Об исключительности

Он облизывает накрашенные губы (на языке и на зубах остаётся красное), потом обхватывает ими микрофон. Девочки в зале ахают. Эпатаж. Вызов. И призыв: «Любите меня таким». Его поведение влечёт за собой либо гнев, либо безотчётное обожание. К счастью, Белка чувствует эту грань и умело плавает в море фанатской любви. С улыбкой принимает «самый многообещающий артист 2016», приглашения выступить в лучших клубах Москвы и то, что буквально в каждом втором смартфоне звучит его гипнотический голос на фоне модных, «качающих» басов. Он намеренно провоцирует, играет с аудиторией, отходит от микрофона по середине песни и танцует под скандирование незамысловатых слов. И пускай он совсем не глупый, не пустой, не просто мятая цветная обёртка. Всё равно. Сейчас его роль – удачный проект, новорождённое чудо шоу-индустрии. Яркий, вызывающий, как неоновая вывеска над этим клубом, такой же манящий, такой же привлекательный. И эти его рыжие встрёпанные волосы, специально криво обведённые черным глаза и блестящие тени под бровями и красные, вишнёвые губы и небрежно наброшенный пиджак на голое тело вместе с обтягивающими чёрными скини. Всё это – картинка, постер, реклама. «Смотрите на меня и любите меня». И люди смотрят и любят. И это то, чего он хочет. Чтобы его любили, чтобы ему доказывали, что он особенный. Исключительный. Ермоленко (от народа тщательно скрывается его настоящая фамилия) кланяется в конце выступления, но не говорит ни слова и быстро уходит своей пружинистой, странной походкой. За сценой суетятся несколько человек из его «команды», он постоянно забывает их имена, потому просто кивает и проходит мимо в маленькую гримёрку. Его раздражает свет вне сцены, и потому он всегда требует, чтобы в гримёрке его за горло хватал полумрак и одновременно нежно, оттенком какого-нибудь цвета приглашал выдохнуть и на мгновение закрыть блестящие глаза. Сегодня – розовый. Неплохо. Валя берёт из маленького холодильника банку колы, открывает и делает несколько глотков, откидывая голову назад. По лбу медленно стекает капелька пота, а расстёгнутый пиджак слегка спадает с плеча. Он не замечает, что кто-то, стоящий у открытой двери, ловит все эти детали взглядом. Щебет оповещает о себе тихим стуком. Рыжий улыбается. Самодовольно, расслаблено. Ставит банку на круглый столик и затем выжидающе смотрит на вошедшего. Эмоции Димы, его мимика, выражение его глаз – всё словно привязано за ниточки. И Щебет как кукловод дёргает или же (сейчас) контролирует, держит, крепко сжимает, становится олицетворением режущего безразличия, абсолютной холодности. Это одновременно причиняет боль и одновременно завораживает. Но он снова пришёл к нему. В который раз. И Валя знает, что сейчас будет. И потому, выдерживает эту обездвиженную пустоту и даже сохраняет свою довольную улыбку. Дима закрывает дверь. А через несколько секунд разжимает слегка влажные ладони, делает пару внушительных широких шагов, хватает Ермоленко за плотную ткань пиджака и притягивает к себе. Жадно впивается в накрашенные губы. Хочет, чтобы красные испачкали его бледные и сухие. И, кажется, почти дрожит. С пьяным обожанием стаскивает с рыжего пиджак, покрывает поцелуями худое тело. Валя ещё улыбается, но улыбка его то и дело дёргается от удовольствия. Он чувствует себя особенным для него. Исключительным. И знает (верит), что с того дня, как они встретились было так. Молодой музыкант Дмитрий Щебет, закрепивший за собой бОльшую часть богемы и «просвещённой» молодёжи, но никак не пробивающийся в массы, производил даже слишком правильное впечатление. Светлый, улыбчивый, талантливый, с красивыми стихами, красивой музыкой и красивым голосом по словам всех, от кого он получал отказ, совершенно не был пригоден для сегодняшней публики. - Дмитрий, давайте на чистоту, - говорит Мигель, продюсер одного из проектов для начинающих звёзд, - Вот вы сами творческий человек. Вас что-то вдохновляет, так? – он не смотрит Диме в глаза, это раздражает, - Я считаю, что артист должен вдохновлять. Или вести за собой. В вас нет нужных качеств. Вы не подходите для этой индустрии. Вы слишком ровный, спокойный, холодный, незаметный. Он не реагирует, держит вежливую улыбку, уничтожающе, тяжело смотрит на темнокожего, лысого продюсера с белыми зубами и блестящим, бегающим взглядом. Холодный. Никто раньше не называл его таким. Да, он может быть спокойным, выдержанным и гордым. Но при этом в нём всегда хватало излишней доли дурачества, чувства и риска. Холодный. Это слово застывает внутри. И он даже готов признать и смириться. Только сначала идёт и напивается обжигающим. И так, кажется, неделю. Или больше. Он плохо помнит. В тот день он вливает в себя и дорогой и дешёвый алкоголь, танцует, соглашается на минет от какой-то странной плавающей в его взгляде женщины, а потом встречает его. Рыжий курит у выхода. Курит и жуёт жвачку. Щебет вываливается из дверей и, хватаясь за стену, пытается не потерять равновесие. - Блять, - хрипит, сплёвывает, а потом замечает стоящего рядом. Он весь в блестках, с ураганом на голове и с оценивающим, заинтересованным тёмным взглядом. Кажется, Дима его где-то уже видел. Но он не может вспомнить где. Незнакомец протягивает ему сигарету, но он качает головой. Тот хмыкает и затягивается. И всё испытывает его взглядом. Таким взглядом, от которого возникает чувство похожее на тошноту, одновременно неприятное и одновременно волнующее, дрожание в солнечном сплетении. Так рождается зависимость. Или, может быть, ему просто надо было меньше пить? Они долго «выжидают» в гримёрке, до 4 утра (директор Вали циничный, но умный всегда договаривается об этом с организаторами), а потом идут пешком. Вроде как, домой. Правда, непонятно к кому. От осеннего московского рассвета и холодного ветра мурашки. Дима до странности расслабленный, белые волосы завязаны в короткий хвостик, сонная улыбка, мягкий, «обнимающий» взгляд. Он идёт рядом с Валей, пока тот с упоением рассказывает ему про фильм «Смерть в Венеции». Рыжий курит, как будто куда-то спешит и то и дело касается Щебета. Быстро и рвано. Хватает за плечо, за локоть, за запястье. И тут же отпускает. А потом хватает снова. Дима долго молчит. Ему комфортно в этом молчании, нравится собственное спокойствие. Нравится, что всё, кажется, складывается. Всё, кажется, так, как надо. Они останавливаются на пустом мосту. Рядом с водой холоднее и ветер пробирает до костей. - Я забыл рассказать, -конечно же, он ничего не забывал, просто ждал подходящего момента, - Мне перезвонили из того шоу. Один из продюсеров, вроде как меня заметил. Сказал, что независимо от результатов он поможет мне продвинуться. Есть шанс, что у меня будет контракт с его лейблом. Охуенно, да? – старается говорить спокойно, без радости раньше времени, но в последней фразе вырывается дрожащая надежда. Как будто он на мгновение отпускает все нити, разжимает кулак, выдыхает, оживает. Спешно и быстро переводит взгляд с гладкой поверхности воды на Валю, ожидая реакции. А тому нечем дышать. Как будто-то Дима ударил его под дых, выбил весь кислород. И заодно сломал пару рёбер. Он чувствует, будто это предательство, подлое, внезапное, неправильное. Противоестественное. Ему нужно, чтобы его любили. И необходимо, жизненно важно, чтобы его любил он. Обожал, ломал ради него свою холодность, зажигался сам ради него, для него и из-за него. Это должно было быть их общей аксиомой. Формулой исключительности. Валя быстро-быстро моргает. Кивает, выдыхает эхом: - Да. И очень широко, очень глупо улыбается.