***
Стив не ждет, но, тем не менее, это происходит, и тогда парень, отложив в сторону альбом с карандашными набросками, даже в десятой мере не сумевшими отобразить все ужасы войны, поднимается с продавленного дивана, шаркая босыми ногами по холодному полу в сторону входной двери. Стив даже не надевает носки в надежде, что однажды ему удастся схватить легочную инфекцию и умереть. По крайней мере, тогда он хотя бы будет вместе с Баки, даже если перед этим и придется помучиться, задыхаясь и харкая собственной кровью. Стрелка часов медленно приближается к семи вечера, когда парень неторопливо сдвигает в сторону металлическую щеколду, не имея ни малейшего предположения на тот счет, кто же может стоять по ту сторону порога, и в тот момент, когда дверь, тихо скрипнув, отворяется, пропуская в прихожую бледный свет люминесцентной лампы, сердце Роджерса мгновенно падает вниз, глухо ухнувшись о стенки желудка, а время застывает, и, кажется, даже пылинки, кружащие незамысловатым вальсом на свету, замирают в воздухе, не смея пошевелиться и нарушить этот момент. Перед ним собственной персоной стоит не кто иной, как Джеймс Бьюкенен Барнс. У него отросшие волосы, жесткой паклей обрамляющие острые, как будто заточенные, черты лица, впалые щеки и глубокий шрам над бровью, а, самое главное, пустые, как будто мертвые, глаза, не выражающие абсолютно ничего, и это пугает Стива настолько, что он так и продолжает стоять на месте, не в силах сдвинуться хотя бы на миллиметр или же произнести хоть один звук, хотя мыслей в голове так много, что она, казалось бы, может даже взорваться. — Стив… — голос звучит так, словно доносится из-за толщи воды. Он хриплый, надломленный и… Он чужой. Это не голос Баки Барнса, потому что его голос Роджерс бы узнал среди тысячи других, а потому он продолжает так же тупо пялиться на неожиданно воскресшего друга, открывая и закрывая рот, подобно рыбине, выброшенной на берег. — Б-баки? — наконец решается подать голос блондин. Но делает он это лишь после того, как его стискивают в крепких объятиях, прижав к литой груди, и тогда парень, не сдержавшись, заходится в судорожном плаче, отчаянно вцепившись пальцами в куртку, сжимая ее так крепко, насколько это вообще возможно, опасаясь из-за того, что если он все-таки отпустит ее, то данное видение исчезнет, растворившись в воздухе вместе с утренним туманом, приходящим каждое утро со стороны океана. — Да, Стиви, это я, — Баки говорит едва слышно, прижимая голову блондина к своему плечу, беспорядочно перебирая светлые пряди, иногда сжимая и оттягивая их, желая убедиться в реальности всего происходящего, ведь ни единожды к нему, лежащему абсолютно обнаженным на холодном хирургическом столе, приходил в видениях Стив, садящийся рядом, держащий его за руку, касающийся лица и уверяющий в том, что все будет хорошо, так что сейчас Джеймс просто не мог не опасаться того, что и это все было лишь очередным слишком реалистичным видением, родившимся в его больном и покалеченном подсознании, которое, по словам врачей, уже не подлежало никакому лечению и восстановлению. И Баки – человек, который провел в плену врага долгих пять месяцев, уже не надеясь ни на какое чудесное спасение, желающий лишь поскорее умереть, конечно же, понимал, о чем они ему говорят. Впрочем, даже военные доктора и психологи никогда не смогли бы в полной мере осознать то, что он пережил там – в Гидре, когда его пытали долгими часами, пропуская сквозь тело разряды электрического тока, когда с него живьем сдирали кожу, когда обжигали раскаленным металлом, заставляя орать нечеловеческим голосом и метаться в агонии, когда кололи ему различные препараты и вакцины, заставляющие внутренности гореть и плавиться, когда уверяли в том, что выхода у него нет и что однажды он все равно сдастся, став их новейшим и самым идеальным оружием. Но Джеймс, тем не менее, не сдавался, продолжая вгрызаться зубами в остатки своей веры, продолжая яростно сражаться с дурными видениями, возводя невидимые и незыблемые стены из своих воспоминаний о прошлом. Об их счастливом прошлом со Стивом. И, пожалуй, это то единственное, что помогло ему продержаться до того момента, когда кто-то вытащил его с этой чертовой базы, а после отвез в госпиталь, где Барнс и провел еще месяц под чутким наблюдением врачей, прописавших ему седативные; ведь это, по их мнению, было единственным возможным способом справиться с тем стрессом и острой депрессией, в которой Джеймс увяз, как в топком болоте, засасывающем его все глубже и глубже. Вообще, если говорить до конца откровенно, то, оказавшись в военном госпитале впервые, Баки действительно думал, что после пары проверок его до конца дней запрут в клинике для душевно-больных, но, так или иначе, этого не произошло. Правительство лишь пригрозило Джеймсу касательно судебных исков, которые он мог бы подать за то, что его похоронили, не имея на это никаких прав, но, к их счастью, парень не был заинтересован в получении выгоды или каких-то денег, он был заинтересован лишь в том, чтобы вернуться к Стиву, который наверняка был чертовски подавлен известием о его смерти, и теперь Баки удалось убедиться в этом собственными глазами, когда даже спустя десять или пятнадцать минут, сливающихся для него в целую вечность, Роджерс так и продолжал беззвучно рыдать ему в плечо, намертво вцепившись костлявыми пальцами в мундир.***
Для них обоих оказалось непросто принять эту жестокую правду, перевернувшую жизнь обоих, но, тем не менее, они справились и, спустя неделю, даже смогли вновь приспособиться к совместному быту, что оказалось весьма непростой задачей для Баки, который практически забыл обо всем за те долгие месяцы, проведенные в заключении, но Стив, переполненный вернувшейся к нему жизненной силой и энергией, сиял как тысяча солнц, грея Джеймса в своих лучах с нескрываемым энтузиазмом. И Барнс, как старательный ученик, впитывал в себя новую информацию, подобно губке, вместе с тем светом и теплом, которым Роджерс окроплял его долгими ночами, наполненными любовью и ласками, выцеловывая каждый сантиметр его кожи, вместе с тем затягивая глубокие рубцы и кровоточащие раны, образовавшиеся в душе. И Джеймс искренне верил в то, что вместе они смогут справиться со всеми невзгодами, так несправедливо свалившимися на их голову, что вместе они смогут пережить все, забыв об этих кошмарах, и будут счастливы, но такие раны, как бы сильно не хотелось, не исчезают бесследно, и Баки в очередной раз убедился в этом в тот день, когда Стива не было дома, так как тот ушел на рынок, а сам Барнс впервые за долгое время остался совершенно один. Наедине со своими мыслями, терзавшими душу и каждодневно разрывающими ее на мелкие клочки. За все то время, что он уже провел дома (а это было чуть больше месяца), брюнет никогда не рассказывал Стиву о тех ужасах, что ему пришлось пережить там – в плену, списывая все на то, что он попросту забыл, мол это защитная реакция организма, которая стерла из его головы все нежелательные воспоминания, мол так ему сказали врачи в госпитале, но, на самом деле, единственная правда заключалась в том, что Баки не хотел травмировать Роджерса своими рассказами и кровавыми историями, хотя помнил он абсолютно все. В малейших подробностях и деталях. Помнил он даже то, как немецкие ученые делали множество надрезов на его левой руке, пытаясь вживить туда какие-то пластины, помнил, как больно это было и как его, блюющего желчью и истекающего кровью, потом еще подолгу штопали без всякой анестезии и прижигали раны, опасаясь заражения. В общем, то, что ничего не будет хорошо, Баки понял по той простой причине, что препараты, направленные на снижение реакции от различных внешних раздражителей, совершенно точно не действовали, ведь если это было бы так, разве стал бы он шарахаться от малейших шорохов, раздававшихся за стенкой, вжимаясь в угол и дрожа там от страха до тех самых пор, пока Роджерс не вернулся домой, нагруженный пакетами с продуктами. Стив тогда пугается не на шутку, хотя Джеймс заверяет его в том, что все в порядке, но тот все равно не отстпупает, вплоть до вечера пытаясь выведать у парня в чем же дело, так что, пожалуй, нет ничего удивительного в том, что заканчивается это как какая-то чертова комедия с непродуманным сюжетом, потому что на следующий день, как только первые лучи солнца отпускаются на город, купая его в своем теплом свете, Баки будит Роджерса, посоветовав ему одеваться как можно скорее, а после под пристальным взглядом голубых глаз вытащил из нижнего отсека комода Mauser HScти лишь тогда сообщил Стивену, что они едут за город. — Но зачем мне это? — Стив с полным недоумением смотрит на Барнса, возвышающегося над ним едва ли не стеной и протягивающего ему пистолет, очевидно предлагающего взять его. Минутами ранее Баки ровной колонной выстроил консервные банки метрах в десяти от них, и теперь они оба стояли, повернувшись к ним лицом, слушая, как ветер шелестит листьями, еще не опавшими с деревьев, окрасившихся в ярко-золотые цвета осени. — Надо, Стив, — единственное, что сказал тогда Джеймс, встав за спиной у Роджерса, все-таки всучив ему в руки увесистый пистолет. Ни для кого не было секретом, что сержант Барнс был едва ли не лучшим снайпером во всей армии США, но теперь это уже не имело значения. По крайней мере, не тогда, когда они вдвоем со Стивеном находились в этом поле, окруженном редкой полосой леса, и лишь один Баки знал истинные причины и мотивы этой неожиданной тренировки. — Хорошо. Ты должен обхватить рукоятку тремя пальцами, а указательный положи на бок рамки. Да, вот так, ты все делаешь правильно. Только приподними большой палец, он должен тоже лежать на рамке параллельно указательному. Так-то лучше, — для Джеймса действительно было важно, чтобы Стив научился стрелять как можно быстрее. К тому же, стрелять он должен был без промаха, что немаловажно, учитывая тот факт, что второго шанса, чтобы сделать выстрел, у него, вероятнее всего, не будет. По крайней мере, не в том случае, если он совершенно промахнется, при этом совсем не ранив Джеймса. — Ноги на ширине плеч. И они должны быть немного согнуты. Ты должен как бы пружинить, понимаешь? — Баки, как никто иной, знал, что при ближнем бое невозможно вести огонь так, как прописано в инструкции, а уж тем более, держать пистолет именно так, как учили. Если хочешь жить, то будешь стрелять так, как придется, даже если при этом тебе придется висеть вниз головой на одной ноге. Впрочем, говорить об этом Стиву парень не собирался, и он лишь надеялся на то, что блондину, так или иначе, не придется использовать все то, чему он его обучает. — Руки немного согни в локтях, иначе, если отдача будет резкой, может выбить тебе плечо. И на спусковой крючок нажимай плавно. Не резко, - послышался выстрел. Пуля мазнула по боку банки, слегка задев ее, но не уронив с деревянной стойки, лишь разорвав воздух громким хлопком и звоном металла. Что ж, для начала это было неплохо, но Баки рассчитывал на то, что Роджерс быстро научится стрелять лучше.***
Заговорить с Баки вновь Стив решился лишь тогда, когда они вернулись домой поздним вечером. — Зачем мне знать, как правильно стрелять? — тихо поинтересовался он, не оборачиваясь к Джеймсу, который в это время сидел за столом и рассматривал новые рисунки в альбоме блондина, в то время как сам Роджерс заваривал им травяной чай. — Это необходимо… — тяжелый и судорожный вздох сорвался с губ Барнса. — В целях твоей самообороны. Всегда держи пистолет при себе. — Ч-что? — с легким непониманием, скользнувшим в голосе, поинтересовался Стивен, залив заварку кипятком и повернувшись к Джеймсу, уперевшись бедром в кухонную тумбу и вопросительно выгнув брови. — Но, Баки, больше никто не бьет меня в подворотнях, - усмехнулся он, словно это была самая забавная шутка на свете — в этом нет необходимости. — Нет, есть, — заверил Барнс, подняв на парня пронзительный и холодный взгляд, который, как нельзя точно, выражал всю серьезность ситуации. – Я и не говорил, что это для того, чтобы защищаться от каких-то хулиганов. — А от кого еще мне защищаться? — От меня. Этой ночью Джеймсу пришлось рассказать Стиву действительно очень много. Этой ночью Стив плакал так сильно, как никогда раньше. Этой ночью Баки понял, что он еще не был так близок к отчаянию, как в тот момент, когда Роджерс колотил его по груди своими маленькими кулачками и обвинял в том, что он не рассказал ему раньше.***
Вся эта ситуация приходит к своей логической развязке, примерно двумя неделями позже, когда Стив вдруг решает, что состричь Баки отросшие волосы, должно быть, будет весьма неплохой идеей. И если честно, то и сам Барнс, который в этот день чувствует себя относительно хорошо, соглашается на данную инициативу, хотя все внутри него кричит о том, что эта ситуация, в конечном итоге, не обернется для них обоих ничем хорошим, но Джеймс посылает свой внутренний голос куда подальше и, преисполненный желанием избавиться от каких-либо напоминаний о плене, опускается на табурет, стоящий посреди небольшой ванной комнаты. Баки понимает, что это не закончится ничем хорошим еще в тот момент, когда видит ножницы в руках у Стива, блестящие совсем рядом с его шеей и лицом, и тогда брюнет мгновенно покрывается испариной, предупредив Роджерса о том, что, кажется, им лучше не стоит делать этого. Впрочем, кто такой Стивен Роджерс, чтобы слушать его? Он тот еще упрямый мальчишка со своими тараканами и моральными принципами в голове, так что блондин лишь целует его в щеку, заверив, что все будет хорошо, и слегка смачивает темные волосы водой, попросив сидеть спокойно. И Джеймс старается. Он правда старается сидеть, не дергаясь от каждого визга лезвий, постепенно срезающих волосы с его головы. Он правда старается дышать ровно. Он правда старается контролировать свой страх, заполнивший буквально каждую клеточку тела, но в какой-то неопределенный момент его словно прошибает дрожью, Барнс дергается от резкой боли, пронзившей виски, рука Стива срывается, и лезвие ножниц полосует его прямиком по щеке, от чего на коже мгновенно проступают капельки крови, и это служит последней каплей в сосуде терпения Баки, после чего он подрывается на ноги и хватает Роджерса, чьи глаза мгновенно расширяются от ужаса, за руку, сжимая тонкое запястье до хруста костей, заставляя парня вскрикнуть и выпустить из пальцев «оружие», которое со звоном падает на пол. Впрочем, Джеймс даже не думает успокаиваться на этом, все еще видя в лице блондина, прижатого к стене, некую угрозу. Барнсу вновь кажется, что он в том чертовом подвале на несколько метров под землей. Он кричит, но никто не слышит его, никто даже не думает останавливать пытки, но в этот раз у них не получится. В этот раз Баки сильнее. И он, переполненный желанием сбежать из этого страшного места, сжимает пальцами горло, перекрывая ток кислорода, вынуждая Стива беспомощно брыкаться и хрипеть что-то в жалких попытках освободиться. Спустя несколько долгих мгновений перед глазами уже начинает темнеть, а желание к сопротивлению постепенно умирает в нем, хотя в какой-то момент Роджерс, не осознавая того, сгибает колено и больно бьет им прямо по печени, заставляя сержанта разжать свои цепкие пальцы и согнуться пополам, хватаясь за живот. Это дает блондину несколько мгновений, которые он, конечно же, использует в свое преимущество. Вылетает из ванной комнаты, едва ли не ударившись об косяк, и залетает в их с Баки спальню, заперев дверь на крючок, а сам отползает в дальний угол, хватаясь за горло, лишь теперь позволяя себе откашляться. Ему и правда хочется верить, что теперь Баки придет в себя и что весь этот кошмар наконец прекратится, но пистолет, словно бы специально спрятанный под матрас, заманчиво блестит в свете уличного фонаря своим металлическим боком, и тогда Роджерс, недолго думая, вытаскивает его, снимая с предохранителя и прижимая к груди. Просто на всякий случай. Впрочем, как выясняется уже спустя несколько минут, сделал он это, судя по всему, совсем не зря, потому что с той стороны кто-то начинает остервенело дергать дверную ручку и колотить по фанере тяжелыми кулаками, и Стив, будучи слишком напуганным, совершенно не замечает того, как по его щекам неконтролируемо стекают горячие слезы, прожигающие кожу насквозь, а сам он беспорядочно шепчет «пожалуйста», будучи неуверенным в том, сколько именно раз он произнес это слово за прошедшие несколько минут, ведь, так или иначе, это все равно не останавливает Баки, который вскоре сшибает дверь с петель и влетает в комнату, больше напоминая оголодавшего зверя, нежели человека. И в какой-то степени это правда, потому что сейчас он кто-угодно: зверь, машина, оружие, но точно не человек; и останавливается он лишь тогда, когда видит дуло пистолета, направленное точно на него. Джеймс замирает, тяжело дыша, и спустя несколько мгновений взгляд его становится ясным, но, тем не менее, бесконечно печальным. Кажется, что в этих серо-голубых глазах отражается вся боль и отчаяние этого мира. Стив даже готов поспорить, что видел, как в их уголках блестят слезы. — Ох, Стив… - шепчет он, сжав губы в тонкую полоску. — Мне так жаль… За окном густыми чернилами разлилась по небу ночь, и на фоне черного неба блестят отдаленно лишь холодные звезды. Где-то в отдалении слышится шум мотора. Тревожно бьет крыльями птица, приземлившаяся на голую ветку около окна. Раздается выстрел, и светлые обои окрашиваются ярко-красными пятнами горячей крови. Ох, что же ты наделал, Стив?