Повесть о слепом

      Творец был слеп, одинок и глубоко несчастен.       Его жизнь медленно и вяло протекала в комнатке, похожей на картонную коробку. Обои на стенах вздувались и размокали от влаги, пол натужно поскрипывал и проваливался под ногами, в соседних квартирах то и дело скандалили, а окно, должно быть, совсем не пропускало света – на ощупь оно было маленьким и неказистым. Этакая берлога для бездомной дворняги.       Восемнадцать лет трудился Творец в своей конуре, далёкой от уютной. По утрам мыл ладони в стареньком рукомойнике и шипел, когда хлорная вода попадала на изгрызенные пальцы. Летом, когда отключали кипяток из-под крана, заплетал грязные нечесаные волосы в кривые косы. Зимой кутался в огромный свитер грубой вязки и гору воняющих псами одеял. И всё время писал, писал, как одержимый: целыми днями, ночами напролёт, до сбитых подушечек пальцев, переломанных ногтей и спутанных намертво мыслей. Восемнадцать лет…       А теперь он лежал на холодном полу, поджав ноги, бездумно, невидяще смотрел в стену и пытался понять, почему руки вдруг потеряли былую силу. Куда делись образы, персонажи, истории, тёплые слова от всех, кто их когда-либо прочёл? Почему не получается выстроить маленькие чёрные – как и всё остальное в его глазах – буковки в мощный строй, отряд, легион, армию, с которой хоть мир захватывай, хоть завтра?! Почему, почему…       Кап! Кап! Творец взвыл и, заплетаясь в ногах, бросился к злорадствующему умывальнику. У него не водилось ножа, топора или молота. Но были кулаки, которые можно сбивать о крепкий чугун, резать о звенящее, бьющееся зеркало и прижимать к глазам, пытаясь стереть едкие солёные слёзы. До тех пор, пока ярость, безудержная и дикая, не сменится отчаянием и бессилием.       Творец скрутился под рукомойником, тихо поскуливая от тупой боли в костяшках пальцев. Он опирался спиной на толстую мокрую трубу, прижимал руки к груди и дул на них, пытаясь унять колющий, разрывающий зуд. Таким его и нашли.       – Эй, ты чего? Эй? – голос оказался незнакомым и мягким, а руки, осторожно поглаживающие спину, – тёплыми.       – Оно… Оно всё пропало, всё, всё, что было, всё… – за всхлипами и шмыганьем слова было не разобрать.       – Пропало? Как это «пропало»? А как же… – удивился незнакомец и вдруг потрясённо затих, крепко сжав костлявое плечо. – Ты что, не видишь?       Кап-кап. Творец постарался съежиться в маленький недоступный комок и помотал головой. Раны саднили, нос был заложен, зеркало разбито, а неизвестный странный человек ничего не понимал.       – Иди сюда, – негромко позвали его. – Я покажу.       Творец не шелохнулся и только крепче сжал зубы. Тогда незнакомец подлез ближе, вскарабкался ему на колени и осторожно обхватил виски. Помассировал их, не обращая внимания на вялый протест, скользнул пальцами за уши, очертил мочки и притих.       – Будет немного больно. Потерпи.       – Что ты?..       Незнакомец впился ногтями в кожу и потянул – резко и решительно. Творец тут же заорал и ударил его в грудь: боль оказалась слишком сильной, настолько острой, будто бы кожу вырывали широкой лентой и разделывали на куски. Но его не отпустили. Неизвестный цыкнул, надавил коленом на живот, удерживая и отодрал последний лоскут. Творец потрясённо затих и робко улыбнулся.       По комнате разливался мягкий золотистый свет. Он пробивался сквозь тёмное матовое стекло и ласково укутывал собой всё, до чего мог дотянуться: дощатый пол, ветхие книги и тетради, ворох скомканных одеял, ромашки на обоях. Творец опустил взгляд на свои руки, побитые и уже начавшие опухать, и зажмурился от лижущего их тепла. Ему вдруг стало легко и спокойно.       Незнакомец – а это был молодой вихрастый парень в веснушках – тихо рассмеялся и нехотя поднялся с пола.       – Вот так и должно быть, – довольно сказал он. – А теперь пиши.