***
— Амелия, повернись ко мне лицом и посмотри за моё правое плечо, — указывает модели фотограф, вальяжно дёргая рукой в нужную сторону. Девушка, поднимая брови, зачёсанные тёмной тушью, поворачивает голову; раздаётся звук затвора, софтбокс издаёт, благодаря синхронизатору, пронзительную вспышку. Намджун плавно крутит объектив, фокусируясь на модели. Следует три вспышки подряд, и в дверь настолько слабо стучатся, что стук этот почти невозможно расслышать из-за играющей ненавязчивой музыки, растворяющейся в светлом помещении. — И-извините... — в проход просовывается блондинистая голова, на неё обращают внимание, — я... Ох, Господи, простите! — тот тушуется, прикрывая ладонями глаза, и дёргается назад-вперёд, не зная, стоит ли ему выйти или войти, и просто вертит ручкой двери, едва не вырывая её. — Ты из химчистки? — фотограф поднимается с колена, выпрямляясь в полный рост, и опускает на ремень фотоаппарат. — Можешь костюм повесить вон на тот стул. И не стой ты там уже, дует ведь. — Нет-нет... я не... я нет. Я недавно вам звонил... с-сегодня к Вам. — Парень затыкается и шмыгает в комнату с огромными потолками, всё ещё не убирая рук с глаз. — Сегодня? — Ким в задумчивости отводит глаза вправо, сводя брови на переносице. — Ты разве не на четыре записывался? Сейчас ещё только два часа, — и он указывает ладонью на настенные часы с неторопливо идущими стрелками. — О... да? В-видимо, мои часы идут не так. Знаете, я торопился просто к вам, думал, ч-что опаздываю. Не хотелось бы вас задерживать, н-но если я не вовремя, я пойду тогда, извините, что отвле-екаю, — мальчишка уже собирается ретироваться из постыдного положения, впечатывается в дверь, опуская медную ручку двери. — Да погоди ты, — Намджун машет рукой, призывая девушку запахнуться, — зайди в соседнюю комнату, пусть визажист займётся тобой, — он кидает на незнакомца оценивающий взгляд, проводя глазами от его запачканных ботинок к взлохмаченной шапке волос, растрёпанной осенним ветром. — Приходи через час-полтора, раньше начнём. — Спасибо! — выкрикивает тот, поспешно вылетая из помещения. Раздаётся тонкий женский смешок. — Ты бы хотя бы двери закрывал, Намджун, — произносит Амелия, возвращаясь к прежней позе. — А что? Ты стесняешься? — фотограф снова направляет камеру на модель, меняя фильтр. — Не я, а неожиданные гости. Он же красный как рак выбежал, не каждому психика позволяет внезапно наткнуться на топлес, — та, довольная, прикрывает глаза, руки роняя на подлокотник мехового дивана. — Он чудик. Неделю назад звонил в студию, что-то бубнил непонятное в трубку минут пятнадцать, я только под конец понял, что он хочет записаться ко мне. Я был уверен, что этот парень пытается втюхать мне какую-то очередную брехню.***
Намджун провожает до двери девушку, договариваясь с ней по поводу фотографий, что-то шутит ей на ухо, позволяя себе игриво провести ладонью по талии, и, придерживая двери, отпускает от себя, тут же возвращаясь к оборудованию. Парень меняет фильтры на рефлекторе, регулирует штативы софтбокса, приподнимая его выше, и, закусывая палец, пятится назад, взглядом огибая правильную постановку света. Он находится в поисках новых идей, концептов, но в голову врываются ничем не примечательные картинки светловолосых ангелов. Ему хочется внести какую-нибудь изюминку в модельный бизнес, привлечь внимание неординарными фотосъёмками, потому что, честно признаться, начинает надоедать этот напускной пафос. Уединение нарушается теми же скромными постукиваниями. Ровно два раза – мягко и боязливо. Фотограф, недовольно поправляя бумагу цеклорамы, не оборачивается даже тогда, когда в студию тихо проникает мальчишка с выбеленными волосами, накидывая на глаза отросшую чёлку. — Извините, я не помешал? — а голос совсем скромный, звучание похоже на то, когда ударяешь пальцем по хрусталю, а тот отдаётся приятным, тихим звоном. И Ким только в этот момент замечает, что в помещении он больше не один. Не выпуская зубы из ребра ладони, он удивлённо вертится, поворачиваясь к мальчишке всем телом, но тут же неутешительно мотает головой. — Почему ты ещё не переоделся? — он протягивает ладонь вперёд, сокращая между ними двумя расстояние. — Ким Намджун, профессиональный фотограф. Хотя, думаю, представляться нет смысла. Наверняка тебе меня кто-то посоветовал. Блондин дёргается, когда Ким достигает его в три шага, да так быстро, что он даже сообразить не успевает и рефлекторно сжимается, а после оглядывает крупную ладонь, тянущуюся к нему в дружелюбном жесте. Он сейчас выглядит либо совсем неприветливым и грубым, либо зажатым и забитым. В общем, провалился, как обычно, в первую же секунду. — Кхм. Да. Как тебя зовут? — Намджун, сконфуженный, отводит ладонь, неловко потирая ею шею. — Ты так и не представился. — А... я... я... П-Пак Чимин, — подаёт голос мальчишка и оттягивает ворот колючего серого свитера, — в-вы не подумайте, я совсем не г-грубиян. Я волнуюсь. А... — он раскрывает рот, пытаясь выбить из себя хоть слово, но первый слог застревает в горле, и Чимин, готовый расплакаться из-за такой неудачи, краснеет. — Я заикаюсь, ког-гда волнуюсь. Извините. — Всё нормально. Почему Чондон так сильно покрыл твои скулы румянами? Я же говорил ему, что это выделяется на фото. Ненавижу лишнюю и ненужную ретушь. Намджун большим пальцем проводит по пухлой щеке блондина, пытаясь стереть румяна, что так неестественно выглядят на бархатисто-шелковистой коже, которая отдаёт упругостью, когда на неё нажимают. Ким трёт раз десять, хмурясь, сжимает подбородок Чимина, с усердием растирает, но щека только краснеет сильнее, а мальчишка не знает, куда взгляд отвести, и всё назад пятится. — Да стой же ты на месте. Это что? Что он тебе такое нанёс? Я не могу отмыть. Пошли за салфетками, — розоволосый дёргает Пака на себя. — Честное слово, пришибу его за такие выходки. — Это н-не румяна… — едва слышно признаётся блондин. — Не румяна? А что? Краска? Помада? Что? — Я... так я краснею просто. Я не специально, не могу это кон-нтролировать. — Тебе душно? Зачем ты нацепил на себя этот свитер? Я как взгляну на тебя, во мне уже изнутри всё чешется. У тебя есть ещё одежда? Ты, видимо, ни разу не был на фотосессии. Мы даже не обговорили с тобой ничего, — Намджун трёт переносицу пальцами и вздыхает, — тебе повезло, что реквизит с прошлой фотосъёмки не забрали. Наденешь оттуда что-нибудь. Избавься ты от этой колючки, неприятно ведь самому наверняка. — Простите. — Может, у тебя есть какое-то особенное желание для фотосессии? Может, ты что-то подобрал для себя? Образ какой-нибудь? — А... а мне Золушка нравится... — Что? Что ты сказал? — Намджун уверен, что он ослышался. — Совсем ничего... Я ни-ичего не г-говорил. Фотограф решает промолчать, пытаясь сделать возникшую неловкость, которая так плотно окружает их двоих, как можно незаметнее. Он подталкивает деревянного Чимина к ширме, выбирает из шкафа одежду, обёрнутую в целлофан, пихает в грудь и уходит, когда на него кидают смущённый взгляд, требующий свободы действий без лишних глаз. Намджун ещё долго ждёт выхода Чимина, по сто раз протирает стекло объектива и ругается, что всё никак не привыкнет носить фотоаппарат в сумке, потому что на стекле теперь снова царапины. Придётся новое покупать. Он с раздражённой миной раздвигает на огромных окнах занавески, которые вечно норовят подползти к середине, захватывая собой поступающий с улицы свет; отряхивает мех от, как ему кажется, пыли и грязи и обращает внимание на слабый силуэт Пака, падающий на ткань ширмы. Чимин аккуратно натягивает на себя уже, видимо, рубашку. Намджун торопливо хватается за фотоаппарат. Запечатлеть красивый момент, который он успел словить своим быстрым взглядом, – для него уже как обязанность. А Пак пугается, заслышав щелчок, подпрыгивает, пугаясь, и едва выглядывает из-за ширмы, как бы этим упрекая Кима. — Всё в порядке, момент хотел поймать. И тот ведь выходит ещё не скоро, всё так же стеснительно, без толики решительности в своих движениях, умудряется задеть штативы стрипбокса, хватается в панике за него в последнюю секунду, желает отойти подальше, но натыкается на всю остальную конструкцию и всё же опрокидывает искусственный свет, а после сжимает ладонью рот, сдерживая вырывающийся вскрик, и отпрыгивает, шлёпая по паркету босыми ногами. Намджун в немом восхищении следит за ним, за его походкой, в которой раскрывается слабая плавность, следит за его идеальной фигурой в обтягивающих чёрных штанах и белоснежной рубашке, но почему-то застёгнутой до самой верхней пуговицы; следит за его милой неуклюжестью и даже слов не произносит, когда тот задевает профессиональное оборудование. Он для себя признаётся, что с такой моделью ему точно ещё не удавалось работать, и если сейчас постарается, то позже сможет отправить фотографии с Паком в глянцевые журналы. В голове рисуется эскиз предстоящей фотосъёмки, который неясными очертаниями возникал в его голове до прихода мальчишки. Чимин же обращает на юношу вопросительные взгляды, молчаливо взывает к помощи, одновременно вымаливая прощения за свой проступок. — Прос-стите, я тут случайно... Совсем нечаянно, я ведь не хотел... Он н-не разбился? А что мне делать? Сесть? Или... встать? — засыпает вопросами блондин и после прыгает на мягкий диван, хватаясь ладонями за свой горячий лоб, потирая пухлые щёки, которые сейчас словно красные наливные яблоки. — Простите. — Нет, не разбил, Чимин. И где же ты раньше был? — Намджун подбирается к нему с осторожностью, боясь спугнуть напряжённого птенца, который, кажется, по ошибке забрёл в гости к огромному коршуну. — Да не дёргайся ты так. Я что, съем тебя? Просто... Ким поправляет ему слегка завитые волосы, подбивая их снизу и заглядывая тому в опущенные глаза. — У тебя линзы? Ты же, вроде, в очках заходил. Те отдают непривычными зелёными оттенками, а потому напоминают фотографу Карибское море. Чимин кивает и отводит голову к окну, он будто ищет там для себя спасение, готовясь вспорхнуть и улететь на свободу. Наверное, ему это не нравится. — Ты чем-то недоволен? Ты только скажи, Чимин. Фотосъёмка не получится хорошей, если между фотографом и моделью будет какая-то недосказанность или неприязнь. У нас должно быть доверие. Давай, не стесняйся. — О... нет, нет, что Вы... Вы отл-личный фотограф, — тут же вспыхивает тот, всё ещё не переставая заикаться. Ему с трудом даётся начать своё предложение, горло по ощущениям словно сжимают толстыми кнутами. — я... всё нормально, честно. Давайте приступим? Он дрожит, когда Намджун касается воротника его рубашки, тот расстёгивает ему три верхних пуговицы, поджимая губы и опасаясь лишний раз коснуться такого хрупкого на вид мальчишки, а после расстёгивает и четвёртую. — Так рубашки носят только ботаники или на торжественные мероприятия. А у нас здесь должна быть раскрепощённость и оголение души. — Оголение? — изумляется Чимин, отодвигаясь по дивану от Намджуна. — Да я же не в прямом смысле. Хотя, если ты захочешь, можем устроить фотосессию в стиле ню. В последнее время она набирает популярность. Я мало такое практиковал, не много людей на это соглашается. — Ню? А что это? — Пак обращает заинтересованный взгляд на Намджуна. Глаза у него и вправду совсем стеклянные, точно как у фарфоровой куклы, и мальчишка замечает, что он гораздо ниже фотографа, а тот сейчас возвышается над ним некой скалой, ему становится некомфортно от такой интимной для него близости. — Ну-у... это такая художественная интерпретация. Довольно интересная. Сказал бы даже, пикантная. — Интересная? — Чимин в нерешительности закусывает губу, опуская взгляд. Ким оглядывает его блестящее под приглушённым светом лицо, переводя взгляд на дрожащие реснички, совершенно пышные, а от того непривычные для любого юноши, кажется, что на весь мир он смотрит – из-за густоты ресниц – будто сквозь радиальный градиент, отдающий по краям чернотой. — Может, п-попробуем? — Это обнажёнка, Чимин. Ты хочешь сняться голым? Хорошо, давай попробуем. Знаешь, я давно купил необходимый реквизит. Видел лис? У меня есть их хвосты. Не настоящие, естественно, – шутит фотограф, – лубрикант где-то потерялся только, не помню, куда запихал его. — Голым? — оживляется Пак, когда Намджун поднимается с дивана. — Нет-нет! Это ведь так неприлично! Я точно на такое не решусь, извините. — Ну, ладно. Твоё дело. Но жаль, тебе бы пошло, думаю. У тебя хорошие пропорции. Плюс ты невысокий, а невысокие люди сейчас в модельном бизнесе, скажем так, хороший товар. Если надумаешь, обязательно приходи ко мне, я тебя даже бесплатно сфотографирую. — Э, кхм... да, хорошо, — и уже шёпотом в кулак добавляет: — Только уж это навряд ли. — Сядь так, как будет удобнее тебе. Чимин, качнувшись, наклоняет тело в сторону, мгновенно выпрямляется в спине, складывая руки на коленях, как самый послушный бабушкин внук, поджимает губы и поднимает голову, но не глаза. — Ну? — Я сел. Всё. Намджун с секунду думает, озадаченно приподнимая брови, а после хрипло и сдавленно смеётся. Это выше его сил. — Ты всегда такой милашка? — тот дёргает рукой в воздухе, будто пытается отбиться от смеха, который почему-то он не может прекратить, глядя на обиженное лицо мальчишки. — Здесь тебе не семейный фотопортрет. Серьезно, бабочку на шею нацепить и можно на стульчик усаживать. Чимин чувствует, будто в него тыкают серьёзным укором, и тушуется, пытаясь разбавить напряжённое лицо рассеянной улыбкой, ещё немного – и он сорвётся, резко, как курок на ружье, убежит и снова закроется в своей квартире, обещая больше никогда не выходить наружу. На лицо падает мягкий свет со всех сторон, и блондин не знает, куда ему смотреть, он ощущает себя дико пристыженным и в чём-то виноватым. — Ладно, Чимин, садись ближе к подлокотнику, закинь на него правую руку, ага, вот так. — Намджун управляет его действиями, но потом, когда Пак не смог понять, сам подходит к нему и нежно обхватывает слабые руки, до которых отчего-то в удовольствие касаться, Чимин походит на мягкую зефиринку, которую слишком жалко кидать в горячий шоколад. — Ноги сюда, одну опусти к полу, — и парень позволяет себе как бы невзначай обхватить его лодыжку и провести по бедру, а Чимин всё замечает и ловит в этом скрытый подтекст, но слов не подаёт, уверяя, что это он сам себя накручивает, ведь Намджун просто выполняет свою работу. — И улыбнись, малыш, камера любит улыбки. Ким заглядывает на экран. — Отлично, замри так, — Намджун напоследок бережно хватается за чиминовский подбородок, поворачивая его в сторону и млея от холодной кожи под пальцами. Он торопливо отходит назад, фокусируется на лице, крутя объективом, и, словив чёткость профиля, тут же зажимает кнопку затвора. Щёлкает, подаваясь вправо и влево, пытается словить хороший ракурс, приказывает Чимину то поворачивать, то опускать голову, менять положение корпуса, ног, плеч, бёдер, командует им, всё выговаривая: "Прекрасно, прекрасно, отлично", а тот как послушная кукла двигается, и в движениях его выражается проснувшаяся плавность и воздушность, временно устраняя стеснительность всего существа, которое уже и так представляет собой один целый конфуз. — Perfectly, Чимин, великолепно, всё хорошо, а теперь опусти глаза и медленно расстегни верхние пуговички одну за другой. Мальчишка даже не ведает, что ему говорят, отключает от поступающих комплиментов разум, который вечно диктует ему что-то пугающее, он повинуется только одному Намджуну, открывая по его просьбе худую и плоскую грудь. Ким впадает в восторженное оцепенение, когда перед его глазами оголяют кожу, белоснежная ткань едва прикрывает соски, но открывает вид на манящие ключицы. Чимину бы в модели пойти да раскрепощённости набраться. Намджун недолго думает, бездумно щёлкая фотоаппаратом и делая вид, что увлечён процессом, а сам взгляда не может отвести от губ мальчишки, который будто опьянён его лестью. Щёки покрыты густым румянцем, прямые брови слабо поднимаются вверх, а ресницы не переставая вздрагивают. Фотограф фокусируется на его пухлых, привлекательных и влажных губах, с которых Чимин вечно слизывает блеск – видимо, ему приглянулся вкус вишни; на маленьком носе, кончик которого мило задирается в виде пуговки, на его выпирающих ключицах и красиво выточенной шее, а потом не сдерживается и просит его оголить плечи. Его прекрасные плечи с нежно-молочной кожей. Сам Чимин будто бы весь состоит из необычайно прекрасного льда, из ослепительного и сверкающего. Думается, что можно получить мгновенное обморожение, стоит только дотронуться до него, но от Пака до сих пор несёт жаром Глаза мальчишки тут же сияют, Ким замечает и это преображение и переключает режим камеры, ловя абсолютно каждое движение Чимина, когда мягкая ткань сползает лениво с округлых плеч. Пак почему-то бесперерывно трепещет и легко вздыхает, раскрывая свои объёмные губы. Намджун сглатывает, будто видит он нечто запретное, что-то такое, что не всем дозволено видеть, а потому опасное и откровенное. Ну сколько раз он видел оголённых людей? Сколько рискованных поз запечатлел он своим фотоаппаратом, но сейчас волнуется, надувая свои щёки, а после тяжко выдыхает через рот, чувствуя, как температура тут становится высокой, а воздух – спёртым. Искусственный свет рассеивается, укладываясь на красивую фигуру полупрозрачной шалью. — Хорошо, Чимин-а, а теперь приподнимись. Давай, давай, не мешкай, приподнимайся, руками обопрись о подлокотник, а ноги заверни полностью на диван, носки чуть вверх и выгнись в спине. Всё, замри. Тот как тёплый пластилин, из него легче всего создавать фигуры, лепить так, как душе вздумается, и попытаться создать то, что не сможет повторить никто. Его пшеничные волосы дёргаются в воздухе, когда он устраивается в указанной позе, переливаются под софтбоксом разбавленным серебром. Однако, сколько бы раскрепощения не содержалось в его движениях и поведении, глаза всё равно выдают своё. Ту ненавистную скованность и робость, всю смесь скромности с волнением. Намджун ловит его очередной испуг на поверхности глаз, наводя на них фокус. Концепт совсем не соответствует ожиданиям, фотограф недовольно вздыхает, опуская фотоаппарат, а Чимин растерянно сжимается на диване, поправляя помятые рукава рубашки. — Эх, Чимин, ты должен выглядеть раскованно! А не так, словно тебя запугала группа клоунов на детском утреннике! — Извините, я со-овсем ничего с собой н-не могу поделать, даже заикание сов-всем... Не-ет... — Ты весь зажатый, будто тебя, бедного, из пещеры вытащили. Что же ты у меня забыл, малыш? — Намджун присаживается на корточки, регулируя резкость на фотоаппарате. Он поднимает руку на уровне своего лица, призывая Чимина замолчать, как только тот раскрывает рот. — Тише, не торопись, выдохни, а потом продолжи. Главное не торопиться. — Мне... — он набирает воздух в полные лёгкие и выдыхает на новых словах, — мне вчера только... мне... вчера, знаете... Вчера день рождения был. У меня. Мне восемнадцать исполнилось, а друзья целый месяц подбивали к вам записаться... Сказали, что так я смогу... смогу... как бы сказать?.. — Раскрыться? Ну, не плохой шаг, скажу тебе, рискованный для тебя даже, пожалуй. Хм, я знаю, как можно успокоить тебе нервы, — розоволосый спешит к шкафчику из красного дерева и выуживает оттуда бутылку с двумя широкими бокалами. — Никто не узнает, что ты у меня здесь пил, я никому не расскажу. А это тебе сейчас как раз поможет. — Но я совсем не пью... — но уже поздно, парень откупоривает бутылку и с широкой улыбкой подсаживается к мальчишке, с элегантным энтузиазмом аккуратно разливая яркую жидкость по бокалам. — Красное вино, оно в определённом количестве даже полезно для организма. Ким наполовину наполняет бокал тёмно-рубиновым вином, крутит им, желая выглядеть в глазах Чимина знатоком вин, что идеально может оценить выдержку изысканного алкоголя, его пёстрый букет вкусов и слезу – полупрозрачный след на бокале, стекающий вниз. — Антинори, Чимин, запоминай этот вкус. Красное сухое, это, между прочим, одно из самых лучших итальянских вин, — Ким суёт в холодные ладони бокал, поднимая свой, наполненный чуть больше, — выдержка около двух лет, а... Он прерывается, когда мальчишка начинает осушать в жажде сосуд, морщась в лице. Намджун сдвигает свои брови, сглотнув слюну, и сам касается губами краёв бокала, ожидая, пока Пак допьёт. — Ты бы не налегал на вино-то, его так не хлещут. Ты не сможешь распробовать весь его многогранный вкус, — а сам выдаёт на лице недобрый оскал, подливая мальчишке ещё. — Давай, выпей ещё, только прошу, чуть медленнее. Чувствуешь этот тонкий аромат чёрной смородины? — он подталкивает бокал к его носу. — Да не вдыхай ты так резко, Чимин. Какой же невежа, — добродушно смеётся Намджун, — отдаёт немного ежевикой. Чувствуешь? — Я никогда... не ел. — Не пробовал этих ягод? Как так, Чимин-а? Ну вот же, тогда... чувствуются такие почти незаметные тоны шоколада и ванили. М? Это-то хоть пробовал? Это же такое богатое вино, такой изысканный вкус с томительным послевкусием. Я бы не стал его просто так открывать, будь же благодарным по отношению ко мне и вину. Прости, но закуски совсем нет. Хотя хорошему вину закуска не требуется, так тебе скажу. Фотограф всё подталкивает бокал – когда сам ещё свой не осушил – пока Чимин увлечённо разглядывает цветную лёгкую рябь на алом море при покачивании посуды. — Тебе ещё столько предстоит попробовать. Алкогольный мир – это самый лучший их всех существующих. А потом вливает в него и третий – свой. — Давай продолжим. Чувствуешь, как развязывается всё внутри тебя? — спрашивает Намджун и рукой рисует невидимые круги на уровне диафрагмы. — Зафиксируй в себе это ощущение. Мальчишка всё не выпускает из рук два сосуда, ожидая почему-то, что их сейчас наполнят невидимые слуги. Он абсолютно не знает на вкус любой алкоголь, ровно как и не знает, насколько быстро он пьянеет. Всё отдаётся свежестью и живостью в теле, блондин наклоняет голову, тормоша свою пшеничную шевелюру и зачёсывая чёлку в сторону, позволяет рубашке снова скатиться по округлённым холмам плеч, но не раскрывает самого сокровенного и, как ему кажется, – интимного. На его лице рисуют толстой кистью опухшие губы, протягивают кончиком их уголки, растягивая до развязной улыбки. Чимин видит всё пространство укрытым полупрозрачным туманом, пытается вглядеться в предметы интерьера и найти пропащий силуэт фотографа, потому что он даже не знает, куда ему смотреть. Пак раскладывается на мехе дивана, одну ногу свешивая, а вторую сгибая в колене, грудью выгибается вперёд, пальцами цепляясь за оставшиеся застёгнутые пуговицы белоснежной рубашки, а из второй не выпускает почти опустошённый бокал, склоняя его близко к полу. Он похож на расцветшую роскошную розу, обрезанную с самого пышного куста, хладнокровно оставленную без присмотра. Намджун с восхищением разглядывает, как действует алкогольная опьяняющая изысканность на мальчишку, который неизвестно как попал в его студию. И ему точно посчастливилось наткнуться на такой редкий экземпляр. От него веет совсем невинной целомудренностью, которой хочется наслаждаться часами, поправляя мальчишке его вечно спадающую чёлку. Чимина крутит в стороны, а тот даже и не понимает, что он с заторможенностью мыслей двигается на диване. Пак хочет сейчас почувствовать себя самым настоящим взрослым, подцепляя с пола бутылку, оставленную Намджуном совершенно случайно. Он не осмысливает то, что говорит, продолжает пить и ощущает, как на него нападает огромная ласковая волна. Намджун не издаёт звуков недовольства, когда мальчишка неаккуратно наполняет бокал, и не опасается, что тот может запачкать реквизит. Он не смеет сейчас мешать законной власти алкоголя, будет пока незаметным наблюдателем, вооружённым камерой. — Что, понравилось вино, да? — ухмыляется Намджун. — Оно очень дорогое, если интересно. — Дорогое? — опоминается Чимин, лениво проводя языком, словно кошка, по искрящейся точно кровью поверхности. — Ой, простите, я ведь не знал! — он спешно отрывается от бокала, одно неловкое движение – и на рубашке мальчишки расплывается краснеющее пятно, приятная прохлада касается разгоряченного тела. — Да что же ты какой неловкий-то, — Ким отключает фотоаппарат, когда карта памяти оказывается заполнена, что означает то, что они уже прилично затянулись. — Посмотри, а, и рубашку испачкал, и мех забрызгал, — он шипит, потирая руки, пальцами проводит по губам и присаживает на корточки, ближе к Чимину, пока тот пытается собрать глаза в кучку, пьяно мотая головой. — О-о... простите, Намджун, я не хотел! Господи, как же стыдно... — он прячет краснеющее лицо в ладонях, заваливаясь на диван, когда его толкает в сторону неведомая сила. Он падает на мех и совсем не желает подниматься, чувствуя, как его разжигает изнутри подступающее веселье. — Наверняка это всё безумно дорого стоит. Боже, и почему мне вечно не везёт? Сегодня проспал, часы неправильно завёл, к вам раньше положенного времени пришёл, оборудование ваше уронил, вино дорогущее выпил, а ещё и... и это... — бубнит Чимин, его язык заплетается, что делает речь невнятной, но в голосе чувствуется обида на весь мир. — Я же ввек не расплачусь... За окном непроглядная темнота, Ким поднимает глаза к настенным часам – они засиделись тут уже почти на четыре часа, а у него на диване пьяный мальчишка, который хоть и пытается собрать остатки разума, но остаётся всё таким же глупым и смущённым. Наверное, это его особенное очарование, такое детское, присущее только самым невинным и безгрешным особам, и потому притягивающее Намджуна. — Зато ты больше не заикаешься, — фотограф поднимает на своей широкой ладони маленькое лицо Чимина, сонные глаза которого отведены в сторону, тот выдыхает горьким спиртным и желает лишь влиться в мебель. — Ну и что с того? Это ведь наверняка временный эффект. Вот что мне теперь делать? Давайте, скажите мне, сколько я должен заплатить за это. На что розоволосый молчит и пододвигает Чимина за бёдра ближе к спинке дивана, сам усаживается на край, накручивая на указательный палец кудряшки. А у него волосы хорошо держат форму. — Ты хочешь спать? — Мвх... — тот шевелит головой, закрывает глаза, а после резко распахивает их, подпрыгивая на диване и пугая этой неожиданностью старшего. — Ты чего? — Нельзя спать! — и его щека краснеет от звонкой пощёчины. — Мне домой ещё надо. Там меня Матильда ждёт, голодная. — Матильда? Кто это? — Собака моя... аф-аф... собачка, понимаете? Она ещё совсем молодая, щеночек почти, но такая умная, такая добрая... Вечно бы носил её с собой на ручках... вот так, — Пак приближает сведённые вместе ладони к лицу Намджуна. — Она меня так часто спасала уже. Я однажды газ забыл отключить, так она меня от телевизора оторвала и на кухню повела. Воду я забывал выключать в ванной, телевизор, чайники. От всего спасла, а так валялся бы я без неё уже где-нибудь... где... нибудь... Тот клюёт носом в воздухе, рассекая рукой воздух, в это мгновение её перелавливает Намджун своей и принимается нежно оглаживать детскую кожу пальцами. — Не надо мне денег, милый. Я сам виноват, что напоил тебя, — впрочем, а какова была главная причина? — Вы такой добрый… Но я же не могу так, напортачить и сбежать... — говорит Чимин и, вырвав свои горячие ладони, обхватывает ими лицо фотографа. — Это нечестно. Да? Меня ведь не так воспитывали. Мерное дыхание Чимина опаляет лицо напротив, он ждёт чего-то, заглядывая парню в глаза, кончиками пальцев проводит по его лбу и скулам, приближается, прикрывая веки, и накрывает чужие губы своими, вжимаясь носом в намджуновский и тем самым пережимая ноздри. Как Намджун и думал – его губы сочные и мягкие, а кожа под ладонями, когда он обхватывает оголённые плечи, – дороже любого шёлка. Он требовательно сжимает плечи и вторгается в рот мальчишки, сплетаясь с его пьяным языком. Чимин, разрывая поцелуй, отодвигается назад, заглядывает на старшего сияющими и манящими глазами, отливающими изумрудом. Первый поцелуй для Намджуна звучит так, будто он едва коснулся губами взбитых сливок на коктейле. Искусственный свет отражается блеском на самом ободке зрачков напротив, Ким ловит в них дрожащие, мелькающие звёздочки, крадясь пальцами тому под рубашку, опуская её до самой талии. И он уже предвкушает, какова на вкус его кожа, но выжидает разрешения от пьяного разума блондина, а тот глупо смеётся, падает назад, отмахиваясь и называя себя дураком, и прикрывает грудь. — Ой как же неловко... простите, не знаю, что на меня нашло. Наверное, это называют опьянением, да? Если это так, то говорю вам, что я очень сильно пьян! Так пьян, что даже готов согласиться на ваше... как же это там... нэ? Н-н-н? — Ню? — подхватывает Намджун, выгибая брови дугой. — Я ведь смогу возместить ущерб вашему... вашему имуществу? Давайте быстрее, пока я ещё пьян! А стыдиться потом будем! — У меня уже карта памяти заполнена, малыш, а там свыше пятисот фотографий. Потом, завтра... или на следующей неделе. Но ты можешь отплатить мне и сейчас, — старший, выпрямляясь, надвигается на утомлённого на подлокотнике Чимина, походившего на выброшенную и поломанную куклу. — Как? Намджун расстёгивает ему самую последнюю пуговицу, срывает рубашку, вытаскивая её из-под спины, и нависает над мальчишкой, упираясь руками по обе стороны. Если бы он был охотником на лисиц, то был бы самым лучшим в своих краях. Слышится, как захлопывается капкан – у Чимина даже нет шансов на спасение, он околдован алкоголем и красивыми глазами Намджуна. Пак оглаживает старшему ладонью щёку, когда тот раздвигает ему ноги, устраиваясь между ними. Чимин небольшой, хрупкий и грациозный. Его лицо наверняка выточено из мрамора, он – само произведение искусства, и его стоит только любить. Но любить осторожно, не нанося увечий и царапин. Глаза мальчишки источают слабость всей души, в них пылает лёгкий огонёк живого азарта, но внутри заточён внеземной ангел. Сколько истин, скрытых в человеке, может раскрыть один глубокий взгляд? Ким, в медлительности сокращая расстояние между их губами, не сводит с него взгляда, ожидая, как тот сможет раскрыться с новой стороны. Но Чимин остаётся всё полусонным и безоружным, и неизвестно, твердит ли мальчишке его разум, что он поступает сейчас неправильно. Может, он уснул? Старший, глядя на Пака сверху, прикрывая от слабых волн света, заставляет блондина нервничать, но он одновременно двигает его вожделение к головокружительной отметке, только Чимин разобраться в себе не может, пытаясь прощупать новые для него ощущения – он и ведь и не любил никогда. — Ты прекрасный, Чимин. Самый дивный из всех людей, которых я встречал. Так не хочется, чтобы ты уходил от меня, — и Намджун припадает к красным щекам блондина, покрывая их мазками из поцелуев, вдыхает его запах тела, головокружительный и умопомрачительный, да так сильно втягивается, что пьянеет вместе с Паком. — Я посмею воспользоваться твоим опьянением. Ты чудесный. Чимин, размягчённый, продолжает улыбаться, сверкая жемчужными зубами, наблюдая, как старший проходится по его торсу, создавая дорожку из самых чувственных поцелуев, которые младший ощущает и внутри себя, будто они покрывают заодно и его сердце. На голых ключицах, по которым пробегаются горячие губы, Намджун ловит обнаруживает чиминовскую милую родинку, очерчивает её кончиком языка и руками подхватывает полупьяного Чимина под поясницей, приподнимает, отрывая от меха, и чувствует, как тот, раскрываясь, выгибается от ласкающего языка, бьющего в ложбинку между ключиц. Пак издаёт мучительный стон, прижимаясь к Намджуну усталой птицей и складывая за спиной крылья. Он крупно дрожит, почти готовый расплакаться от того, насколько блаженно ему в объятиях парня. — Ох... пожалуйста, не останавливайтесь... пожалуйста, Намджун, не лишайте меня такого удовольствия. Мне так... хорошо, — он обнимает парня за шею, носом утыкаясь ему в кожу, и втягивает аромат тела, и этот аромат гораздо лучше, чем винный. То вино ему не очень-то и понравилось. И Чимин шире улыбается, когда розоволосый одной рукой обнимает за талию, а второй пытается освободить его от чёрных брюк, приподнимая на диване. Он в безопасности, объятия для него – это уже одна из самых страстных проявлений любви, что уже говорить о большей близости, к которой их толкает Намджун. Мальчишка даже представить не может. — Не мог бы ты перестать быть таким милым, малыш? — Намджун отбрасывает в сторону лишнюю одежду, оголяя под светом всего оборудования драгоценного Пака. Всё его существо на тысячу бриллиантов, не может он даже допустить мысли, что может сделать ему больно, не простит себе. Перед глазами блондина чётко выделяется лишь лицо парня, поднявшееся к нему за поцелуем, Ким целуется ласково, разрушая этим душу мальчишки, не привыкшего к такой отдаче чувств. Разум уже давно тревожно молчит, Чимин решает – будь что будет, а если он и станет позже, когда очнётся, жалеть, не обвинит никого, дело вовсе не в алкоголе. Никто ведь и не виноват, что он влюбляется в Намджуна. Пака поднимают на руках, целуют, будто на прощание, и мягко и медленно опускают обратно, неизвестно для чего совершив этот жест. Ким сбегает с дивана, скрываясь за ширмой и совершенно не догадываясь, что таким поступком запугивает детскую душу Чимина, и долго роется по полкам шкафа, судорожно выбрасывая содержимое на пол. Пак собирает ладонями белоснежный мех, сворачиваясь возле подлокотника и укладывая подбородок на колени. Совсем неприветливо для него выглядит вся окружающая обстановка, а то белоснежное будто смотрит на него осуждающе и пытается пристыдить, что он так легко поддался первому встречному. Свет льётся отовсюду, бьёт в глаза, заставляя их заслезиться. — Мой милый-милый малыш. Чимин хочет закутаться в этот голос, раствориться в объятиях, которые тут же дарит ему Намджуна. Тот аккуратно руками спускает мальчишку ниже по дивану за талию, нависает над ним, широко расправляя плечи, будто пытается напомнить ему, что он крупнее Пака почти в два раза. В блондине всё меняется с каждой секундой, его размаривает от этих неземных улыбок Намджуна. Если раньше Чимин выглядел сдержанным и запуганным, то сейчас он раскрывается постепенно во всех своих красках, разбавляя ими скучную жизнь парня. Признаться, он и сам-то и не знал о собственной многогранности. Ким ласкает ладонями корпус Чимина, следуя по их пути губами, приказывает мальчишке руками обхватить его шею и пробирается ниже, достигает живота, дышит чуть выше паховой области, дёргая в Паке каждый нерв так, что тот снова покрывается дрожью. — Думаешь, я причиню тебе боль? — интересуется Ким. — Нет-нет... что вы... Жесты Намджуна совершенны к телу Пака. Тот незаметно, направляя взгляд на Чимина, смазывает пальцы лубрикантом, раздвигает мальчишке ноги и оставляет жгучий поцелуй на внутренней стороне бедра; прокрадывается выше, к колену, цепляет зубами натянутую кожу и быстрее прежнего спускается губами по напряжённым мышцам. Чимин испуганно вздрагивает, рефлекторно сдвигая колени, почувствовав щекотливые касания, и нечаянно по голове Намджуна. — Ауч! — тот трёт макушку. — Ты боишься меня? Я не причиню тебе вреда. Обещаю, я разве похож на того, кто способен обидеть такое нежное существо? Хочешь, я поцелую тебя? — и, получив кроткий кивок головы, дарит парню поцелуй, снова вторгаясь ему между ног ладонью, невесомо дотрагиваясь до члена, налитого от возбуждения кровью. — Почему же у тебя такие прекрасные губы? Чимин сжимается и носом утыкается в мех дивана, прерывисто выдыхая через рот. Пальцами он ворошит розовые волосы Намджуна, оттягивая их назад, и представляет, что его рука покрывается соком недоспелого граната, как тот стекает по его руке, щекочет нежную кожу, добираясь до внутренней стороны локтя. Чимин улыбается, когда Намджун увереннее обхватывает его член, спускаясь кольцом к самому основанию, и второй рукой незаметно крадётся по бедру, а после упирается смазанными пальцами между ягодиц. — Ты ведь разрешаешь мне называть тебя своим мальчиком, Чимин-а? — Ким направляет шёпот в ушную раковину и целует в напряжённый висок, в щёку, в нос, в уголок рта, пока младший находится где-то на грани самого себя, раскрывая шире опухшие губы. — Просто бесподобный, — и Намджун, совсем без единого предупреждения, проникает в мальчишку указательным пальцем, прижимаясь своим лбом ко лбу Пака. — Тише, мой сладкий, тише. Это быстрая боль. Она уйдёт, — шепчет старший, когда Чимин хмурится. Его лицо точно до каждой детали выражает всё его внутреннее состояние: смесь неопытности и страха перед неизведанным, щепотку сказочного удовольствия и безграничную любовь к Намджуну. Признаться, Чимин с детства не такой мальчик, как все. Он ведь не знал в шесть лет, что мальчикам нельзя примерять мамины платья, не знал, что мальчикам запрещено красить красной помадой свои губы, не знал, что мальчикам нельзя мечтать с детства о принцах на коне. Он слишком увлёкся девчачьими книжками, где по канону у прекрасной принцессы присутствует счастливый конец в замке. Ну разве Чимин знал, что он должен любить возиться в песочнице с машинкой в руках и пытаться отбить своё законное место "под солнцем", как и все его сверстники мужского пола? И сейчас Пак видит в Намджуне олицетворение всех его мальчишеских грёз, ему бы только камзол надеть да корону на голову нацепить, и Чимин набросится на него и расцелует, моля о том, чтобы тот его забрал в своё королевство во дворец. — Могу я называть тебя так? — старший принимается аккуратно двигать в Паке указательным пальцем, позволяя привыкнуть к первому проникновению, а после добавляет средний, осыпая лицо мальчишки влажными отметинами губ. — И давай уже на "ты". Раздаётся кроткий вздох, Чимин жмурится. — Не молчи только, ответь мне. — Да... да, да, Намджун. Тогда ты мой принц. — Принц? — ухмыляется Намджун. — Так меня ещё не звали. Старший растягивает Пака, вводя три пальца в девственное нутро. Ему всё интересно, как долго тот сможет терпеть, и приятно удивляется гибкости Чимина, когда тот начинает разводить ноги, чтобы завести их за Кима. И Пак ведь молчит, скулит только тихо и что-то в бреду шепчет, мотая головой в стороны. Его щёки вновь рдеют; вся кровь разгоняется по венам с невероятной скорость. Короткие ноготки впиваются в плечи Намджуна, достигая кожи через ткань, и только через несколько секунд Чимин, когда осознаёт свои действия, осторожно оглаживает спину, но тут же желает расцарапать её, прочувствовав слабоватые удары тока, исходящие из глубины его тела. Намджун улыбается удаче, замечая всё преображение мальчишки, был бы у него сейчас фотоаппарат, не пожалел бы ни одной карты памяти. — Джун... Джун... — тот хмурит брови, приоткрывая глаза, и пытается найти лицо старшего, — ещё, Джун! Ах, Господи... Ким, не имея больше терпения, торопливо избавляется от одежды. Желая соединиться быстрее с губами Чимина, недовольного тем, что намджуновские пальцы покинули его слишком рано, он не успевает снять белую майку, плотно обтягивающую грудь. С дерзкой удачливой смелостью, которую особенно обостряет возбуждение, Намджун устраивается между разведённых ног блондина. Одной рукой он вводит член, второй хватается за волосы мальчишки, притягивая к себе и едва проводя губами по его раскрытому рту. Судорожно сжимавшиеся мышцы давят на орган, не позволяя старшему войти на всю длину. Он совершенно не умеет вести себя в постели с девственниками, догадывается, что с ними нужно крайне бережно обходиться, так, словно действительно любит, словно желает доставить удовольствие тому больше, чем себе. А если Чимину не понравится его первый сексуальный опыт? Намджун, если быть откровенным, берёт на себя большую ответственность, хотя аромат совсем молодого и неопытного тела способен заглушить все его мысли, стоит только вдохнуть его сильнее. Ким прижимает к себе младшего, одновременно продвигая член, расширяя напряжённые мышцы. Носом проводит по его шее, пока мальчишка, сжимая губы, зубами норовит разрезать их лиловую кожицу, сдерживается, чтобы не вскрикнуть, но боится. Боится пошевелиться лишний раз, ощутить ту резкую боль, предчувствуя, как она, словно ножом, может полоснуть вдоль всего позвоночника; боится испугать и Намджуна, будто бы тот тут же оставит его одного, не решаясь продолжать. — Не бойся, малыш, только не бойся, — звучит где-то над ухом. Старшему сносит голову, когда он, проникая раз за разом, ощущает давление на член и приятное тепло. Стоит только поменять угол проникновения, как Чимин беззвучно раскрывает рот. Он натыкается на свет вокруг, слепнет и стонет громко, не понимая, отчего ему так хорошо. В теле возникает лёгкость, будто после ушедшей хандры, руки обхватывают крепкую спину, желая покрыть её глубокими царапинами. Чимина подхватывают на руках, сильнее упираясь головкой в простату, укладывают на подлокотник поясницей, придерживая за талию, и разводят ноги, желая проникнуть так глубоко, насколько позволит им положение. Пак стонет чуть громче, чем остальные, будто он понятия не имеет, где сейчас находится. Чимин совсем не понимает, что ему делать с нарастающим жаром по всей грудной клетке, получается только между стонами выкрикивать имя Намджуна, мимолётно называя его своим принцем. — Какой же ты громкий... — хрипит Ким, садясь на диван, перехватывает такого маленького Чимина за талию и, усаживая к себе лицом, врывается в него, но не разрешает действовать грубо, чувствуя, как бурное удовольствие мутит ему мысли. — И... какой же Чимин прекрасный, да? Всё это кажется для младшего чем-то невообразимым, самой настоящей сказкой. Не спит ли он сейчас, в реальности ли происходит такой безумный восторг от первого секса? Если бы он только решился сбежать из студии, когда его послали к визажисту, если бы только он не позвонил сюда неделю назад, если бы только месяц назад его друзья не развели на спор, Чимин, пожалуй, навсегда остался бы девственником. Не познал бы, каково это – ощущать алмазные молоточки по всему телу, не познал бы вкус первой любви. — Да, да, да, Намджун... — его насаживают на член слишком чувственно, будто бы при любом неловком движении могут разбить, как фарфоровую кружку. Это слишком нежно для его души, отдаёт сладостью на языке при каждом поцелуе. Хрип Намджуна опаляет ухо, настаёт кульминационный момент, ради которого и стоит кого-то любить. Он кончает в мальчишку, не спрашивая разрешения у того, и плотно прижимает к себе, когда Чимин начинает дёргать плоским животом, хватая ртом воздух, будто задыхается. Руки дрожат в локтях, ломаясь, его член накрывает липкая горячая ладонь, помогая кончить. — Ах, Джун! — Чимин вскрикивает, падая на старшего тяжёлой массой, дрожит, когда рука ещё пару раз проводит по всей длине органа, размазывая сперму. Ну, вот и здравствуй, долгожданная взрослая жизнь. Пак приподнимается, выпуская из себя намджуновскую плоть, заглядывает Киму в глаза, смущённо улыбаясь, прячет глаза за чёлкой и утыкается лбом парню в ключицы, укладывая его руки себе на талию, словно они там должны навсегда остаться. — Мой любимый принц... — шепчет блондин, — й-я... Он замолкает. Разве Намджуну нужна его ненужная любовь, родившаяся с первого взгляда? Паку думается, что становится очередным эпизодом во всей жизни парня, наверное, это событие Намджун запишет в свой список повседневных будней, ничем не отличающихся друг от друга. Но возникшая надежда Чимина плещется где-то под коркой сознания, может быть, Намджун, обнимая крепко его, мысленно сознаётся ему в самой сильной любви в своей жизни. — Я... знаешь, Джун, не сочти меня за легкомысленного или ве-етренного, я ведь совсем не т-тако-ой... — Опять волнуешься? — старший оглаживает вспотевшую спину Чимина, оставляет горячий след ладони под лопатками и целует в шею. — Помнишь, что я тебе говорил? Промолчи, набери в лёгкие как можно больше воздуха и уже тогда только продолжай. — Я ведь... ты... знаешь, Джун-и, ты... — он целует Намджуна в щёку, снова падая ему на ключицы, — ты первый у меня... Ким ухмыляется, но ни в чём не признаётся, чтобы не задеть и без того тонкую душевную организацию мальчишки. — Можно я буду любить тебя? — О таком разве спрашивают? — Я не знаю... я ни разу не любил ещё, совсем-совсем. Отрывая от своей груди тяжёлую голову ничего не понимающего Чимина, Намджун уводит его в поцелуй, не зная, как ему верно истолковать всю силу душевных порывов. Он влюбился. Влюбился, влюбился, действительно влюбился. — До чего необычный мальчик, — старший улыбается совсем безмятежно, подцепляя подбородок Пака, — мой ведь мальчик? — Чимин уверенно кивает. — Я люблю всё, что принадлежит мне. Абсолютно всё.***
Чимин в одиночестве скучает, заглядывая на небо, затягивающееся грозовыми тучами. Кажется, что те вот-вот из-за своей невероятной тяжести отцепятся с неба, скрипя разгневанно, и раздавят под своей массой мелкий городок, как какую-то букашку, неудачно попавшую под массивный ботинок. Чимин водит сердечки по запотевшему стеклу, дыша на него ртом, выписывает одно единственное имя, любовно, с оттенком горечи, вздыхая и растягивая на лице улыбку, переполненную сожалением от воспоминаний событий трёхдневной давности. Ударяет кулаком по голове, грустно усмехаясь, и всё приказывает своему разуму заглушить ноющее сердце. А тот всё и не просыпается, взял себе отпуск от глупого Пака, оставляя за главного юные чувства влюблённого, захлестнувшие неопытную жертву. По стеклу, будто гвоздь по металлу, ударяют первые капли очередного осеннего дождя, где-то вдали, за высотными зданиями, раздаётся гром без вспышек. Чимин напрягается всем существом, но от окна не отходит, сильнее вжимается подбородком в подоконник, прячет ладони в длинные рукава тёплого свитера и удобнее усаживается на стуле. Возле уха трезвонит телефон, издавая мелодию детской считалки, Пак пугается, задевая локтем мобильный, подхватывает его в воздухе и отвечает на звонок, не успевая даже взглянуть на дисплей, хотя родители его всегда ругали за такое. Ну вот, голова же совсем не думает. — Д-да? — Чимин испуганно сжимает корпус телефона, отрываясь от захватывающего пейзажа. — Ты опять забыл, что нужно сначала вдохнуть в полную грудь? — "Это Намджун," — в последнюю секунду вспыхивает очевидное на задворках сознания. — Джун? Что ты... Как ты узнал мой номер? — голос дрожит от улыбки – Пак счастлив. — Ты же звонил мне в студию полторы недели назад. Все номера остаются у нас, — на той стороне раздаётся хлопок машины, прерывавший шум дождя, — ты сбежал от меня три дня назад. Три дня я ждал, пока ты вернёшься за своей обувью. Мне вот всё ещё интересно, — Ким, сидя в салоне, разглядывает обувь Пака, вертя её в руке, — как ты умудрился убежать в одном кроссовке? Что, в носке через весь город скакал? — тот озадаченно утыкается в кожаный руль глазами и вздёргивает одну бровь, словно Чимин может сейчас видеть всё его недоумение. А тот смеётся тихо, прикрывая улыбку рукавом свитера, хотя почему он смеётся – непонятно. Он ведь и вправду в носке домой возвращался, когда Намджуну соврал, что в туалет пошёл. — Нет, ну ты точно как Золушка. В любом случае, принц хотел бы вернуть принцессе её... обувь. Я заеду? Прости, но коня у меня нет. — Дурак, — отвечает младший, в улыбке закусывая нижнюю губу, и у него, как обычно бывает, когда на него накатывает неожиданная радость, пропадают глаза, сужаясь в щёлки. — Прости, Джун, я правда... думал, что нам не следует больше встречаться. — А фотографии через неделю ты бы как забирал? Через друзей? Или забил на них? Пак осторожно вздыхает, чтобы Ким не смог его услышать, и забирает вьющиеся волосы себе за ухо. Старший прав, Чимин бы не забрал их, он бы от стыда сгорел, если бы сам решился зайти в салон или друзей туда послать. Им бы ещё целые сутки приходилось врать. А врать он не умеет, так что все всё равно вскоре узнали бы, что их маленький скромный Чимин больше не такой уж и невинный мальчишка, которому совсем недавно стукнуло восемнадцать. Вот именно, ему восемнадцать, но такое чувство, будто ещё только семь. — Так я могу заехать к тебе? Мне тут... друг манго из Таиланда привёз, ты, надеюсь, манго ел? — Конечно, Джун. — Ну вот тогда забудь тот вкус, потому что эти фрукты из магазина не сравнятся с теми, которые лежат у меня на задних сидениях. — Я так рад, что ты позвонил! Честно! Господи, я бы ещё так долго мучился из-за своего поступка... Так... безрассудно, я дурак, прости. — Чимин, да скажи мне уже свой адрес. Пак заходится в новом приступе смеха, радостно спрыгивая со стула, по слогам выговаривает свой адрес, когда Намджун, будто издеваясь над ним, по нескольку раз переспрашивает, притворяясь, что не расслышал. Чимин заглядывает в окно и, отодвинув занавески, не обращая внимание на чернеющее небо, неотрывно следит за пустующей площадкой перед его подъездом, ожидая, когда её займёт автомобиль старшего. Тот ведь обещал, сбрасывая трубку, что будет у него ровно через двадцать минут. Блондин не нарочно отвлекается, в возбуждённом подсознании восстанавливая обстановку их первой встречи с Намджуном, не замечает припарковавшуюся машину внизу и, улыбаясь, думает, что это жутко похоже на самую настоящую любовь в его жизни.