Отверженные

Уже который час Гермиона лежала в постели, глядя на полную луну, и мучилась бессонницей. Уснуть почему-то не получалось, и уже не первую ночь. Тело ломило от какого-то странного напряжения, а мысли снова и снова обращались к человеку, который и стал источником этого самого напряжения. Беда была в том, что она совсем не понимала Люциуса. Хотя и чувствовала, что привлекает его. Люциус Малфой хотел ее, но упорно отказывался признать это и поддаться своим желаниям. Устав ворочаться, Гермиона поднялась с кровати и направилась в соседнюю комнату — проверить спящего Оскара. Здесь тоже было почти светло от падающего из окон лунного света, и она увидела, что мальчик ее тихо и спокойно спит. Круглощекий и светловолосый, он лежал на спине и выглядел щемяще трогательно. «Господи… какой же он славный…» — Гермиона поймала себя на мысли, что готова любоваться на свое дитя вечность, и, наклонившись, погладила пухленькую детскую щечку. А потом поцеловала и натянула на него одеяло, попутно поправляя и лежащий рядом забавный паровозик по имени Томас, с которым Оскар вот уже почти неделю не расставался ни днем ни ночью. Она попыталась вернуться в постель, но мысли о Малфое опять начали блуждать в голове, не давая успокоиться. Снова и снова она думала о теле Люциуса и о том, как он отрекся от нее, да и от самого себя. Она знала, что ее интерес к Люциусу, ее тяга к нему были не просто похотью, что будоражила молодое и еще не знавшее ласк тело. Она желала этого мужчину — всего, со всем, что было в нем, плохим и хорошим, раздражающим и в то же время завораживающим. А его сдержанность и старательное соблюдение дистанции лишь подпитывало все новые и новые попытки Гермионы сломать стену, чью прочность так тщательно охранял Малфой. Тем более что случались минуты, когда он срывался и переставал владеть собой, прежде чем снова оттолкнуть, оставляя ее в разочарованном одиночестве. Понимая, что Люциус не доверяет ей, Гермиона понимала и другое: это недоверие не касалось лично ее, Малфой не доверял никому. «Он никогда не пустит меня в свою жизнь, если только не подтолкнуть его… И сделать это придется самой, потому что я больше не могу каждую ночь ждать его, сгорая от вожделения в своей пустой одинокой постели…» Решив, что все должно измениться, и чем скорее, тем лучше (лучше всего прямо теперь, ведь все равно не спится), Гермиона набросила на себя халат и прокралась по коридору к его спальне. Дверь слегка скрипнула, когда она открыла ее и вошла в комнату. Она прекрасно знала, что Люциус тотчас проснулся, и знала, что он, естественно, догадался, кто вошел. И все же не шевельнулся, продолжая лежать по-прежнему неподвижно. «Ну конечно. Отличный боец, ни одного ненужного движения…» Гермиона осторожно приблизилась к кровати. Малфой спал на животе, положив руки под подушку, и она подумала, что его палочка, скорее всего, зажата в руке. Там, под подушкой. Какое-то время она тихонько смотрела на неподвижную фигуру, жадно скользя взглядом по крупным мускулистым плечам и рукам, чувствуя, как собственные ладошки ужасно зудят от желания прикоснуться к этому мужскому телу. И еще чувствовала, как сумасшедшее вожделение, охватившее еще по дороге сюда, становится все сильней и сильней. Видеть Люциуса Малфоя… таким… оказалось для нее слишком. Гермиона поймала себя на мысли, что откровенно любуется им, не в силах отвести взгляд. И готова отдать почти все на свете, лишь бы ни одна женщина больше не смогла увидеть того, что видела сейчас она. «Люциус ненавидит собственную уязвимость… Но как же он прекрасен в ней!» — Что вы здесь делаете, мисс Грейнджер? — наконец открыл глаза Малфой, но головы не повернул, по-прежнему не глядя на Гермиону. — Я… не могла уснуть, — призналась она. — Думаю, вы взрослая девочка и вполне могли бы сварить себе нужное зелье, — поворотившись на спину, он зажег Люмос, который тут же осветил комнату неясным светом. Потом Люциус положил палочку на прикроватную тумбу и повернулся к Гермионе лицом, бросая на нее совершенно необъяснимый взгляд. — Мне не нужны никакие зелья, — прошептала она, еле издавая звуки из пересохшего горла, и развязала пояс халата. А затем медленно спустила его с плеч. Халатик скользнул на пол, растекаясь у ног Гермионы шелковой лужицей. Теперь она стояла полностью обнаженной. Люциус чуть сдвинул брови, словно бы желал нахмуриться, но не смог. Лишь впился взглядом в хрупкую голенькую фигурку, стоящую перед собой. И Гермиона почувствовала, как по телу пробегает дрожь, а соски сжимаются то ли от холодного воздуха, то ли от царившего в комнате напряжения. Постепенно взгляд его изменился, стал более чувственным, почти обжигающим. Теперь Гермионе уже не было холодно, хотя волнующая дрожь и продолжала пробегать по телу. Никогда она еще не стояла перед мужчиной вот так вот… и собственные ощущения казались невероятно сложными, хотя и сводили с ума. Гермиона чувствовала себя… слабой. Слабой и сдавшейся на милость победителя. Но почему-то ей ужасно хотелось, чтобы Люциус продолжал и продолжал смотреть на нее. И он смотрел! Взгляд Малфоя медленно блуждал по ее телу, и Гермионе казалось, что происходит это независимо от его желания. Скорее всего, он даже не хотел смотреть на нее! Но почему-то делал это… Потом он попытался что-то сказать, но ничего не получилось, и потому просто закрыл глаза. Гермиона подумала, что сейчас Люциус наверняка ощущает неловкость. И не ошиблась: он действительно слегка пошевелился, будто ему было неловко, но уже в следующую секунду широко распахнул их и больше не отводил, продолжая жадно пожирать ее взглядом. Она осторожно сделала шаг, потом еще один и увидела, как взгляд Люциуса слегка переместился, неотрывно следуя за ней. Сам он не двинулся с места, просто смотрел и смотрел, как она медленно подходит к нему ближе. Еще ближе... Приблизившись, Гермиона положила колено на кровать, потом второе и в конце концов опустилась рядом, подползая совсем близко и усаживаясь на пятки. Люциус тяжело глотнул, но по-прежнему не шевельнулся, только глаза снова опустились к ее груди. — Мисс Грейнджер… — хрипло начал он. — Думаю, сейчас будет правильней называть меня Гермионой… — почти так же хрипло отозвалась она и, приподнявшись, перекинула через него ногу и уселась сверху. Малфой тоже начал подниматься, но уже через мгновение замер, не делая ровным счетом ничего, чтобы поощрить или, наоборот, оттолкнуть ее. И Гермиона почувствовала, как с плеч валится гора: столкнись она с тем, как Люциус выставляет ее прочь, и это стало бы страшным болезненным разочарованием. Сказать по правде, Гермионе до сих пор не верилось, что он пустил ее к себе. Но факт оставался фактом: это и впрямь была его спальня, в которой она сидела на вытянутых, прикрытых пижамными штанами ногах Люциуса. Он же немного пришел в себя и, откинувшись на спинку кровати, скрестил руки на груди. Чуть помедлив, Гермиона наклонилась к его лицу. Теперь он смотрел не на нее, нет… скорее куда-то в сторону, мимо ее щеки, словно думал о чем-то, упорно пытаясь принять правильное решение. И тогда она решилась поцеловать его сама. Осторожно, словно боясь, что ее оттолкнут, она легонько коснулась губами его рта и сразу же почувствовала знакомый вкус. Дрожь возбуждения отдалась во всем теле почти что болью. Еще никогда Гермиона не хотела кого-то так, как сейчас: каждой клеточкой своего существа. Люциус не шевельнулся, не принимая никакого участия в происходящем, но позволяя ей целовать себя. Гермионе же хотелось большего! Она обхватила его за шею и чуть углубила поцелуй, дотронувшись языком до нижней губы Малфоя, который еле слышно застонал. Откинувшись назад, Гермиона опустилась на его ноги всем своим весом. Теперь Люциус выглядел совершенно растерянным и уязвимым. И не только физически, ей вдруг стало понятно, что именно сейчас он стал таким, какой есть. Не в силах скрывать больше то, что обычно прятал. Она видела его желание и его… страх. Нет, Люциус не остановил ее даже тогда, когда она взяла его руку и поднесла к своей груди. Только дыхание стало тяжелей, и Гермиона услышала это. Он медленно обвел ладонью полушарие, заставив саму ее вздрогнуть и перестать дышать, отдаваясь ощущениям этого прикосновения. Его рука чуть двинулась, будто оценивая вес груди и гладкость кожи, а потом медленно прокатила между пальцами напрягшийся сосок. И Гермионе пришлось прикусить губу, чтобы не закричать. Тело невольно выгнулось навстречу ему, и, заметив это, Малфой скользнул второй ладонью уже по бедру, ласково пробегаясь по теплой коже. Гермиона отдавала себе отчет, что инициатива за то, что происходит сейчас между ними, целиком и полностью принадлежит ей, но останавливаться не собиралась. «Я нужна ему. И чувствую, как ему приятно дотрагиваться до меня! Особенно теперь, после стольких лет… Не думаю, что он помнит, когда в последний раз в его руках была женская грудь». А потом мысли куда-то исчезли, и она, откинув назад голову, просто наслаждалась прикосновением больших и теплых мужских рук. И даже не замечала, как бедра еле заметно двигаются ему навстречу. «Всё… Я сделала, что могла. Теперь дело за ним. Черт!» — Гермиона желала его так сильно, что не знала, чего же сотворит, если он вдруг посмеет прогнать ее сейчас. И потому опустила голову, чтобы снова умоляюще взглянуть на него. В лице Малфоя что-то неуловимо изменилось, он притянул ее к себе ближе и вобрал сосок в рот. По телу тут же пробежала дрожь, похожая на электрический ток, отдающаяся в самом низу. Клитор болезненно пульсировал, и эта ласка казалась ей похожей на пытку. Хотя и очень сладкую… сладкую пытку. Одним неуловимым и каким-то стремительным движением он неожиданно перевернул ее на спину и подмял под себя. Теперь инициатива принадлежала ему, и Гермионе жутко нравилось это. А еще то, что теперь между ними не было одеяла, и она могла чувствовать тяжесть и теплоту его тела, по-хозяйски улегшегося на нее. И чувствуя каждый дюйм, она жадно провела по нему ладонями: от ягодиц, прикрытых шелковистой тканью пижамных штанов, до самого верха спины. Ощущения стали для нее новыми, странными и необыкновенно приятными. Позволив себе отдаться им, Гермиона продолжила медленно бродить по его телу руками. Теперь уже Люциус целовал ее, и это тоже было чудесно. Потому что в его поцелуях чувствовался дикий, первобытный голод, скрыть который он больше не пытался. И Гермиона понимала: Малфой отчаянно хотел ее, быть может, даже больше, чем хотела его она. Поэтому так же жадно отвечала на поцелуи, с наслаждением ощущая его язык у себя во рту и вкус его рта. Внезапно Люциус чуть-чуть отодвинулся и приспустил штаны, освобождая ту твердость, которую Гермиона так долго ждала в себе. А потом одним резким движением толкнулся внутрь и, тихо застонав, снова наклонился над ней. Уткнулся в волосы. Замер. На миг Гермиона ощутила боль, но почти сразу перестала думать об этом: желание, уже давно охватывающее ее, не позволяло размышлять больше ни о чем. Больше всего на свете хотелось, чтобы он начал двигаться. Гермиона чувствовала (нет, знала!), что начни Люциус двигаться, и совсем скоро она отправиться через край. Пульсирующее влагалище уже предупреждало об этом. Люциус поднял лицо, и она увидела, что он смотрит на нее сверху вниз. Его взгляд завораживал, и Гермионе вдруг стало очень приятно, что он видит ее такой — отдавшейся ему целиком и полностью. «Он же должен понять… должен ощутить, что я капитулировала перед ним». Малфой слегка вышел, но сразу же толкнулся снова и, начав размеренно двигаться, больше не останавливался. Гермиона потерялась в ощущениях, которые казались ей такими же чудесными, как и его беспрестанные поцелуи. Понадобилось всего несколько минут, чтобы она наконец рухнула в долгожданную пропасть оргазма и глухо застонала. Ощутив, как пульсирует огненное влагалище, Малфой ускорился и уже скоро излился сам. Собственное освобождение охватило его почти болезненным и давно не испытанным блаженством. А приятней всего оказалось то, что женщина, лежащая под ним, отчаянно прижималась, обхватывая его руками и ногами. Цеплялась за него так, как цепляются за что-то, самое дорогое на свете. Гермионе и впрямь не хотелось, чтобы эта близость заканчивалась. Она понимала, что первый испытанный с мужчиной оргазм утомил и опустошил ее, не столько физически, сколько эмоционально. Но и стал каким-то освобождением, каким-то прощанием с прошлым. Люциус рухнул на нее сверху, и ощущение его веса было тоже приятно. Чуть повернувшись на бок, он еще долго оставался внутри, даже после того, как член опал и стал мягким. Гермионе не хотелось двигаться и не хотелось ни о чем говорить, боясь, что теперь между ними неизбежно возникнет неловкость. Нет… конечно же, она ни о чем не жалела. Просто надеялась, что, пережив неотвратимую неловкость, они придут к тому, что сделают это снова. И снова… «Потому что теперь я не смогу без него жить… Даже если очень-очень захочу этого!»