Еще одна правда

Площадь Нумбанской ярмарки криклива, ярка и многоголоса, как всегда. Впрочем, нет, не как всегда, чуть громче: в последнее время гостей больше, чем обычно: едут и едут со всех концов Соединенного Королевства, даже из самого Ехо заглядывают, а недавно так вообще прибыла делегация из Княжества Хебла, две дюжины дней добирались болотами да лесами, и все чтобы посмотреть на Правдивого пророка. В полосатый шатер всегда стоит очередь — не слишком длинная, но и не маленькая, в самый раз, чтобы посетители не заскучали, но и не заходили сразу, запыхавшись, не успев даже понять, кто они и где находятся. Местные отлично выучили привычки пророка и теперь посмеиваются над приезжими, рыщущими по ярмарке в дни, когда шатер и не думает появляться. Но не над всеми. На человека в темно-зеленом лоохи с капюшоном на шимарский манер вообще никто внимания не обращает — да и что на него смотреть, горец как горец: раскосые глазищи, цепкий недоверчивый взгляд, рукой придерживает карман, чтобы не стащили кошелек — с такого ни лишней горсти не возьмешь, ни над поведением не позабавишься, и пусть вас уберегут Темные Магистры от попытки сесть с ним за игральный стол. Вот и не смотрят ни торговцы, ни зеваки, ни даже ждущие в очереди, будто специально глаза отводят. Когда перед горцем распахивается полосатый занавес, приглашая в шатер, он медлит долю секунды, почти не заметную для окружающих, но очень важную для него самого. Ухмыляется одной стороной рта, вскидывает подбородок чуть выше и входит упругим размеренным шагом человека, привыкшего отдавать указания — и хорошо еще, если только людям, а не целому Миру вокруг. — Какие хорошие у меня нынче гости, — шелестит за спиной у посетителя, обдавая его холодом и запахом травы, таким отчетливым, будто в свежескошенный стог с головой окунули. — Сам сэр Почтеннейший Начальник, надо же. — Прости, что не заглянул раньше, все было как-то недосуг, — Джуффин и не думает оборачиваться, только капюшон скидывает, открывая в кои-то веки не прикрытую тюрбаном голову. Магистр Хонна обходит его, будто зверь принюхивается к добыче, оглядывает со всех сторон, только что руки не потирает в предвкушении. — Неужели тоже хочешь всю правду о себе? — наконец спрашивает почти недоверчиво, почти разочарованно. Джуффин ведет плечом. Истолковать это можно как угодно — от «думай что хочешь, я только пришел убедиться, что это именно ты» до «разумеется, хочу, я все-таки тоже человек, ну, иногда». Хонна расшифровывает так, как нравится ему самому: «Мне интересно, что же ты творишь, и я наконец решил разобраться в этом лично». — Хорошо, — задумчиво говорит пророк. — Будет тебе правда. Садись. И широким жестом указывает на яркий круглый пуф с разноцветными кисточками по периметру. — Садись-садись, — повторяет уже настойчивее. — Буду показывать тебе правду. — Именно показывать? — уточняет Джуффин, усаживаясь на указанное место. Почему бы не сыграть по правилам Хонны, — думает он. Повернуть все по-своему всегда успеется. — С тобой так интереснее, — хмыкает пророк. И хлопает в ладоши. Полустон-полукрик, пальцы с обкусанными ногтями комкают серебристую ткань скабы, под губами заполошно бьется жилка на шее, у нее вкус соли и жара, и близкого могущества, и лихорадочной жажды — жизни, смыслов, рук, правильных движений, молчания. Хлопок. Близкие глаза то светятся золотом, то темнеют грозовым небом, язык проходится по пересохшим губам, и незачем удерживаться, если можно накрыть их — всего его — собой, кусая в плечо, царапая зубами грудь и живот, втягивая темный сосок, даже не пытаясь быть осторожным, входя одним яростным рывком. И слушать всхлипы, перемежающиеся проклятиями, и чувствовать, как жадно раскрывается навстречу горячее тело, — и удерживать чужие руки, не давая коснуться себя. Хлопок. Мелко дрожат ресницы, волосы всклокочены птичьим гнездом, медленно расслабляются сведенные судорогой мышцы. Белесые капли на собственной руке горчат, но кажется, что слаще ничего в жизни не пробовал, и почти слышно, как разгоняется замедлившаяся было, заскучавшая от слишком спокойной жизни кровь. Макс ухмыляется, не размыкая век, и обнимает ногами за поясницу, удерживая на месте, не давая выскользнуть. — Ну ты даешь, — выдыхает он. — Ну ты даешь, — Хонна качает головой, глядя на своего посетителя с понимающей, почти кроткой улыбкой, и вдруг взмахивает руками, точно большая пестрая птица. Шатер исчезает, оставив только яркий пуф с цветными кистями. Нумбанская площадь пахнет свежескошенной травой.