в константинополь с любовью

холод внутри свернулся большим комком, и от него не скрыться к воде поближе. ты бы раздавил его кулаком, закопал бы в землю и даже ниже, только он себя бережет, как царь, сам себя хозяином коронует. видишь луну? на месте нее — фонарь, не увидишь больше ее, дурную. холод не повесишь, не усмиришь, не застрелишь в лоб, не прогонишь зноем. рельсы, пути и снег — только гладь да тишь, ты в вагоне снова один с луною. месяцем свернется в турецкий знак, отойдет корабль в константинополь, только это уже не жизнь, а так, бесконечный гнев да беззвучный вопль, и не видно отдыха, нет конца, остается пулей из револьвера — и лежать там, не покривив лица, пока кто-то комнату не проверит. до родной земли доберешься вплавь, и у первой стенки закончишь поиск, и ты будешь прав, как ты будешь прав! но пока что ты, затянувши пояс, остаешься здесь, словно в знойном сне, и душисты ночи, и муэдзины с минаретов кличут «ко мне, ко мне», и тебя наутро разбудит нина — нина, чистая и прямая, как тетива, с волчьим взглядом, темных волос косицей, и ты выслушаешь ее слова и попросишь разве воды напиться. и когда ты будешь сидеть один, дожидаясь нину в дверном проеме, смолкнут улица, город и муэдзин, станет дом твой страшен и чужд и темен, холод доберется до глаз и рта, и тогда, — проклятие, а не прихоть! — никого нет в ставке. и темнота. и мешки качаются очень тихо.