Сердце моё не камень

Прохладный ночной ветер пробирался под тонкую ткань рубашки, вызывая легкую дрожь в теле. Сева поежился и плотнее закутался в плащ. В такие моменты он особенно завидовал Огненным колдунам, способным контролировать температуру своего тела. Ему иногда казалось, что он особенно склонен замерзать. Некоторые юные особы объясняли это тем, что у него ледяное сердце, другие и вовсе сомневались в наличии сердца у Заиграй-Овражкина. Впрочем, его мало волновали слухи и общественное мнение. Его беспокоило лишь то, что у него был недостаток, осложняющий его бытие. А еще его беспокоила Водяная колдунья с серыми глазами, глубокими, как два омута. Он и сам не мог вспомнить, когда он впервые обратил на них внимание, когда вдруг начал выискивать в толпе таинственный и печальный взгляд, пытаясь хоть на мгновение поймать его. Полина всегда отворачивалась в такие моменты. Не как испугавшаяся или смутившаяся девчонка, смущенно отводящая взгляд, но как властная колдунья, показывающая, что она не намерена играть в его игры. Сева злился, его задетая гордость приказывала ему если не придушить дерзкую колдунью, то сломать, влюбить, покорить. Он не раз практиковал на ней чары, но ни разу не был успешен. Сева сходил с ума, раздумывая и исхитряясь, он практически был готов выпустить сидящую внутри Сирену, лишь бы не видеть этого холодного бесстрастного взгляда, в котором не было ни единого намека. Ни единого шанса. Сева пытался убедить себя, что это нелепое состязание не стоит его времени и сил. Ведь он ни с кем не спорил, никому не обещал принести сердце Водяной на блюдечке. Только остановиться он уже не мог. Злая гордость захватила его целиком, и он перестал спать ночами, потому что во сне видел Полину, смеющуюся над ним. Ее звонкий смех не оставлял его и днем. Иногда Севе казалось, что колдунья исподтишка смотрит на него и посмеивается, мол, не твоего уровня игра. Сдавайся. Сева настолько ясно слышал в голове ее глумящийся голос, что немедленно покидал помещение. Невыносимая Водяная выводила его из себя, рушила привычное спокойствие в прах, вызывала гнев и раздражение. Сева ненавидел ее. Ненавидел настолько, насколько был способен. За ее невероятную сопротивляемость, за непрошибаемую гордость, за то, что все влюбленные взгляды вокруг опротивели ему до тошноты из-за одного ее взгляда, холодного и неприступного. Но больше всего Воздушный колдун ненавидел ее за то, что в его груди, как в самых нелепых детских книжках, появилось теплое чувство, которое нельзя объяснить словами. Юноша пытался сбежать: покидал Заречье, якобы отправившись в путешествие для изучения особых практик; надолго оставался дома с отцом, помогая в целительстве; не посещал ни одного праздника, где бывала Водяная, а если посещал, то ни на секунду не расставался с группой поклонниц, неестественно громко шутил и выпивал чуть больше, чем следовало бы. Сева отмечал взгляды Полины, которыми она одаривала его в подобных случаях. Взгляды, полные неприязни, может, даже отвращения. И он наслаждался ими. Ведь от ненависти до любви один шаг. И юный колдун был готов пережить всю силу Полининой ненависти ради этого шага. Но она не ненавидела его. Неприязнь в больших серых глазах быстро сменялась на понимание или даже на жалость. Все Севино нутро кипело от этого. Как смела она его жалеть?! Много ли она знала о нем?! Может, слишком много? Все ночные практики и ритуалы Воздушного колдуна летели в Тартар. Он не мог собраться с мыслями, а чувства и вовсе перестали подчиняться ему. Севе хотелось вырвать сердце из груди и утопить его в холодных водах Нищенки, лишь бы оно не стучало так часто, лишь бы не награждало его этими мерзкими волнами тепла. Теперь Сева ненавидел не только Полину, но и самого себя. Всё то, что он считал своим достоинством, таяло на глазах. Он стал в разы холоднее и острее обычного, порой пугая даже наставников колючим взглядом черных глаз и доводя до слёз молодых колдуний, лишь бы никто не заметил, что в черной душе расцвели незабудки. Нелепые незабудки. Которыми юные колдуны так часто одаривали своих избранниц, ведь они символизировали истинную любовь и верность. Верность до гроба. Иногда ночами Сева думал о том, что Мите повезло куда больше, чем ему. Пусть он вынужден был жениться не по любви, но он мог любить кого захочет и сколько угодно раз. Сева же был проклят. Ненавистная Водяная колдунья навеки захватила его сердце без единого шанса на возврат. И Заиграй-Овражкину порой хотелось выть от обиды на жизнь, на судьбу, на предков, одаривших его столь чудесным проклятием. Проклятьем или наслаждением. Порой, когда никто не видел, Сева упивался приятным нежным чувством, что растекалось в груди, как мед на масленицу. Сладкая дрожь пробирала его от мыслей о нежной и женственной Полине. О ее тонких руках, что могли творить заклинания невероятной мощи. О ее легкой изящной походке, не позволяющей отвести взгляда. О глазах-омутах, в которых вместе со всеми чертями тонул и он сам. Заиграй-Овражкин не раз читал, что Водяные имеют особую власть над нечистью. Но читать – это одно, а чувствовать, как ты теряешь рассудок от одного взгляда, от одного жеста – это совсем другое. Но никогда, ни единого раза Сева не выдал своих чувств. Не показал ни одной эмоции, которая могла бы скомпрометировать его, не сделал ни одного лишнего жеста, который мог бы быть понят неправильно. И это было единственным, за что Сева гордился собой. Гордился и одновременно испытывал странное чувство стыда. Ведь впервые за всю его жизнь он не проявлял эмоций не потому, что не испытывал, а потому что стеснялся. Заиграй-Овражкин готов был лучше умереть, чем быть заподозренным в чувствах. Ему претила сама мысль о теплых словах, букетах цветов и ночных свиданиях. Ему была ненавистна все романтика, о которой столь часто мечтают юные особы. И уж тем более никогда Сева бы не признался, что по ночам во снах он шепчет Полине на ушко самые нежные и теплые слова, которые только знает. Жарко дышит ей в шею и целует каждый пальчик на бледных ладонях. Что он теряет способность мыслить, говорить и дышать, когда она лежит головой у него на груди, а он гладит ее по волосам. Когда прижимает ее хрупкое тело к себе и понимает, что Полина – весь мир, и отпустить ее – броситься в бездну мрака. Через некоторое время Воздушный колдун всерьез обеспокоился тем, что подобная ситуация может привести к проблемам с рассудком, и принялся внимательно изучать книги из библиотеки отца. Но ответ на его беспокойство пришел совсем не оттуда, откуда он ожидал. Однажды Сева заметил, что из избушки пропали Митины вещи. Он не особо удивился, ведь у друга приближалась свадьба, а после и полноценный переезд из Заречья в Росеник. Не удивили его и таинственно-счастливые лица Василисы и Марго рядом с обеспокоенной Анисьей. Заиграй-Овражкин удивился лишь тогда, когда во время ночной практики у реки тем же вечером к нему вдруг из кустов пробрался Митя с раскрасневшимися щеками и светящимися от радости глазами. ― Муромец, ты вдруг влюбился в свою невесту? ― язвительно поинтересовался Сева. ― Ты совершенно прав, друг мой! Заиграй-Овражкин удивленно поднял бровь, пытаясь понять причину странного радостного возбуждения друга. ― Я все решил, ― Митя говорил быстро и прерывисто. И Сева не мог не почувствовать, что мысли в голове друга носятся, как рой пчел. ― Ты успокой Анисью потом, с утра. Она надумает себе лишнего. ― Твоя загадочная улыбка, конечно, говорит мне о многом, но, может, ты все же объяснишь, почему я должен успокаивать Анисью? ― Воздушный колдун внимательно посмотрел на Муромца, который переминался с ноги на ногу и будто бы не знал, как облечь мысль в слова. А мысль у него была. Она светилась яркими звездочками в глазах и горела румянцем на щеках. ― Мы с Полиной убежим сегодня. Я все придумал, нас не найдут. А потом мы поженимся, и родители... Дальше Сева ничего не слышал. Его словно ударили по голове обухом. Ночной лес плыл перед глазами, а небо обрушивалось всей своей тяжестью. Колдуну показалась, что воздух вокруг сгустился, он не мог вдохнуть. А в груди, вместо привычного огонька, вдруг разгорелся пожар, выжигающий все на своем пути. ― Сева. Сева ты меня слушаешь? ― Митя схватил Воздушного колдуна за предплечье, и Сева тут же пришел в себя. ― С тобой все в порядке? Ты ужасно побледнел. ― Митя заглянул другу в глаза. ― Все хорошо. ― Не беспокойся. Я точно знаю, что делаю. Мне и самому было страшно немного, но, знаешь, когда я держу руку Полины в моей, когда она смотрит мне в глаза, ― Митя на мгновение замолчал, мечтательно улыбнувшись. ― Я понимаю, что она весь мир, и ради нее я готов хоть на край света. Ты понимаешь меня? ― Да. Понимаю. Сева, к своему сожалению, отлично все понимал. А ему так хотелось в этот момент полностью превратиться в Сирену, лишенную всяких чувств. Едко пошутить над любовью друга, похлопать по плечу и пожелать доброго пути. Но он не мог. Он не мог даже пошевелиться. Ноги налились свинцом, а в груди пульсировала боль. ― Как давно вы с Полиной вместе? ― собрав волю в кулак, спросил он. ― Почти полгода, но, кажется, что уже целую вечность. Полгода. Слова эхом разнеслись у Севы в голове, пробирая холодом до кончиков пальцев. Каким он был слепцом! Ведь он читает мысли, видит людей насквозь. Ему хотелось ударить себя, наказать за невнимательность, за то, что позволил чувствам затмить разум. ― Сева, с тобой точно все в порядке? ― Муромец нахмурил брови. ― Да. Просто здесь холодно. ― Хорошо. Не скучай тут без меня. И до встречи. Митя крепко обнял обмякшего Севу. На мгновение боль в душе Воздушного колдуна утихла. Но как только Муромец шагнул в кусты, она накрыла его вновь. Накрыла с такой силой, что он лишился разума. ― Митя, стой! ― в отчаянии выкрикнул Заиграй-Овражкин. ― Да? Сева замер. В нем мучительно боролись две стороны. Одна из них страстно любила Полину и не желала делить ее ни с кем, другая уважала Митю и его счастье было для нее важнее всего. Сева думал. Его душа, вся его сущность рвалась на части. Он всегда считал, что самым страшным выбором в его жизни станет выбор между путем Сирены и путем человека. Но никогда он не мог даже предположить, что в ночной тиши на берегу Нищенки будет решаться гораздо более сложный вопрос. ― Сева, если ты что-то хотел сказать, говори сейчас или никогда, ― шутливо заявил Митя. Воздушный колдун глубоко вдохнул и на мгновение закрыл веки, до боли сжав кулаки. ― Удачи тебе, Муромец, ― тихо, но уверенно произнес он. Митя улыбнулся и скрылся в кустах. Сева спустился к реке и сел на берег, закрыв лицо руками. Он не плакал, Воздушные вообще не плачут, не в их это характере. Просто его трясло то ли от холода, то ли от несправедливости жестокого бытия. Сева мысленно приказывал самому себе успокоиться, приказывал сердцу не болеть, а душе не выть раненым зверем. Он пытался заколдовать самого себя и, когда у него получилось унять дрожь, Сева достал дудочку и тихо заиграл. Прохладный ночной ветер пробирался под тонкую ткань рубашки, вызывая легкую дрожь в теле. Сева поежился и плотнее закутался в плащ. В такие моменты он особенно завидовал Огненным колдунам, способным контролировать температуру своего тела. Ему иногда казалось, что он особенно склонен замерзать. Некоторые юные особы объясняли это тем, что у него ледяное сердце, другие и вовсе сомневались в наличии сердца у Заиграй-Овражкина. Впрочем, его мало волновали слухи и общественное мнение. Его беспокоило лишь то, что у него был недостаток, осложняющий его бытие. С каждой секундой Севе становилось все холоднее. Сердце, еще недавно выжигавшее душу, вдруг превратилось в ледник. Колдун старался ни о чем не думать, чтобы не теребить рану. Он играл так, как в последний раз, вкладывая в мелодию всего себя. Холод внутри сменился на странную тяжесть. Севе казалось, что он не может пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже повернуть голову в сторону. На мгновение его охватил страх, но он быстро откинул лишние мысли. Он не собирался думать, переживать или страдать. Он собирался играть. И музыка лилась из его инструмента, как воды Нищенки. Она неслась по ветру, сливаясь с его голосом и подпевая ему. Она цвела вместе с ночными цветами. Она застыла, как навеки застывают камни. Утром пришедшие купаться снежинки обнаружили на берегу странную статую, как две капли воды похожую на Заиграй-Овражкина. Они шутливо заметили, что кто-то из Муромцев явно постарался, придав скульптуре такую стать. Сева, по их мнению, вышел, как живой: гордо выпрямленная спина, слегка согнутые колени и дудочка в руках. Именно так он всегда и выглядел, когда играл для своих практик, сидя у реки. Девушки смеялись, осматривая скульптуру. И лишь одна заметила, что на каменной щеке застыла капля росы. Совсем как слеза, ― подумала она. ― Но разве мог Заиграй-Овражкин, главный циник и сердцеед Заречья, плакать? Девушка тут же решила, что не мог, и присоединилась к общему веселью. Порыв ветра унес капли с застывших глаз. А в тех краях еще ни раз слышали печальную музыку, так напоминавшую звук дудочки.