Москва слезам не верит

      Намджун почти бежал по ночной московской улице и матерился на русском.       — Тысяча чертей... Проклятье... Дилетанты... Варвары...       Мозг Намджуна неприятно царапало подозрение, что матерится он как-то не так, неубедительно. Классическая литература, из которой он мог почерпнуть знания о русском сквернословии, явно замалчивала львиную долю подобающего лексикона. А Намджуну он сейчас пригодился бы весь, целиком, включая идиоматику и мало распространенные местечковые фишечки. Ибо русский мороз в эту минуту громко смеялся над ним, а также над брендом Puma, которому он доверился, собираясь в Россию. Мороз не хватал его за нос, как пишут в книжках классики. Едва Намджуна вывели под белы ручки из закрывающегося московского метро (и большая камсамнида, иначе он еще долго плутал бы в роскошных залах станций и кафельных трубах переходов), мороз прищемил его широкий, нежный корейский нос ледяной прищепкой, и больше не отпускал. «Минус сорок — это смерть», — думал Намджун, натягивая шарф повыше на скулы, стараясь дышать через раз.       Намджун напрочь замерз, был голоден, раздражен и несчастен. Какого черта его понесло на новогодние праздники в Россию — это отдельный и совершенно бессмысленный разговор. А вот не был никогда! В Америке был, в Европе, английский прокачал как надо. А в универе все чаще слышны разговоры о перспективах в отношениях России и Кореи, о том, что русские совсем не такие, как принято считать с подачи западных СМИ. И вообще как-то все в жизни Намджуна хмуро и одиноко, а авантюризм та еще зараза и не лечится… Короче, вот он в Москве, он заблудился, его нещадно пытает легендарная русская зима и его английский здесь никто не понимает.       Намджун решил, что в первую очередь надо согреться, поесть, а потом выяснить где он вообще, далеко ли до гостиницы, и заказать такси.       «Gold Crown». Название заведения Намджуну понравилось. Он потянул на себя тяжеленную железно-стеклянную дверь и вошел. Небольшой бар, три бильярдных стола. Обеденная зона отделена кованой решетчатой перегородкой, увитой искусственной лианой, на листьях которой висят елочные игрушки и загадочно мерцает новогодняя гирлянда. Увидев приятный зеленый цвет пластмассовой растительности, Намджун слегка приободрился, снял задубевшие перчатки, освободил лицо от шарфа и сел у барной стойки. Он ткнул пальцем в бутылку виски и показал бармену некое расстояние между пальцами. Тот кивнул, и через минуту Намджун, хлебнувший сразу порядочно из низкого толстостенного стакана, осторожно облизывает обожженные крепким напитком губы и разглядывает забегаловку.       Народу в зале совсем нет. Две девицы лениво играют в бильярд, даже не стараясь принимать сексуальные позы. Намджуна это расстраивает и обижает. Конечно, кто он тут… Некотируемый в местной среде узкоглазый перец с красным, потихоньку начинающим оттаивать носом. Пришел пешком, сразу пить, а Пуму такую мы на Алиэкспрессе видали и не прельстишь.       У снова взгрустнувшего Намджуна даже аппетит пропал. Не то чтобы он по девочкам и их внимание чего-то стоит, но ночь, чужая страна, почти впустую прошедший запутанный день, все это вдруг подкосило его самообладание. Намджун заказал повтор виски и достал смартфон. Где там этот HelloTalk? Единственное, что его не подвело в этом путешествии, не обмануло ожиданий. Чаще надо было пользоваться, а не обретать приключения сначала в поиске какого-то никому не известного музея, а потом в метро, понадеявшись, что разберется сам. Намджун подумал: «Может быть, у русских нарочно все так устроено, чтобы в одиночку никто ничего не смог сделать. Это для сплочения». Он отложил эту мысль в сторону, для последующего обдумывания в свободную минутку. А пока, приходя к решению о том, что поесть все же необходимо, Джун написал в HelloTalk: «Свинина, рис, овощной салат». Подумав еще («Да пофиг, торопиться некуда…»), добавил: «Виски 200». Ткнув функцию перевода, показал итог бармену. Тот снова кивнул, черкнул на листке число и положил перед ним, потирая в воздухе большим пальцем указательный. Намджун кивнул в ответ и полез за бумажником.       Бармен ушел с заказом. Виски наконец разбежался по телу Намджуна блаженным теплом, защекотал душу какими-то невыразимыми ни на русском, ни на корейском грустинками. Намджун печально полистал HelloTalk и увидел опцию «Кто рядом». С таким чувством люди покупают лотерейные билеты. «Не я, не в этой жизни…» Но он все же ткнул в опцию пальцем и через секунду подпрыгнул на стуле. Прога показала, что ближайший носитель корейского языка находится в радиусе десяти метров! Намджун потряс телефон, но на дисплее ничего не изменилось. Он ошалело поднял глаза. Девицы с насмешкой смотрели на него («Что за возгласы?»), но внешность у них стопроцентно европейская и они вне подозрений.       Намджун встал со стула, прошел мимо бильярдов, заглянул за кованую перегородку и остолбенел. В самом углу, за одним из столиков, сидел вразвалку (куртка нараспашку, здоровенная меховая шапка набекрень) парень с до боли родной внешностью и яростно стучал большими пальцами по экрану телефона. Он хмурился и поджимал губы так сильно, что между бровями образовались три глубокие поперечные, а на переносице — три такие же продольные складки. Парень бросил на Намджуна быстрый взгляд, потом еще один, более внимательный, а потом его лицо преобразилось, правый уголок рта полез вверх в улыбке.       — Кореец? — спросил он бесцеремонно, иронично разглядывая выпучившегося на него Намджуна.       Родная речь в незнакомой стране — это вам не морковка по-корейски в каждом магазине. От этого можно с ума сойти или разреветься. Особенно, если эту вашу морковку жрать невозможно, потому что она НЕ ТАКАЯ, и еще особеннее, если вы в промерзшей Москве, в безлюдном баре, в два часа ночи, и в вашем пустом пока животе плещется виски на четыре пальца. Намджун даже внимания не обратил на неподобающее обращение (не он первый, и уж точно не он последний оказывается под воздействием всем известной туристской вседозволенности).       — Кореец, — подтвердил он, стоя как вкопанный.       — Заблудился? — спросил парень.       — Нет. Замерз, — ответил Намджун, начиная пьяненько и радостно улыбаться.       В глазах парня мелькнула какая-то особенная заинтересованная искорка, когда он окинул лицо и фигуру Намджуна взглядом сверкающих в переливах гирлянды глаз. Он решительно отложил телефон:       — Присаживайся, сейчас поедим.       — Я уже заказал, — сообщил Намджун, садясь напротив.       — А я еще нет, — рассмеялся новообретенный земляк, глядя на глуповатое выражение его лица, и закричал вдруг в сторону зала по-русски, — Макси-и-им!!! Отмени последний заказ, а сюда двойной как мне!!!       — Да пошел ты!! — дружески донеслось со стороны бара.       Парень захохотал уже взахлеб, путаясь в рукавах снимаемой куртки, отбрасывая на соседний стул шапку. От бильярдов раздалось хихиканье девиц, Намджун посмотрел на платиновый цвет волос парня и ему показалось, что вот оно, счастье. Вот они, новогодние, рождественские, и крещенские чудеса, все это разом и вместе. Потому что у парня вдобавок такая улыбка, такая…       — У тебя с деньгами-то как? — отсмеявшись, парень перешел на корейский. — Хотя, не бойся, тут недорого.       — Деньги есть, — сказал Намджун и заметил, что собеседник тоже слегка навеселе. — Я Намджун.       — А я Чимин, — привстав, парень пожал протянутую руку и улыбнулся.       «Улыбайся, улыбайся…» — подумал Намджун, задерживая его руку в своей чуть дольше положенного.       Ему захотелось музыки, огней, захотелось, чтоб в бар внезапно прибежала куча озябшего, радостно согревающегося народа, чтоб все видели его и Чимина. Вдвоем.       Чимин хмыкнул, вынул свою мягкую ладонь из Намджуновой руки и сел.       — Так, — сказал он, — сейчас, погоди, надо одну проблемку решить.       Взяв телефон, он небрежно, одной рукой, что-то коротко написал и убрал телефон в карман. Намджун блаженно разглядывал его маленькие пухлые пальцы и думал, снимая куртку, что все будет хорошо. Что «все»? — неизвестно, но точно хорошо.       Пока Максим таскал на стол заказ (две глубокие тарелки с супом малинового цвета («Это борщ», — проинформировал Чимин), графин с водкой, хлеб, сметану), парни выяснили кто откуда в Корее и зачем в России. «В Рашке», — говорил Чимин. И это забавляло Намджуна до невозможности. Россия огромна, называть ее Рашкой выходцу из такой страны, которую какая-нибудь Рязанская область покроет со всеми островами, — ну не бред ли? Чимин соглашался, прикрывал лицо руками, и его мальчишеский смех рассыпался по бару беззаботными горошинами.       Девицы присели за соседний столик, заказав по чашке кофе. Они с полчаса прислушивались к разговору и смеху двух симпатичных иностранцев, бросали кокетливые взгляды. Однако им пришлось уйти, потому что их присутствия ни один из парней даже не заметил.       Намджун попросил принести перец и щедро сыпал его в борщ, сетуя на то, что русская пища слишком пресна, а Чимин несильно хватал его за руки и требовал прекратить глумление над кухней великого народа. Но Намджун был готов высыпать в суп весь перец, что имелся в наличии, лишь бы чувствовать эти осторожные, теплые прикосновения на своих запястьях.       Потом Максим принес мясо с гарниром из разных овощей, жареных, соленых и маринованных, и еще водки, и Намджуну все это казалось невероятно вкусным и родным, а Чимин уже смело трогал кончиками обильно окольцованных пальцев его ямочки на щеках, и от удовольствия огоньки гирлянды двоились и троились в глазах Намджуна.       «Я совершенно пьян и не смогу встать», — думал он обалдело. А встать хотелось. Встать и пересесть на соседний с Чимином стул. И — да — обнять его, положить свою руку на его талию, а голову на его плечо, сунуться носом за это аккуратное ушко, потянуть зубами за серебряную горошину серьги.       Максим зашел за расчетом, опытным барменским оком оглядел парней, спросил:       — Такси вызывать?       — А давай, — рассмеялся Чимин и уставился на Намджуна.       «Какое такси? Куда?» — обеспокоился было тот, с трудом вникнув в русский, но его мозг, размягченный выпитым, очарованный волшебным мерцанием новогодних огней, блеском глаз напротив, колыхался безбрежным океаном под сводами его черепа, и океан этот шелестел одно: «Чимииин… Чимииин…» С Чимином, сегодня, сейчас, Намджун был готов хоть на такси, хоть на оленях, хоть к чертовой бабушке.       Все же, когда такси прибыло, Намджун без проблем встал и начал одеваться. Чимин подошел к нему, взял шарф и заботливо обмотал им шею Намджуна, в заключение будто невзначай проведя пальцами по скулам. Намджун качнулся к нему с тихим смешком и потерся кончиком носа о его нос. Чимин засмеялся в миллионный раз и потащил его за плечи к выходу. Девицы косились на них, фыркали, а Намджун, икнув и споткнувшись, помахал им рукой. Максим хохотал, девицы тоже, корейские гости столицы чуть не валились с ног от смеха, когда раздался нетерпеливый гудок такси, и парни таки вывалились из бара, забрались на заднее сиденье машины и поехали.       «И куда?» — снова подумал Намджун, и спросил:       — И куда?       — Ко мне, — сказал Чимин, — если ты не против.       — Я? Ни в коем случае, — бодро ответил Джун и отчего-то вдруг испугался.       Он упорно пялился в лобовое стекло, ничего не видя на самом деле, вцепившись пальцами в колени, но тут ладонь Чимина опустилась поверх его руки, маленькие пальчики настойчиво отодрали каждый его палец от колена, чуть сжали и отпустили. Намджун повернулся, всмотрелся в спокойное, чуть ироничное лицо Чимина, ощутил на себе его дерзкий взгляд, оценил приоткрытый в улыбке пухлый рот.       — Странно, нет? — спросил он.       — Нет, — просто ответил Чим и поцеловал Намджуна в уголок губ.       Но было странно. Странно вдруг замолчать на все долгое время пути, и сохранять молчание, идя через дворы, а потом молча подниматься в лифте. Намджун старался не думать, хмель отчасти уже выветрился, его лихорадило. Он гнал из головы банальные фантазии о том, как, едва успев войти в квартиру, он прижимает Чимина к стене прихожей, и еще более банальные о том, как они, теряя по пути вещи, продвигаются в мареве ласк в сторону спальни… или ванной… А после он в шоке затряс головой, когда представил, как на него нападают четверо, нет, пятеро страшных московско-корейских бандитов, отбирают бумажник и Пуму, и выставляют раздетым на мороз в глухом спальном районе чужого города… прощай, мама…       От бесплодных мыслестраданий стало бесстрашно и смешно, интеллект отличника учебы и поэта-философа понемногу высвободился из объятий водки, из упоительной петли Чиминовой улыбки, и Намджун решил: "А вот хрен тебе, попью кофе и уйду".       Чимин все это время шел-стоял рядом, иногда бросал на Намджуна короткие заинтересованные взгляды. И молчал, ничего не предпринимая больше.       «Вот точно, хрен тебе», — мстительно думал Джун, изнывая от желания и абсурдности собственных реакций на происходящее.       Когда дверь квартиры за ними наконец закрылась, а Чимин запер ее и повернулся, Намджун увидел бьющийся в его глазах смех и закушенные в попытке скрыть улыбку щеки. «А вот хрен тебе, хрен!..» — панически пронеслось в голове Намджуна, после чего он схватил Чимина, рванул на себя и начал целовать.       — Я кофе хочу! — кричал, хохоча и отбиваясь, Чимин, а потом начал щекотать Намджуна, пока тот, отдуваясь и гыкая, не отпустил его, облегченно выдохнув.       — Давай кофе попьем, Джуни, — радостно подпрыгивая на месте, Чимин снимал обувь, одновременно стягивая с Намджуна верхнюю одежду, — у меня знаешь какой кофе классный? Тебе понравится.       «Клофелин», — скользнули по поверхности сознания Намджуна остатки паранойи, но кофе действительно хотелось, а «Джуни» из губ Чимина звучало райски.       — Давай свой кофе, бестия ты эдакая, — он уже разделся, поэтому развернул Чима спиной к себе и напутственно шлепнул по заду.       «О, боже, что это?..» — Чимин со спины был прекрасен. Намджун сглотнул, сжал шлепнувшую руку в кулак, запирая в нем восхитительное ощущение, которое ему сейчас довелось испытать, и пошел вслед за Чимином на кухню.       — Иди, осмотрись лучше, — вытолкал его Чимин, — вдруг у меня бандиты по углам сидят, — и он расхохотался от души, будто все это время читал мысли Намджуна и тайно потешался.       Джун хмыкнул смущенно и пошел по коридору.       У Чимина была приличная съемная однушка. Российский «евроремонт», все дела. Уличные фонари подкрашивали обстановку комнаты голубыми тенями. Намджун увидел торшер, подошёл, включил. Он порадовался его уютному свету, мысленно одобрил стиль комнаты и широченный, обитый пушистым вельветом, весь в соблазнительных впадинках и выпуклостях от ромбовидной стяжки, диван. А потом у Намджуна закружилась голова, застучало в висках. Он плюхнулся на этот диван, раскинул руки и ноги, и попытался вспомнить, как давно у него был секс. И насколько качественный. Облажаться сейчас было бы полным крахом этой немыслимой, невероятной ночи.       Вошел Чимин, неся в руках две небольшие чашки с кофе. Он ступал осторожно, чтобы не расплескать напиток, и у Намджуна перехватило горло от того, как этот парень двигается.       — Ты хореографией не занимаешься? — спросил он почти нежно.       Чимин снова бросил на него интригующий взгляд и усмехнулся:       — Не-ет… Держи крепче, горячий…       «Горячий… надо удержать…» — мелькнуло в голове Намджуна, когда он принимал чашку из его рук.       А круто, что вот так. Нет журнального столика, на который можно поставить чашки, и Чим не внес их на подносе, как правильная домохозяйка. Вот так, по-пролетарски, по-товарищески, и надо пить кофе в гостях в Москве.       Но Чимин снова сломал его стереотипы. Он сел на пол, между расставленных ног Намджуна, прислонился спиной к дивану, согнул колени и поставил на них свою чашку, придерживая ее обеими руками. Отхлебнул осторожно.       — Чудной ты… — проговорил Намджун, запуская пальцы в его платиновые волосы.       Чимин запрокинул голову, неизменно улыбаясь. Линия его подбородка — совершенна. Намджун сделал глоток из своей чашки и задумчиво обвел пальцами эту линию, огладил шею, и оставил руку лежать на его плече. Чимин опустил голову, прижался боком к Намджуновой ноге, и они снова примолкли, попивая кофе.       — Хорошооо… — сказал Джун наконец.       — Угу… — согласился Чим. — Хочешь музыки?       — Давай.       — Какой?       — Ставь свое. Я загадаю.       Чимин через голову передал ему свою пустую чашку, а сам ловко перекатился на колени и чуть прополз вперед, к стерео.       В глазах Намджуна вспыхнул внеочередной Сеульский фестиваль фейерверков, сердце рвануло к горлу, и стоило кое-каких усилий сдержать себя в руках.       «Он не дразнит и не провоцирует… Но понимает… Просто не сейчас, не сейчас…»       Заиграла музыка, ничего особенного, просто лаунж, но как зашло, а?!. Намджун мог полчаса сидеть и рефлексировать на тему — "Что бы послушать?", но такого попадания в настрой не случилось бы.       — Давай, — Чимин забрал у него чашки, быстро отнес на кухню, а вернувшись, забрался на диван с ногами и плотно притиснулся к Намджуну, положил голову на его плечо.       Они посидели так с минуту, а затем Намджун осторожно высвободил одну руку, обнял Чимина за плечи, сжимая его сильней и сильней, чувствуя, как сердце снова ускоряется, а бедра наливаются тяжестью и истомой. Чим скользнул рукой по его животу, заставив вздрогнуть, закинул ногу и сел к нему на колени. Он всматривался в глаза Намджуна без тени улыбки на этот раз, внимательно и испытующе, поглаживая ладонями его щеки и шею, проводя по линиям бровей большими пальцами, а Намджун ждал — не скажет ли он что-нибудь. Но Чимин лишь просунул руки ему подмышки и крепко обнял, прижался всем телом, уткнувшись носом в шею. Намджун ответил на объятия объятиями еще более крепкими, такими, что Чимин мог только шумно выдыхать. Он блуждал по шее Намджуна приоткрытыми губами и это не было поцелуем, но его дыхание сводило с ума, и Намджун еле стерпел, чтоб не укусить Чимина в плечо, открывшееся в широком вырезе джемпера. Вместо этого он вцепился в джемпер пальцами и потащил вверх, чтобы снять. Чимин позволил сделать это, а потом стащил с Намджуна его толстовку.       Парни разглядывали друг друга, шаря нервными ладонями по плечам и животам, и Намджун не выдержал первым. Он подхватил Чимина за бедра, привстал, и опрокинул его спиной на диван, ложась сверху. Чимин застонал, скрестил лодыжки на талии Намджуна, запястья сцепил под лопатками, и начал его целовать. Сначала медленный, изучающий, поцелуй неумолимо набирал страсть и смелость. Они стукались зубами в желании быть ближе, еще ближе, их языки обменивались секретами, для которых не нужны слова, и находили понимание, и многое обещали. Намджун растирал Чимина по дивану, все более настойчиво и нетерпеливо толкаясь бедрами, и в его глазах плясали цветные пятна, потому что Чимин начал делать то же самое, до боли сжимая его ягодицы и бедра дрожащими пальцами, исступленно царапая джинсу и голую Намджунову спину.       — Я сейчас твои штаны порву, — простонал Чимин, разрывая их невозможный поцелуй, и сипло засмеялся.       — Не надо, — Намджун едва смог выговорить это, такой спазм свел его горло, стоило представить, как Чимин рвет его одежду.       Не сговариваясь, они отстранились друг от друга и бросились снимать остатки одежды, а потом Намджун толкнул Чимина обратно на диван, упал сверху, сгребая того руками и ногами с такой ненасытностью, что оба вскрикнули и задохнулись в наслаждении, когда их тела столкнулись.       Такой краш-тест не выдержал бы ни один механизм, но люди на то и люди, чтоб создавать лавины мучительного удовольствия там, где неживое ломается, а живое хрипит от счастья. Опаленное инстинктами сознание перестает следить за течением реала, отдавая отчет о происходящем лишь серией неконтрастных или, наоборот, чрезмерно четких картинок.       Вот Намджун опускается в пунктире поцелуев от груди Чимина к его животу. Чимин отталкивает его одной рукой, а другой царапает по плечам, в направлении — к себе. Это несовместимые действия, но у Чимина перегруз восприятия.       Другая картинка тоже останется в памяти Намджуна — выгнувшийся дугой Чимин, безупречная линия его челюсти, втянутый до предела живот, и член, стоящий и подрагивающий как маленький зверек в ожидании и страхе.       «Я персонифицирую его части тела», — это последнее пока, что фиксирует в сознании Намджун и проваливается в совсем не московскую, а какую-то восточную смесь пряных запахов, многосмысленных вкусов и осязательного экстаза. Шелк и бархат, молоко и устрицы, кармин и хина…       Чимин еще не кричит, но он выпрямил спину и жадно смотрит, как Намджун сосет его член. «Кто бы знал, что ямочки на щеках появляются не только от улыбки», — думает Чимин и тихо смеется, откидываясь назад. Намджун с легким чмоканьем аккуратно отпускает его, поднимает голову:       — Ты чего?       — Ничего, я крышу потерял.       — А она у тебя была?       — Я никогда не проверял.       Намджун приближается к его лицу, они смотрят друг на друга и не могут найти фокус. Намджун плывет и мается, подхватывая ногу Чимина, сгибая ее в колене, пытаясь проникнуть пальцами между его ягодиц. Чим снова стонет и прогибается, и хватает Намджуна за запястье.       — Это не нужно… Вот это нужно…       В его кулаке зажат презерватив и крохотный тюбик лубриканта.       «Не нужно?.. ОК.»       Намджуну пофиг, пофиг откуда все это взялось, и почему не нужна растяжка — тоже пофиг. Его рука ласкает самую потрясающую задницу из всех, что ей доводилось ласкать, и он целует парня с такими головокружительными губами, что вот сейчас и умереть не страшно.       Чимин, не прерывая поцелуй, рвет упаковку где-то над головой Джуна и все это напоминает ему какой-то древний ритуал с ломанием мечей, отверженностью, одиночеством и позором. Но на это ему тоже пофиг. «Чимииин… Чимииин…» — просыпается в его голове затихший было океан, когда Чимин нежно раскатывает по его члену презерватив и поворачивается спиной, подтягивая колени. Намджуну хочется, чтоб после этого он больше ничего не видел в своей жизни, хочется рычать и рвать зубами чужую плоть, а потом плакать и зализывать раны. Вместо этого он разворачивает Чимина обратно.       — Не так… так я не хочу…       Он снова сгибает ногу Чимина, лаская поцелуями лодыжку, колено, и то место изнутри бедра, которое не заслуживает боли, а лишь влажного, трепетного прикосновения языков. Чим сам сгибает другую ногу и откидывает колено в сторону, он тянется дрожащими губами к Намджуну, но тот смотрит на его открытую, беззащитную промежность и открывает лубрикант.       Первого, привычного Намджуну и осторожного, движения не было. Не было и второго такого же. Намджун проник в Чимина, запоминая его широко распахнутые глаза, искривленный в протяжном стоне рот, резко обозначившиеся вдруг и прекрасные ключицы, плещущую жизнью вену на шее. А потом реал сошелся в одной точке, и точка эта была внутри Чимина, а Намджуну казалось, что он внутри Чимина весь как есть, и он бился и бился там, боясь остаться и не желая покидать. И в какой-то момент Чимин все же повернулся спиной, царапая подлокотник дивана, крича и изнемогая, терзая ногтями свой живот, но не прикасаясь к своему члену. Тогда Намджун сам обхватил его и легонько сжал, позволяя себе самому решить — когда вершить конец.       Ничто в мире не бывает идеально, во всем есть свой косяк и прикол, но как только Намджун почувствовал приближение оргазма, и держаться на одной руке стало трудно, он отпустил член Чимина. Чимин замер, потом всхлипнул, и, срываясь на хрип, выстонал по-русски «бляааааааааадь…», кончая с такой силой, что горячие капли долетели и до рук Джуна, и до подлокотника дивана. Намджун не удержался и все же вцепился зубами в загривок Чимина, мыча в упоении, добивая последнюю точку внутри его тела, до которой он еще не смог достать.       — Ссуууука, — снова по-русски взвыл Чим, и стал сползать с дивана на пол, оставляя Намджуна, едва успевшего прихватить у основания презерватив. Тот, почти в беспамятстве, еще раз щелкнул зубами вслед, но быстро очнулся и пополз за Чимином на пол:       — Ты чего?       — А ты чего???       — А что я?       — А ничего! Кошак бешеный... Иди мойся!..       Чимин ткнул его кулачком в живот, а затем демонстративно распластался на полу, тяжело дыша, оставив Намджуна наедине с гигиеническими хлопотами. Растерянный Джун потопал в ванную, быстро вернулся, присел над Чимином. Чимин улыбался. Джун облегченно хмыкнул:       — На полу будем спать?       — Диван в сперме, — хохотнул Чим.       Джун потянулся и провел ладонью раз, другой.       — Нет там ничего, залезай.       — А подлокотник?       — Потом отмоем. Ляжем на другую сторону. Где одеяло?       Чимин стащил с кресла толстый верблюжий плед, вскочил, прыгнул на диван и мгновенно укрылся пледом с головой.       — Дурдом, — притворно заворчал Намджун, забираясь под плед с краю дивана.       — Это я дурдом??? — толкнул его в бок Чим. — Это я, значит, кусался как животное?..       Он посмеивался и смотрел на Намджуна, поставив на его грудь свой кулачок, а на кулачок подбородок. Плед свисал капюшоном с его головы. Чим был бледен, влажные покрасневшие глаза вот-вот сонно закроются. Намджун снял плед с его головы, укутал, поглаживая, плечи:       — Спи...       — Оки...       Чимин поцеловал его в подбородок, повозился какое-то время, уютно попискивая и прижимаясь, и заснул.       Утренний солнечный свет пытался пробиться сквозь закрытые шторы. В комнате было прохладно, отопление не справлялось с тотальным минусом за стенами квартиры. Намджун потянулся, чтобы выключить торшер, увидел на его полочке пульт от телевизора, взял, нажал зеленую кнопку.       Россияне все еще отмечали Новый год. "Старый Новый год", — посмеялся про себя Намджун над местными причудами. На экране шел фильм. Две молодые русские женщины в платьях образца середины прошлого века лежали в траве и разговаривали.       — Москва — это большая лотерея! Здесь можно все сразу выиграть! — говорила одна из них.       Намджун, осознав через пару секунд смысл сказанного, ухмыльнулся и мгновенно провалился в счастливый сон.