Новый Свет

— Людвиг, отойди от окна, там всё то же, что и вчера. Хватит ходить из угла в угол. Поправь занавеску и садись за стол, — сказал Родерих, вновь разглаживая рукой, лежащую рядом с тарелкой, салфетку. "Да пошёл ты, достал уже..." — подумал германец, в очередной раз проигнорировав слова австрийца. — Я есть хочу, — произнёс он уже вслух, — Сегодня обед вообще принесут? Когда ты управлялся на кухне — еду подавали гораздо быстрее. Точно говорю: эта венгерка хочет окончательно заморить нас голодом! — Не капризничай. Дай ей немного привыкнуть... — возразил ему Эдельштайн, — Эльза знает толк в сковородках, да и девушке на кухне самое место — в фартуке она смотрится гораздо приятнее, чем в закопчённых доспехах с окровавленной саблей в руке. И уж тем более лучше, чем исхудалой пленницей в грязных лохмотьях. Ты же помнишь, какой я привёз её из Османии? Людвиг помнил. Бледной измождённой тенью былой Венгрии появилась Эржебета Хедервари в Вене — после памятного сейма в Пресбурге*. И только её пылающий решимостью непреклонный взгляд напоминал в ней прошлую неукротимую воительницу и вольную наездницу — дочь горячих восточных степей. Но, отмытая и переодетая в новое чистое платье, и с волосами, заколотыми брошью в виде медного цветка, она чем-то отдалённо напомнила Людвигу его обожаемую Италию. Вернее, ему так только показалось вначале — так он истосковался о своей Фелисе... Уже давно все девушки напоминали ему только её. Но Эржебета была совершенно другой — и не только внешне, а и характером. Очень резкая — как в словах, так и в движениях, сильная, решительная и настойчивая до упрямства. Вскоре она стала даже немного пугать этим Людвига, а ещё, как и Эдельштайн, доставать его своей опекой. А вот австрийцу она этим, видимо, и понравилась. А ещё тем, что Родерих очень гордился своей заслугой в её освобождении и потому считал, что она теперь ему обязана и значит —должна покорно подчиняться, находясь в полной его власти. Эдельштайн даже начал нежно и фривольно называть её "моя Эльза". Людвиг даже фыркнул, вспомнив это. Но и венгерка, кажется, тоже отвечала взаимностью. Или просто играла свою роль? Прежняя Эржебета Хедервари никогда бы не позволила такого... Людвиг сохранил весьма яркие воспоминания о той Венгрии. И воинственная мадьярка, вероятно, тоже ещё помнила, какой она была до османского вторжения. Но, откровенно говоря, Людвигу на это было наплевать! Сейчас он просто хотел наполнить свой протестующий от пустоты желудок. Эти аристократические манеры — есть всего лишь два раза в день, его просто бесили. Морить себя голодом от рассвета до полудня, а затем вновь до восьми вечера — с тем, чтобы без всякой меры обжираться на обеде и ужине... После голодного и кровавого тридцатилетия в начале столетия он постоянно хотел есть. "Только зря торопился, одеваясь к столу", — с досадой подумал Людвиг и, чувствуя урчание в животе, задумчиво окинул взглядом комнату. От углового окна ему был хорошо виден небольшой обеденный зал, ярко залитый солнечным светом, льющимся из пяти высоких арочных окон с прозрачными венецианскими стёклами в ажурном переплёте белых рам. В солнечных лучах жарко сверкала круглая многоярусная хрустальная люстра, нависавшая с высокого белого потолка. Всё было выдержано в багрово-белых тонах, а в глазах слегка рябило от обилия позолоты на лепнине и в витиеватом орнаменте повсюду. Стены, затянутые красными шёлковыми шпалерами с золотой вышивкой, украшало множество картин и цветных гравюр в позолоченных рамах. В нишах стояли белые ломберные столики на витых ножках и лёгкие резные стулья, обтянутые красным атласом. По углам высились белоснежные мраморные бюсты на тонких медных подставках. У дальней стены, рядом с высокой дверью, красовался белой лазурью огромный изразцовый камин с ярко сиявшими медными канделябрами подсвечников и большими золотыми часами в виде остробашенного замка. А над камином висел большой городской герб — красный щит перечёркнутый прямым белым крестом. От двери через весь зал, по натёртому воском светлому паркетному полу, тянулся ярко-красный ковёр с белой окантовкой. А всю середину зала занимал огромный стол из отполированного до блеска красного дерева. В его центре возвышалась массивная хрустальная ваза с персиками и гроздьями неаполитанского винограда. Здесь же были расставлены три белые тарелки из редкого китайского фарфора с императорским вензелем и наборами столовых приборов, самыми любимыми из которых для Людвига являлись широкий нож для мяса и большая суповая ложка. Всё остальное — десертные ножички, ложечки для устриц и прочие вилочки, он всегда считал просто снобским излишеством. Вокруг стола стояли три круглых стула с высокими спинками, тоже из красного дерева, с алой шёлковой набивкой. На одном из них, застыв, словно изваяние, задумчиво сидел Родерих. "Изображает из себя мебель!" — мысленно усмехнулся пришедшему сравнению Людвиг, — "Натянуть красный мундир — и не отличишь" И действительно — почти вся мебель в этом дворце была из дорогущего красного дерева! Во-первых, её не жрали жучки-древоточцы. И, во-вторых, строгой обязанностью слуг было периодически ловить и давить клопов, и следы от этих экзекуций были почти незаметны на таком чудесном материале. Этой же цели служили и шёлковые пологи кроватей - чтобы назойливые насекомые не падали с потолка на спящих. А ещё были тараканы. В богатых домах даже не держали кошек, дабы те не мешали мышам истреблять тараканов. Кошки плодились лишь в домах бедняков и в трактирах, ибо там они мышами только и питались, а тараканы дохли сами от отсутствия пропитания, либо служили объектами забавной охоты для домочадцев и гостей. Ах, с каким бы удовольствием Людвиг раздавил бы сейчас парочку клопов на напудренных щёчках австрийца... Или открыл бы окно, чтобы какой-нибудь голубь с площади сел бы неподвижному Родериху на голову и поступил бы с этим, невозмутимым как памятник, типом в любимой голубиной манере. Но сделать это было совершенно невозможно. В зале витали пряные ароматы корицы и лаванды — густо разбрызганных благовоний. Ими было пропитано всё - и стены, и мебель, и даже сам воздух. Все окна, во избежание сквозняка и излишнего шума с улицы, всегда были наглухо закрыты. Таков был порядок с осени до весны в Ховбурге — столичном дворце и зимней резиденции австрийских Габсбургов и основном месте пребывания императорского двора в Вене. Для проживания воплощений в нём была выделена часть четвёртого этажа левого крыла замковой части дворца — между сокровищницей, старой капеллой и императорскими апартаментами. Окна их обеденного зала выходили прямо на центральную городскую площадь Грабен. Людвиг, отодвинув край кружевной тюлевой занавески, вновь выглянул из окна. Сейчас эта площадь была выложена каменными плитками и украшена парой цветников, переходя в широкую улицу центральных городских кварталов. Там, в сизой полуденной дымке, громоздились живописные трёхэтажные домики под красными черепичными крышами, с балконами и лепниной. А слева была видна часть высокой двойной круговой городской стены с широким разделительным рвом, словно великанский загон, сбивавшее это скопище строений в тесную кучу. Это было недавнее сооружение - наследие порождённое страхом от последней турецкой осады*. Казалось, что из города доносится гомон множества голосов, ржание лошадей и скрип колёс многочисленных телег, карет и повозок. Обычные шум огромной имперской столицы. Но все эти звуки, конечно же, не долетали до дворцовых окон. Да и на самой площади было тихо - лишь небольшие группы прохожих и несколько экипажей передвигалось внизу по своим делам. По слухам, когда-то именно на этом месте, ещё в стародавние римские времена, располагался укреплённый лагерь легионеров — Виндобола. Летописи утверждали это, но Людвиг помнил здесь только давно уже снесённую серую стену замка с приземистой башней и старый замковый ров, по которому эта площадь и была так названа. А ещё громкий лягушачий хор, оглашавший окрестности летом. И катание на коньках по замёрзшей водной глади зимой. Помнил он и деревянный подъёмный мост на толстых цепях, от которого теперь в Римской арке ворот остались только блестящие медные шарниры. Помнил старые казармы швейцарской гвардии и стройку капеллы, рядом с винными погребами. Помнил, как на этой самой площади проходили рыцарские турниры для черни и публичные казни. Но старый ров уже давно засыпан, а прогнившие казармы сгорели. Всего лишь за последнее столетие, небольшой старинный замок Хофбург сильно разросся и представлял собой теперь целый внутренний город. Вместе с прилегающим монастырём августинцев и множеством хозяйственных строений, с парками, аллеями и фонтанами Бурггартена, современный Ховбург состоял из почти двадцати дворцов, связанных анфиладами, крытыми переходами и небольшими двориками. Здесь было около трёх тысяч больших и малых залов, и ещё большее количество комнат. Людвиг вздохнул и, посмотрев на Эдельштайна, аккуратно разгладил занавеску. Затем направился к столу, едва не споткнувшись о мирно сидевшую у его ног фрау Фэтти Вурст. "Фрау Толстая колбаса" — так он звал свою любимую таксу, действительно по виду очень похожую на его любимую копчёную сосиску — только на коротких лапках, с висящими до пола ушами и задорно вздёрнутым виляющим хвостом. Чёрный блестящий нос, добрые слезящиеся глазки-пуговки и вечно высунутый красный язык в "улыбающейся" зубастой пасти с отвислыми щеками, дополняли портрет этой милой псины. — Не клади локти на стол и не сутулься, — произнёс Родерих, вперив долгий взгляд в Людвига. И в этот момент створки входной двери широко распахнулись, впуская вереницу слуг несущих подносы с обедом. А замыкала это шествие Эржебета Хедервари — воплощение Венгрии. В светлой холщёвой рубахе под горло, с длинными широкими рукавами, стянутыми на запястьях. Сверху просторный до пола зелёный сарафан, подвязан на талии крахмально-белым фартуком. На голове кружевной чепец, завязанный бантом на шее, открывавший спереди лишь вихрастую коротко стриженную тёмно-русую чёлку. Одухотворённое миловидное лицо, с несколько резкими и заострёнными чертами, больше подходящими мальчишке-подростку. Стреловидные тёмные брови вразлёт. Прямой и узкий, чуть вздёрнутый нос. Бледные исхудавшие щёки с выпирающими скулами и острый подбородок. И огромные миндалевидные и пылающие малахитом светло-зелёные глаза, обрамлённые густыми длинными ресницами. В этих глазах и взгляде словно плескались все сложно сочетаемые свойства венгерской души. Безбрежное степное раздолье с безмятежным спокойствием. И игривый блеск весёлого лукавства. Пламя неуёмного задора неугомонного сорванца-задиры. Надменность кошки, играющей с пойманной мышью. И холод хищного взгляда змеи перед броском. Но больше всего было в этих глазах жгучей боли, грустной тоски и несломленной отчаянной решимости. Эржебета была невысокого роста, стройная и прямая, как тростинка. Но с заметно выпирающей под сарафаном грудью и округлой попкой. Хотя во всей её фигуре чувствовалась тренированная сила и гибкость, больше подходившие какой-нибудь разбойнице или пиратке. Она терпеть не могла ни косметики, ни каких-либо украшений. Все серьги, бусы и браслеты, которые дарил ей Австрия, Хедервари презрительно бросала в ящик стола. Единственное, что она любила — это заколка в виде большого медного цветка астры в волосах, над правым виском. Ненавидела она и входившие в моду кучерявые женские парики. Ощущая себя парнем, Венгрия обычно отпускала волосы до плеч, но сейчас, коротко стриженная после османского плена, вынуждена была носить кружевной чепчик. Хотя делала это просто уступая настойчивым требованиям Родериха и принятым нормам приличия. Но в дворцовых покоях воплощений её довольно часто можно было видеть в камзоле и мужских штанах, с перевязью шпаги на боку. Она обожала стрельбу из лука, фехтование и конные прогулки верхом. Курила трубку и носила ботфорты, хотя всё же больше предпочитала лёгкие дамские сапожки на каблучках с высокой шнуровкой. Иногда, доводя австрийца до бешенства, без спроса и, переодевшись в мужское платье, сбегала из дворца в какой-нибудь венский трактир и пила пиво с местными завсегдатаями. Пела задорные венгерские песни и лихо отплясывала с весёлыми девушками. Тогда, в плаще и широкополой шляпе с длинными цветными перьями, её легко можно было принять за молодого безусого развлекающегося аристократа. А ещё она была весьма остра на язык, пряма в суждениях и имела горячий нрав и тяжёлую руку. От такого напора робели даже завзятые трактирные пропойцы, игроки в кости и дебоширы. А по Вене ползли слухи о молодом отчаянном дуэлянте и выпивохе, грозе чванливых дворян, разбойников и прочих грабителей. Переодевшись подобным образом, Эржебета раньше частенько совершала свои ночные рейды по городу. А Родерих, кляня всё на свете, её разыскивал. И вообще, Эдельштайна всё это просто доводило до белого каления, что, видимо, доставляло Эржебете огромное удовольствие. Но австриец всерьёз взялся за её воспитание, решив сделать из вольной дикарки светскую даму. Его вообще очень радовало и умиляло любое проявление её женственности. Крайне экономный, порою до скупости, он, тем не менее, весьма любил всякую роскошь и утончённость. И завалил её нарядами и тканями, специально выписал для неё французского портного и нанял опытную камеристку. И постоянно таскал на все балы и императорские приёмы. И Венгрия, ослеплённая богатством и изысканным блеском двора, постепенно всё больше уступала его просьбам, становясь спокойной, послушной и покладистой. Людвигу она всё же нравилась прежней, хотя, конечно, и не такой воинственно-дерзкой, как до плена. Но, заметив происходящие перемены, он тоже оценил, что девкой она выглядела краше. А с недавних пор, Австрия ещё приставил её к делам дворцовой кухни. И вот теперь Эржебета пришла на обед в скромном, но женском наряде. Её вид вновь всколыхнул в Людвиге воспоминания о любимой Фелисе. У Италии тоже был такой сарафан, только небесно-синий и с вышивкой... И тоже совершенно не женские манеры. Но ничего — когда они, наконец, будут вместе, он так же воспитает из неё благородную даму. От этих мыслей Людвига оторвал заливистый лай небольшого косматого комка из жгутов густой шерсти, вбежавшего в обеденный зал следом за Хедервари. Это был её щенок по кличке Ласло — белый, с лёгким оттенком слоновой кости. Венгерская пастушья собака породы пулли. Проскочив между ног у слуг, молодой пёсик, яростно виляя хвостом, играясь, кинулся под стул, на котором сидел Людвиг и где мирно дремала его такса Фрау Фэтти Вурст. — Фу, Ласло! Ко мне! — властно прикрикнула венгерка, топнув ножкой, пока Людвиг ногами и тростью пытался отогнать назойливого щенка. Но тот совершенно игнорировал и его, и хозяйку, а такса лишь беззлобно и флегматично огрызалась на его игривые наскоки — обе собаки давно жили рядом, хорошо знали друг друга и были добрыми приятелями. Хотя устремления Ласло явно переходили эту грань. — Отстань от моей девочки, — вновь замахнувшись тростью, крикнул Людвиг, — Мне совсем не нужны такие щенки! Вся эта возня собак создала небольшую кутерьму, и слуги застыли перед столом, держа в руках медные и серебряные блюда с едой. Родерих невозмутимо скомкал рукой несколько салфеток и с силой швырнул шуршащий шар в сторону двери. Ласло тут же стремглав кинулся следом и, играя с этим мячом, вылетел в коридор. Эдельштайн велел одному из слуг плотнее закрыть дверь, а такса Фэтти Вурст спокойно улеглась на своё место. — Превратили дворец в псарню! — вздохнул австриец, с прискорбием покачав головой, — Эльза, я же очень просил тебя не выпускать этого глупого щенка из комнаты. У него же всё есть. Я даже выделил специального слугу — он ухаживает, кормит и выгуливает его. Мне хватает терпеть одну таксу Людвига, но она хотя бы спокойная и послушная. И, кроме того, не так часто гадит на паркете и коврах. — Но Ласло же скучает и скулит без меня, — возразила на это Эржебета, — Он — пастушья собака, и очень любит долгие прогулки и движение. Также как и я! А мы сидим тут взаперти. У тебя даже золотая рыбка в стеклянной банке гуляет больше, чем мы! И Хедервари красноречиво взглянула на Людвига, ища поддержки. Усмехнувшись, он согласно кивнул, поняв намёк. В её словах были правда и тонкая издёвка. В комнате Родериха действительно находился небольшой шарообразный аквариум, где плавала большая, уродливо-пучеглазая, но с красивыми пушистыми плавниками и хвостом, золотая рыбка. Шванц — "Хвостик", так называл Эдельштайн своего единственного любимца. И правда частенько таскал, стараясь не расплескать воду, этот стеклянный шар с собой повсюду. Иногда ставил на стол во время ужина, даже выносил во двор "подышать воздухом" или водружал на свой клавесин и так музицировал, приобщая его к прекрасному. А недавно ещё и сочинив специально для своей рыбки парочку незатейливых песенок. — Я тоже люблю гулять, — произнёс Людвиг, — И хочу в Регенсбург. И съездить в Милан — проведать Фелису. — Вот только не надо капризов и истерик. Для начала, я предлагаю всё-таки, наконец-то, пообедать! — воскликнул Родерих, взглянув в его сторону. И, хлопнув ладонями по столу, поднялся и отодвинул соседний от себя стул, предлагая Эржебете сесть. А слуги, по знаку австрийца, тут же приступили к сервировке стола. — Может, ты тоже проявишь культурную вежливость и оторвёшь свой толстый зад, пока дама стоит? — наклонился Эдельштайн в сторону Людвига. Имперец бросил на Родериха гневный взгляд, но встал, растянув губы в улыбке. Поднял фалды кафтана и, скрестив ноги, полуприсел в лёгком реверансе. Эржебета тоже улыбнулась и, кивнув в ответ, уселась на предложенное место, аккуратно расправив юбку. — Проявите немного терпения, — произнёс Родерих, — Через неделю императорская семья переезжает в "Красивые источники" — в новый летний дворец Шенбрунн. Там уже закончили южный флигель специально для нас. И в Милан мы обязательно съездим, и в Венецию — как я и обещал. А сегодня, после обеда, можете пофехтовать или размяться в скачках на конюшенной арене. Во второй половине дня предлагаю погулять в Бурггартене — погода с утра действительно прекрасна! — А отчего не сразу? — спросила Эржебета. — Оттого, что мне и этому оболтусу, — Родерих кивнул на Людвига, — Предстоит заняться некоторыми государственными делами. У нас всё-таки война с Францией — надеюсь, кто-то кроме меня об этом ещё помнит? Пфальц разорён, и много переселенцев оттуда. Всё это надо как-то решать... И ещё поприсутствовать на приёме послов союзников. — И что, обязательно сегодня? — проконючил Германец, — Семь лет уже эта тягомотина с Франциском. Он же вроде уже проигрывает. У него там все генералы поумирали и казна пустая. Может люди сами и без нас, как всегда, как-нибудь разберутся? — Не я всё это начал, — заметил Эдельштайн, — Люди, конечно, разберутся, но если им немного помочь - это у них получится быстрее. Мы же воплощения, и надо проявлять хоть немного ответственности за свою судьбу и текущие события. Людвиг и Эржебета согласно вздохнули, наблюдая за работой слуг, бегающих с едой вокруг стола. И вскоре цветник из разных блюд в блестящей посуде изысканным узором украсил его блестящую поверхность. Серебряные миски с тонкими ломтиками розовой байоннской ветчины и майнцской колбасы соседствовали с медной лоханью аппетитно прожаренных копчёных бычьих языков. Горячие кровяные сосиски на широком блестящем блюде красовались рядом с серебристой тарелкой румяных поджаристых пирогов. Прозрачные пластины белого сыра спорили с блеском чаши заполненной горкой смолисто-чёрной икры. На длинном расписном блюде возлежала, обсыпанная зеленью и зажаренная целиком, пёстрая щука с кружками лимона в пасти. Но главным украшением стола была конечно объёмная пузатая серебряная бадья, накрытая крышкой и источавшая жаркий аромат наваристого ракового супа. Приученные делать большие запасы ещё со времён турецкой осады, в холодных подвалах дворца постоянно держали основательный запас копченого мяса, в зимнее время уйму колбас, изрядное количество солонины с горчицей, на крайний же случай были икра и местные сосиски — не болонские (император боялся ломбардской отравы). А ещё стояли запечатанные бочонки с пивом и вином, разлитым так же и в пыльные толстые бутылки, лежавшие на огромных деревянных стеллажах. Были здесь и бочки с уксусом. Его использовали как приправу и соус - особенно после пришедшей 18 лет назад "чёрной смерти" — эпидемии чумы, так страшно поразившей тогда город и многие окрестные земли. Тем временем слуги, закончив расставлять яства, тихо удалились. Остался лишь один столовый мажордом, поставивший перед воплощениями глубокие медные миски и начавший большим черпаком разливать в них суп. — Помолимся же Господу нашему. Да благословит Он императора, страну, народ и пищу, ниспосланную нам! — провозгласил Родерих, склонив голову и молитвенно сложив руки. Быстро перекрестившись ладонью, Людвиг тут же схватил вилку и стал наваливать в тарелку всё, до чего мог дотянуться. Эти три тарелки из белого фарфора с золотой окаёмкой, имперским гербом и вензелем Габсбургов были сделаны по специальному заказу и доставлены в Вену из самого Китая. И Эдельштайн очень гордился тем, что смог презентовать их для своего стола из самого императорского сервиза. Но, по мнению Людвига, эти вещицы были хрупкие, непрактичные и небольшие по размеру — мало что уместишь. Поэтому, наполнив тарелку, он отодвинул миску с супом и придвинул к себе всю супницу. — Что? — взглянул он на поднявшего бровь Родериха, — У меня растущий организм. Пфальц — имперское графство, и это у меня война, а значит - мне нужны силы. Вон, щуку берите, — тут же добавил он, — Надеюсь, она приготовлена не по императорскому рецепту — без зажаренного крота внутри? — Людвиг, прекрати! — воскликнула Эржебета, едва не подавившись, прихлёбывая ложкой горячий раковый суп. Видимо и она слышала эту историю и это тоже не вызывало в ней аппетита. Эта традиция появилась при короле Рудольфе - первом из династии Габсбургов, когда он возвращался домой после победы у Сухих Крут. Местный повар предложил королю отведать щуку, но когда отрезал ей голову, из неё вывалился съеденный этой щукой крот. Повар хотел доставить другую рыбу, но Рудольф и его люди были так голодны, что не желали ждать. А король тогда произнёс свою знаменитую фразу: «Щука съела крота, а я съем щуку вместе с кротом. Приготовь рыбу и принеси кушанье!» Так был приготовлен обед для короля из рыбы с кротом. И так это блюдо стало изысканным шиком при императорском дворе Вены. Людвиг, конечно, очень любил целиком зажаренных хрустящих воробьёв или голубей и зайчатину, добытую на охоте, но этой традиции венского двора так и не понял. — Хватит болтать, ешьте! — взглянув на них, воскликнул Эдельштайн, аккуратно расправив на груди, заложенную за воротник салфетку, но всё же приказал мажордому унести щуку со стола. * * * * *- сейма в Пресбурге: наследственные права Габсбургов на венгерскую корону были окончательно признаны только в 1687 году на сейме в г. Пресбург. *- наследие от последней турецкой осады: осада Вены турками в 1683.