Увидеть лето.

- Было это давным-давно. На самом севере мира, среди безмятежных снегов жили наши предки - гордые покорители пространств, никому иному недоступных и неведомых. Там, среди белого безмолвия они зиждили дворцы из сверкающего льда, не для славы, а просто ради наслаждения создавать красоту, и танцевали под музыку земли в зелёных лучах северного сияния... Голос у Оккиен шелестящий, обволакивающий, слова текут неторопливо, ложась в память пушистыми снежными хлопьями. И слушать её хочется до бесконечности, даром, что большинство своих "древних легенд", сказочница выдумывает сама, причём, тут же на месте, по ходу повествования. Совсем юные Странники, помнящие всего одну-две зимы, вообще к ней прилипают, стоит Оккиен только появиться. Те, кто постарше-поопытней, конечно, держатся посуровей, всем видом своим показывают, что слушают, вроде как, в пол-уха, и иногда позволяют себе даже и ядовитенькие вопросы. Но всё равно поддаются обаянию шелестящего голоса. К тому же, Оккиен, как это бывает у наилучших сказителей, умеет повествовать так, что слушатель сам видит всё, о чём она говорит. - Предки наши не ведали бед и забот и не считали времени. Оно им было не нужно, ведь в нашем родном краю всегда стоит зима. Поэтому никто не скажет сейчас, сколько лет или тысячелетий продолжался у них тот блаженный век, который мы, потомки, привыкли теперь звать Первым. Но все знают, что оборвался он по вине человека. Злого, завистливого и подлого человека. Маленькие Странники замирают, боясь даже пошевелиться, чтобы не спугнуть видение древних-предревних времён, и только самый задиристый из них, Аркин Серебряный Вихрь, отчаянно сжимает кулаки, а глаза его от ярости темнеют почти до чёрного. Как хотел бы он сейчас каким-нибудь чудом переместиться в прошлое и встретить этого человека! Чтобы, разумеется, свернуть ему шею и ни за что не пустить в бестревожный ледяной край. - Он был доблестен этот человек. - продолжает свою повесть Оккиен. Слова переливчато текут, нанизываясь бесконечным ожерельем невесомого инея. - Доблестен, и силён. Наипервейший охотник и неутомимый разведчик новых путей для своего племени. Но беда его была в том, что других людей он презирал и ненавидел, считая их всех ниже и слабее себя, и ярясь, что они не воздают ему королевской славы. - А разве можно ненавидеть своих? - спрашивает маленькая Мелерайнис, хрупкая и подвижная, вся какая-то звонко-текучая, напоминающая горный ручеёк, что не замерзает в самые лютые морозы. - Тех, кто с тобой от одной сути, одного льда? - Люди, они не ото льда. - печально улыбается сказительница. - И наверно, поэтому они умеют. - Люди вообще многое умеют, для нас противоестественное. - говорит Гелларэн, - Например, разводить огонь и радоваться ему. Он помнит уже целые три зимы, и однажды даже выследил в лесу разведку Дозора, вследствие чего полюбил считать себя знатоком людских нравов. За этим отрядом разведчиков он крался семь дней и семь ночей, наблюдая и слушая разговоры. Потом ему надоело, и Гелларэн велел Посланникам расшугать Тёплых-в-чёрном, и не стал дожидаться, чем это закончится. - Да, люди многое умеют, нам непостижимого. - кивает Оккиен. - Но слушайте дальше. Этот охотник однажды добрался до нашего Края Вечной Зимы. Какое-то время он просто держался поблизости от наших предков, смотрел и ждал. Но потом решился открыться. - А он не замёрз? - побеспокоилась жалостливая Мелерайнис. - Не замёрз. Он владел некими чарами, благодаря которым холод не страшен. Ну, так вот, человек познакомился с нашими предками, и они приняли его гостем. Но гостем он оказался очень недобрым. - Почему? - Потому что он увидел могущество снежного народа. Увидел Посланников, послушных малейшему колебанию воли создавшего их, увидел истинную силу ледяного волшебства, вихри и вьюги, направляемые желанием, и тварей, сотканных из холода и тьмы. И постепенно пришёл к мысли, что если ему удастся заключить со столь сильными существами военный союз, то люди преклонятся перед ним и станут чествовать, как своего великого повелителя, в обмен на сохранение своих тёплых жизней. Но предки наши не желали лишаться покоя. Они хотели танцевать, а не воевать. - И тогда они ухлопали твоего охотника ко всем Командующим вороньим, и сделали Посланника, потому что посланники молчат и глупостей не предлагают! - бросил, проходя мимо, Скьяльдар Голос Бури. Восемь прожитых им зим успели сделать его мало податливым для обаяния древних историй, да ещё и на добрую половину выдуманных. - Надо было! - Оккиен нахмурилась. - Так что ты, окажись ты там, пришёлся бы кстати со своим советом. Но тебя там, к сожалению, не было. Так что сам не хочешь - не слушай, а и другим не мешай! Слегка пристыженный Скьяльдар сел в снег рядом с остальными и перебивать более не пытался. - Никто из предков действительно не помыслил так, как сейчас помыслил Голос Бури. Существо это, непохожее ни на кого, виденного раньше, было им любопытно, и к тому же, человек был гостем, а гостя надобно внимательно слушать. И вот однажды человек рассказал им про лето. Про зелёные земли юга, где в течении смены многих лун не бывает снега, а земля покрыта мягкой зелёной травой. Про солнце, сверкающее в небесах так ярко, как никогда не умело у нас на севере. Про пёстрые цветы, рассыпанные по полям и лугам и про бабочек, что похожи на летающие цветы. Он сказал, что люди и Дети Леса спрятали лето от нас. Но если предки убьют всех людей, то мир изменится, и они сами станут как люди, и тогда лето сможет принадлежать им. Увы, большинство обитателей ледяного края загорелось великим гневом, потому что никому и никогда не нравится, если от него что-то прячут. И великое воинство последовало за подлым вождём... - Это и были те из наших предков, которые привели Долгую Ночь, а потом сражались в Погибельной битве? - быстро сообразил догадливый Гелларен. - Да. Это были именно они. И подлый вождь погиб там первым. - И так ему и надо! - рявкнул Аркин. - Всех остальных только жалко. - вздохнула Мелерайнис и пихнула в бок сидящего рядом и до сих пор молчавшего Кирьяннира. - Эй! А ты что думаешь? Кирьяннир обернул к сестре растерянное лицо. Судя по его, лица, выражению, Мелерайнис, вдруг вздумавшая поинтересоваться его мнением, безжалостно вырвала брата из грёзы про древние-древние времена. - Кирри! - А? Ммм... - Я спросила, что ты про всё это думаешь? - А я не про это. - опустил голову Кирьяннир. - Я про лето думаю. - Про лето? - Да... Какое оно? Как это - когда вокруг зелёная трава? И бабочки? - Я же говорю, - уточнила Оккиен. - Бабочки, они как летающие цветы. А цветы - это... Ну, вот вы холодянку же все видели. Она - цветок. Аркин и Скъяльдар отошли на несколько шагов от рассказчицы и затеяли тренировочный поединок. Про цветы и прочую подобную мелочь им было не особо-то интересно знать. Гелларэн, жадно любопытный ко всему на свете, остался. Ему, как раз, был не особо интересен такой поединок. В вещий лёд глядеть не надо, чтобы предсказать, что сильным и яростным, но гораздо менее опытным Аркином Голос Бури разворошит всю поляну, но поверженный Аркин всё равно останется только что не лопаться от гордости уже просто потому, что с ним согласился на равных драться взрослый Странник. Два ледяных клинка ткали в воздухе свою красивую и жестокую песнь, а Кирри спрашивал дальше. - А когда тепло, это как именно ощущается? А зачем цветы летают? А сама ты лето видела, Оккиен? - Я? - рассказчица сухо усмехнулась. - Как, я по-твоему, могла лето видеть? Или ты полагаешь, что я настолько древняя, что успела стать одной из тех, кто нёс Долгую Ночь? Кирьяннир понял, что спросил глупость и смутился. - Нет, конечно. Я просто... Просто подумал: а вдруг ты тоже видела? Ну, не может же быть так, чтобы, кроме тех, никто вообще лета не видел. Или может? Последний вопрос прозвучал совсем тихо и грустно. Оккиен обняла Кирри за плечи, прижала к себе, ласково взъерошила вечно растрёпанные непослушные серебристые волосы. - Увы, малыш, только так и есть. Никто из нас не может увидеть лето. Когда близится весна, мы все уходим дальше на север, и ищем укромные и уютные места, пригодные, чтобы заснуть там до следующего крепкого снега. Лето - не наше время. Если оно сильнее - оно гонит нас, исторгает из себя. А если сильнее мы, как было тогда в Долгую Ночь, лето умирает под нашими ногами. Кирри уткнулся в грудь сказительницы. Странники не плачут никогда, даже маленькие, не потому что так суровы и сдержанны, а просто глаза их выделяют слишком мало влаги, чтобы было, чему истечь вовне. Но безнадёжную горечь, охватившую сейчас Кирьяннира, ощутили все, кто был рядом. Даже драчуны отвлеклись от разлюбезных своих финтов и подсечек. - Зачем тебе лето, малыш? - Скьяльдар ободряюще сжал своей мощной ладонью худенькое плечо мальчишки. - Зима гораздо лучше! - Ну, да. - подтвердил Аркин. - Мне, например, не хочется никакого лета. - А мне даже страшновато это представить. - Мелерайнис обняла братика с другой стороны. - Как это всё не белое, а зелёное, и - жарко? А вдруг я растаю? Кирьяннир молчал. Просто не знал, что можно сказать. Он и сам всё прекрасно понимал. Не дурак всё-таки, хоть и родился в начале нынешней зимы. Да, лето - враждебная сила, да, лучше, чем Оккиен, взаимоотношения с ним не опишешь. А таять - это, наверное, очень больно и страшно. (А ещё очень большая пакость по отношению ко всем, кто тебя ждёт и любит). Но почему-то, все эти правильные мысли кажутся такой ерундой по сравнению с возможностью увидеть бабочек. И такая тоска сковывает душу. И от неё в горле что-то горькое и царапучее... Прошло несколько ночей. Оккиен, несмотря на протестующий писк юных и восторженных, откочевала куда-то в сторону Долины Тенов. А Кирьяннир продолжал быть молчаливым и задумчивым, прямо-таки на себя не похожим. Сестрёнка и Гелларэн старались ни на миг не оставлять его в покое - просто так, на всякий случай, хотя это и не в обычае свободолюбивых и ценящих уединение Странников. На все вопросы Кирри, грустно мерцая глазами отвечал, что нет-нет, конечно, никаких глупостей делать он, не собирается, но лето по-прежнему не даёт ему покоя. И это действительно было именно так. Лето словно приковало к себе кирьянирову волю. Он попросту не мог думать о чём-то другом. Или очень плохо мог. Кирри разрывал снег до земли, а потом пытался отозвать холод из стеблей трав. Но трава - прошлогодняя, бурая и пожухлая, была мертвее мёртвого и отвечать его усилиям даже не собиралась. С водой дело обстояло лучше - Кирьяннир легко заставлял лёд растаять, но даже обнажившись, вода продолжала быть совершенно зимней - тёмно-серой и неласковой. Вода лета представлялась юному Страннику совсем другой - голубой и улыбчивой, наполненной хлопотливой жизнью и настоенной на лепестках цветов. Ещё Кирьяннир попробовал искать на деревьях почки, которые, как ему объяснил кто-то из старших, таят в себе дремлющие в ожидании весны нежные зародыши листьев. Увы, ничего хорошего из этого не получилось. Почки-то упрямый Странник нашёл. Но они чернели и умирали в пальцах сына вечного холода, и Кирри бросил своё безнадёжное занятие. Зато он встретил в лесу того, кто умел его, Кирри, понимать. Это был мощный и опытный Странник, помнящий не одну сотню зим. Гернеллор Горный Рассвет, Обращённый, бывший когда-то невообразимо давно братом Ночного Дозора. - Я помню лето. - медленно и печально говорил он, глядя в серебряные переливы льда у берега маленького озера, явно видя в них что-то своё, бережно хранимое памятью. - Тому минуло много-много зим, но я помню. - Расскажешь? - всем существом своим молил Кирри. - Об этом трудно рассказать словами. - вздыхал Гернеллор. - Особенно - нашими словами, мало приспособленными для таких рассказов. А человеческие слова я за давностью почти позабыл, а ты их и вовсе не знаешь. Я могу навеять тебе сон. Или даже много снов, если захочешь. Из моей памяти о том, что было давно, ещё до Стены. Я жил тогда недалеко от Риверрана. Знаешь, где Риверран? Кирьяннир, разумеется, не знал, но очень хотел узнать. - С той стороны Стены, которую вы, изначально рождённые Странниками, чаще зовёте Преградой, стоит Чёрный Замок. А от Замка начинается великая дорога в глубь южных земель. И если скакать по этой дороге прямо долго-долго-долго, а потом свернуть на запад - там будет Риверран. - А сколько скакать? - спрашивал тихонечко Кирри, блаженно придавленный осознанием такой огромной дали. - А вот этого я, малыш, к сожалению, не помню. Но долго. Увы, мы с тобой всё равно не могли бы поехать туда: Стена не пустит. - Аркин говорит, что её можно обойти! - выдохнул Кирри самую главную, самую жгучую свою тайну. - По горным тропам на западе. - Или по льдам на востоке, где море. - кивнул бывший дозорный. - Но её ни к чему обходить, Стену-то. Потому что земля за нею не примет нас. "Если лето сильнее нас, оно нас убивает.", - вспомнились Кирри слова сказительницы. - "А если сильнее мы, оно умирает под нашими ногами". - Но ведь сейчас зима... - нерешительно сказал Кирри. - И мы могли бы... Разве ты не хочешь увидеть свой Риверран? А потом мы могли бы вместе дождаться лета... - Там зима очень мягкая. - покачал головой Горный Рассвет. - Ты даже не представляешь, насколько она там беззуба в сравнении со здешней, или хоть винтерфелльской. А я имел возможность сравнить. Такая зима не сможет придать нам силы, она не поможет нам, не защитит... Он помолчал несколько мгновений, и закончил хлёстко и зло: - А когда придёт весна, мы умрём. У Кирьяннира не было оснований не доверять тому, кто был разведчиком Ночного Дозора, пока однажды не сорвался, забыв обо всём на свете, вслед за Сейармелли Песней Ветра, гибкой, как ивовая ветвь и чарующей, как лунный свет. - Ладно, давай сны. - вздохнул малыш. - Навеивай. И он смотрел сны-воспоминания Гернеллора из тех времён, когда его ещё никто не звал Гернеллором. Он видел зелёную траву - тёмную лесную и чуть серебрящуюся - на полях и лугах. Ветер, играя, колебал её, порождая ласковые волны... Видел деревья, покрытые густой листвой, просвеченной солнцем. Видел большеглазых маленьких оленят, осторожно ощипывающих кустики на тенистой опушке леса. Лодку, бесшумно скользящую по зеркальной озёрной глади, и загорелого нагого купальщика, ныряющего с неё... Налитые солнцем, тёмно-огненные от спелости ягоды... Это были чужие сны - сны человека. И в них Кирьяннир сам был человеком и знал, что такое тепло. Он умел ощущать малейшие его оттенки и переливы. Знал соль пота, катящегося по спине в полуденный зной, и блаженство вечерней прохлады. Чувствовал нежность случайного прикосновения зелёной веточки к щеке. Вкус малины во рту - такой упоительно сладкий... Слышал шуршание и похрустывание свежего сена, обонял его пряный, ни с чем не сравнимый запах... И бабочек видел - таких красивых и таких хрупких. Они порхали в зелёной траве или пили сладкий цветочный сок, забавно шевеля тонкими усиками. Однажды одна такая бабочка - большая, желтовато-белая, села на человеческую ладонь... Воспоминаний было много - Кирри спал долго. - Я всё-таки хочу это видеть. - упрямо сказал он, проснувшись. - Видеть своими глазами. Ощущать собственной кожей. - Не надо! - покачал головой бывший дозорный. И неожиданно спросил: - Знаешь, как нас называют люди? - Знаю. - не совсем понимая, к чему тут это, ответил тем не менее Кирьяннир. - Белые Ходоки, вот как! - Правильно. Белые Ходоки. А ещё - Иные. - Ну, да, Иные. Но причём тут это? - При том, что мы действительно Иные. Другие, чем люди. Мы по-иному устроены, понимаешь? В конце концов, я родился человеком, и мне есть, с чем сравнивать. Мальчик, сразу рождённый Иным подпёр кулаком подбородок и приготовился слушать дальше. Заодно крепко задумавшись: как это вообще - быть Иным? Иным - чем кто? Чем люди? А в чём именно Иным? - Ну, так вот, малыш... Я мог бы показать тебе и совсем другие человеческие сны. Холодные и жестокие. Из того времени, когда я только привыкал жить в замке у Стены. Знаешь, что это такое? - Нет. - быстро помотал головой Кирри. - И не надо! Маленький Иной, Пробуждённый, Белый Ходачонок, тебе негде узнать, что такое холод. Зима - твой друг, родное лоно, источник бережной силы. Снег мягко кутает тебя, укрывая от врагов и даря сладкие сны, пурга катает тебя на своей белой спине. Лёд не обжигает тебя и холод не ранит. И ты - нет, не перебивай сейчас меня! - ты думаешь, что это у всех так. Что только так и бывает. Но ты не знаешь, что такое холод для человека. Не представляешь даже, каким жестоким он может быть. Настолько беспомощно не представляешь, что хотя ты и привык уважать меня и доверять мне, сейчас ты не можешь мне поверить. Но я - Обращённый, я был человеком до того, как стать Ходоком, и я помню. Помню, как холод пробирается под одежду, под самую толстую кожу, под лучшие меха, и мерзко шарит по телу ледяными пальцами. Как он заставляет неметь и тяжелеть члены, и твои собственные руки и ноги отказываются тебе служить, как если бы это были не части живого тела, а никчёмные разбухшие деревяшки. Как чернеют и умирают на живых ещё людях носы, пальцы и уши, сожжённые морозом. Как снежный ветер, тот самый, который ласкает тебя, а теперь, давно уже, и меня, швыряет в человеческие лица горсти ледяных иголочек, ранящих, твёрдых, словно железо. Ты не можешь знать этого, маленькое дитя зимы. Но не кажется ли тебе, что если зима так страшна для чуждого ей пришельца-человека, лето может обернуться чем-то, столь же страшным для чуждого ему тебя? Что благословенное солнце станет жечь твою белую кожу до волдырей и язв, обессиливая, иссушая и в конце концов, убивая тебя? Оно высушит твои красивые синие глазки, отнимет голос, обречёт на столь же невыносимые муки, на какие может обречь тёплого человека зима? Потому лишь, что ты не человек, ты - Иной, и всею природой своей приспособлен к иному... На Кирьяннира было жалко смотреть: он дрожал мелкой дрожью, вцепившись судорожно в руку бывшего дозорного. Глаза - невидящие, белёсые от боли. Гернеллор не сказительница Оккиен, конечно, но он тоже умеет говорить так, чтобы слушающий видел и чувствовал то, о чём он говорит. А каково это - когда умирает мечта? Что все человеческие муки от холода и все предполагаемые странничьи муки от жары в сравнении с этой мукой? Гернеллор сгрёб мальчишку в объятия, укачивая на руках, накрывая его едва не рушащуюся суть своей волей, успокаивая, заставляя расслабиться... Это кончилось нескоро, но всё-таки кончилось. Есть предел даже у самого горького горя. Предел, за которым оно уже не умеет восприниматься, и боль отступает, побеждённая усталостью от боли. Кирьяннир смотрел на своего взрослого друга уже не двумя бездонными озёрами муки, а нормальными глазами. Только безнадёжно печальными. Бывший дозорный отчаянно хотел ему помочь. Но не знал - как. - Вот, что. - сказал он, наконец. - То, что увидеть лето ты сможешь разве что ценой собственной жизни - это, к сожалению, правда. Но я, пожалуй, поброжу один и что-нибудь, всё-таки, придумаю. Только ты дождись меня, ладно? Ничего не предпринимай, пока я не вернусь. Кирри только судорожно кивнул. Гернеллора не было долго. Очень долго. Много лун. Кирри сначала волновался и ждал с нетерпением, потом нетерпение начало иссякать, потом иссякло совсем. Он начал подозревать, что Обращённый уже никогда не вернётся, что он навсегда затерялся где-то в снежном мареве причудливых зимних дорог, как это, увы, бывает с Ходоками-Странниками. О лете он старался не думать. Зачем растравлять зря душевные раны, если заветное желание всё равно не исполнится? Правда, получалось плохо. И во сне Кирри до сих пор снились обрывки зелёных риверранских видений бывшего дозорного. Оккиен тоже почему-то пока не приходила больше. Сестричка Мелерайнис влюбилась в Гелларэна и они вдвоём пропадали где-то днями и ночами напролёт. Возможно даже, весело пугали Посланниками разведку Дозора. Кирьянниру было всё равно. После того разговора у озера он как-то... сломался, что ли. Будто бы совсем перестал быть прежним Кирьянниром, ласковым и любопытным. Бывший дозорный появился неожиданно, накануне праздника Благодарения Ночи. Просто, как ни в чём не бывало, подошёл к Кирри сзади и кинул в мальчишку небольшой снежок. - Привет! - П-привет! - Кирри уставился на него так, как люди смотрят на призрака. - Иди-ка сюда, Кирри. - заулыбался Обращённый, развязывая довольно объёмистый холщовый мешок. Кирьяннир подошёл, нерешительно улыбнулся в ответ. - Вот, смотри! Из мешка появился довольно большой плоский деревянный ящик с крышкой, какие-то деревянные палочки с пуховыми кончиками, похожими на крохотные беличьи хвостики разной толщины, чёрные стерженьки, белоснежные, очень тонкие и неправдоподобно ровные листья идеально четырёхугольной формы... Кирри в полном недоумении уставился на всё это "богатство". - Помнишь, малыш, ты как-то сказал мне, что можно на западе обойти Стену? - Обращённого, похоже, прямо-таки распирало от желания рассказать то ли о своём путешествии, то ли о смысле этих странных подарков. - Ну, так вот - я перевалил её! - Перевалил Стену? - охнул Кирьяннир. - Ну, да! Я же обещал тебе, что я что-нибудь придумаю. И вот, я долго-долго думал - и придумал. - А что ты придумал? - спросил Кирри, чувствуя, как внутри рождается большущая-пребольшущая радость. Неужели... Неужели, бывший дозорный действительно изобрёл способ увидеть лето? Ну, вот, а он-то, глупый маленький Кирри, думал, что мечта умерла! Да и не думала даже она, оказывается, умирать, просто затаилась на время... Маленький Странник не удержался и, подпрыгнув, повис на шее у Гернеллора, заставив того растерять свои странные приношения. Обращённый немного покрутил мальчишку, выпустил и велел успокоиться. - Ну, так вот, сядь и слушай! К сожалению, ни Дети Леса, ни даже сам Трёхглазый Ворон не сумеют превратить Иного в человека. Но есть, кое-что, что сможет приблизить тебя к желаемому настолько, насколько это вообще возможно. - Я не понимаю, о чём ты сейчас говоришь! Я что, так и не смогу увидеть лето? - Сам не сможешь. - согласился Обращённый. - Но зато сможешь сделать так, чтобы лето увидели другие. Твои приятели. Твоя сестра... Честно говоря, Кирри показалось, что это звучит бредово. - Смотри, Кирьяннир. - Гернеллор раскрыл свой ящик. - Это называется "краски". Я добыл это за Стеной. Не спрашивай как, просто с помощью Посланников обокрал лавку, это не так интересно. С помощью красок и прочих вещей, которые я принёс тебе, люди рисуют - изображают на подходящей поверхности всё, что захотят, понимаешь? - <i>Рисовать</i> - это как мороз создаёт разные узоры на льду, если между льдом и водой остаётся воздух, да? - спросил Кирри. - Да, примерно так. - согласился Обращённый. - Только твои изображения будут разноцветными. - Как лето? - спросил Кирри. - Как лето. - эхом отозвался Горный Рассвет. И добавил: - Когда я был ещё совершенный юнцом, и даже не думал ни о какой Стене, меня немножко учили. Я покажу тебе. Кирьяннир не нашёлся с ответом. Во всяком случае, с ответом вслух. Он просто благодарно уткнулся носом в плечо бывшего дозорного, и на несколько мгновений замер так, словно боясь неосторожным движением спугнуть заполняющее всё его существо счастье. Плевать, что сам он никогда не сможет увидеть лето! Он сможет большее - он будет его дарить!