Все ветры возвращаются

Ночь, звёзды, костёр и гитара. Не об этом ли половина всех его песен? Впрочем, чего-то по-прежнему не хватает. Соловьи. В детских книжках в лунные ночи всегда поют соловьи. Да только Роберт Робертсон предпочитает литературу иного сорта. Книги, которые ему по вкусу, едва ли можно назвать детскими, да и вообще приличными. Их немного, и половина из них не дочитаны и до середины. Семь тощих томов в мягких пёстрых обложках уже месяц сыреют под хлипким навесом палатки. Сложенные стопкой и прикрытые старым клетчатым пиджаком. Забытые. Чуть поодаль валяется исписанная стихами тетрадь. В кавычки взято название: «Апрель». На Вишнёвую улицу давно пришла весна. Если бы здесь росли вишни, её можно было переименовать в «Цветущую» или, на худой конец, в «Белую». Но на Вишнёвой улице не сажают вишен. На Вишнёвой улице мало плодовых деревьев, и вишни цветут только в стихах вновь перебравшегося на воздух Мистера Эй. Иногда он жалеет, что не родился лет на десять-пятнадцать раньше. Тогда бы, наверное, он переставил свою палатку в парк, а может, даже отрастил волосы до самых плеч. Но если Мистер Эй отрастит волосы — мистера Бэнкса схватит удар. Муж сестры очень щепетилен к своей репутации, а она и без того в последнее время такая хрупкая, что точно не переживёт длинных волос. И поэтому Роберт Робертсон довольствуется малым. Он полулежит на аккуратно постриженной сырой траве, задевая усталыми пальцами холодные струны. Гитара сонно бренчит в его руках. В костре догорают сухие собранные с земли ветки. И снова чего-то не хватает. На Вишнёвой улице давно сменились ветра. Зимняя стужа оставляла город неохотно, завывая по ночам, точно сыпля проклятьями, и убивая только-только распустившуюся листву. Но теперь она далеко и прилетит назад, дай Бог, ещё очень нескоро. Все ветры возвращаются. Чего-то не хватает, и он отлично понимает, чего. Все они понимают. И Роберт, и Майкл, и Джейн. Отложив гитару в сторону, Мистер Эй вытягивается во весь рост. Мокрые стебли приятно холодят обнажённую шею, перед глазами качается синее, как разведённые с водой чернила, небо. Мистеру Эй тридцать лет, но он не знает ни одного созвездия. Вернее, знает только по названиям. Звёзды мельтешат перед глазами и упрямо не складываются ни в медведицу, ни в её ковш. А вот Мэри, должно быть, не только умеет сопрягать звёзды, но и знакома с каждой из них. Рука сама тянется к сигаретам. Почему-то, когда Роберт думает о Мэри, ему вечно начинает хотеться выкурить целую пачку. Или чего покрепче. Вот только чего покрепче точно уничтожит репутацию их дома. Мистеру Эй, в принципе, всё равно на какую-то там репутацию, но он не хочет расстраивать сестру. Не будь его сестры, Роберта, верно, выгнали бы ещё год назад, и ему действительно пришлось бы жить в парке. А он не может жить в парке. Он обещал Мэри не покидать Джейн и Майкла. Рыжеватое пламя костра блёклыми бликами о скользит по лакированному корпусу гитары. Роберт лениво протягивает руку и снова задевает одну из струн. Сорвавшийся звук тонет в ночном эфире. Роберт лежит и думает о Мэри. Даже, если бы он знал её новый адрес, навряд ли бы решился написать хоть одну строчку. Во-первых, Роберт не представляет о чём можно писать такой, как Мэри, а во-вторых по-настоящему хорошо у него выходят одни только песни. Жаль, песню не запечатаешь в конверт и не положишь в почтовый ящик. «А о чём бы я ей спел?» — вопрос сам приходит в голову, и Мистер Эй невольно задумывается. Верно бы, он спел ей о том, как все по ней скучают и как все хотят, чтобы она по скорее вернулась. О том, что у них недавно протекла крыша и что забор перекрасили в зелёный цвет. В общем, про всё, кроме самого главного. Но это ладно. Про главное он скажет Мэри сам, когда она прилетит опять. А она обязательно прилетит. Кажется, ветер дует, потому что над землёй двигаются какие-то атмосферные массы, — точно Роберт уже не помнит, — хорошо бы, если они двигались чуточку побыстрей. И он вновь берёт в руки гитару.  — Э-эй, массы атмосферы!!! — В доме напротив загорается свет, и кто-то уже высовывается из окна, — Двигайтесь быстрее!!! Загорается второе окно. Где-то начинает лаять собака. Мистер Эй снова и снова ударяет пальцами по гитаре, а вдруг налетевший ветер разносит нескладную, шумную песенку по Вишнёвой улице.