Псина осталась неподвижна. — Мертвее не бывает! — радостно констатировал Байльшмидт: — Жаль только посох мой не уцелел... Я же его из дворцового музея взял. С этими словами, он залез под плащ, открыв дорожную кожаную сумку на перевязи. И, достав небольшой серебряный нож с витым лезвием, присел возле головы мёртвой псины. Только сейчас Иван заметил ещё тускло светящиеся глаза собаки - больше похожие на два стеклянных шара наполненные изнутри роем огненных мотыльков. Гилберт осторожно вырезал их ножом, затолкав лезвием в чёрный шёлковый мешочек. * * * * Приблизительные прусские выражения: *- Arsch mit Ohren: "пи...да с ушами". *- Vogeln dich: "ебан...й х...й". *- Arsch verlieren: "наложил в штаны от страха".