мне больно.

Бамберг: Мне надо побыть одному. Не пиши мне пока что. Мирон так привык к заскокам Димы, что даже не повёл бровью, быстро прочитав сообщение, выскочившее на дисплее телефона. План действий был выработан чётко: он не будет писать ему, пока тот не даст добро. Даже если мужчина напишет что-то обидное, то, что принесет Мирону некоторую боль, он должен мужественно сглотнуть образовавшийся в горле комок боли, пару раз проговорить в голове "вдох-выдох" и занять себя какими-либо другими делами. Получалось пока редко, потому что чувствительный парень то и дело срывался, отвечая своему любимому и получая вдвойне больше боли, а потом засовывая кулаки в рот и жалея, что сорвался. Единственное, что потревожило Фёдорова сейчас, это то, что так называемые "приступы" у Бамберга последнее время случались чересчур часто. Словно они вдвоем кропотливо и почти не дыша строили карточный домик, в один момент Дима одним движением руки разрушал его в пух и прах, потом сам же сокрушаясь над этим, а Мирон упорно и упрямо продолжал вновь и вновь строить его. Вновь и вновь, снова и снова. Злясь внутри себя и проглатывая дерьмо. Пока это не случится вновь. Дима не просто устал от своей же ненормальности, Дима ненавидел себя за это. Ненавидел за то, что причиняет боль ни в чем неповинному Мирону, заставляет страдать их обоих, но ничего не может с собой поделать. Он не хочет и никогда не хотел причинять боль своему мальчику. Всегда, когда Федорова кто-либо обижал, он готов был порвать их на куски, забрать Мирона к себе и защищать от всего мира до конца своих дней. Он и правда мог это сделать, защитить от всех. Кроме себя. Во время "заскоков", когда Дима просто не хотел никого видеть, слышать, и все для него становились безразличны, он пытался отгородить себя от парня как можно сильнее, он подолгу спал, рисовал, писал, также отвлекался, в самые сложные моменты выл волком и даже бил себя. Было трудно признаться самому себе, что с головой у него были явные разногласия. Он не может это контролировать. И самое главное, что продолжаться это могло сколько угодно. От нескольких часов до недели. Прошло два часа после предупреждения и Дима отправил новое сообщение. Бамберг: Ты ведь понимаешь, что так будет всегда? Я уебок. Нехуй со мной встречаться. - Всё будет нормально, всё наладится, - на выдохе и от отчаянья вслух проговорил Мирон, не разблокировывая айфон и прожигая его взглядом. - Говори-говори, я все равно тебя не отпущу. Никогда. Бамберг: Вот ты меня любишь, а я тебе такого сказать не могу. Нет-нет-нет, это неправда. Парень потряс головой и уставился в потолок. Внутри уже всё дрожало, руки начало потрясывать от страха, Мирон не мог не читать его сообщения, как бы ни хотелось. Дима явно напился и от этого волнение прибавилось вдвойне. Пульс начал подниматься. Ебучая тахикардия. Бамберг: На самом деле, холод победил... - Заткнись, - процедил сквозь зубы Мирон, пытаясь не сосредотачиваться на этих болезненных словах. - Просто заткнись, почему ты не можешь помолчать, черт возьми? Жаль, что Дима его не слышал. А слева где-то за рёбрами уже начинало ныть. Бамберг: Сижу и не понимаю, почему ты меня так бесишь, жида. Хочется тебе по еблу уебать разок-другой, просто кулаки чешутся. А такого Хинтер ему не говорил еще никогда. Еще и с такой интонацией, такой чужой и холодной, это даже через сообщение было ощутимо. Это был не Дима, это были его внутренние демоны. Внизу живота у Федорова дико заныло, уши слегка заложило, а голова стала покруживаться. Непонятная паника всё нарастала, ее уже было "хоть жопой жри", девать некуда. Мирон, конечно, понимал, что всё это неправда. В душе зарождалось желание, чтобы Дима его крепко обнял, прижал к себе и осыпал его лицо и шею нежными поцелуями, а еще называл малышом и солнышком. В такие моменты нежности пиздецки не хватало. Но он прекрасно понимал, что в ближайшее время этого точно не получит. Чтобы увидеть радугу, нужно выждать дождь. Чтобы получить заботу и любовь, нужно переждать боль и страдание. Нет, это больше терпеть было нельзя. И Мирон вновь сорвался, настрочив ответное смс. Фёдоров: Уеби мне, пожалуйста. Ведь это я во всём виноват. И это был, к сожалению, даже не сарказм. Парень всегда винил себя не только в заскоках Димы, но еще и во всех смертных грехах. Возможно, думал он, если бы они не встречались, на одну жертву было бы меньше, Дима бы не загонялся, что делает Мирону больно, а Мирону просто-напросто не было бы больно. Но это была такая глупая мысль по сравнению с силой их привязанности друг другу. Без этого верного в любви своей голубоглазого еврея Бамберг, признаться, просто сдох бы в одиночестве от собственных самокопаний. Бамберг: Приезжай. А Мирон, как верный пёс, уже стоял у подъезда Димы и пытался совладать с собой и своими эмоциями, пряча лицо в вязаном шарфе и подбирая в голове что сказать. Он и думать не мог о том, что действительно едет за пиздюлями, ведь, конечно же, эти слова были подтекстом. Дима ведь тоже так думал? Или нет? Внутри Хинтера уже бушевал океан эмоций и он безумно не хотел впускать своего Миро в этот ад. Он ведь может утонуть, а плавать они не умеют оба. Но демоны пока что были сильнее. Федоров, раздеваясь и проходя в комнату, старался не смотреть в его карие глаза, которые так потемнели, что были чуть ли не черными, как у самого настоящего дьявола. Нет, это точно не Дима. Всё произошло как-то быстро и ошеломляюще, Бамберг внезапно для обоих взял Миро за подборок двумя пальцами и повернул на себя, заставляя его смотреть глаза в глаза. Его итак большие глаза от испуга расширились еще больше и одна бровь машинально поползла наверх. Дима не понимал, почему каждая деталь в парне жутко бесила его, раздражала, и это было невыносимо терпеть, потому что объяснений этому чувству не было, кроме одного - он конченый псих. Рука его сама поднялась и приложилась к щеке Мирона с некоторой силой, от чего голова парня слегка отклонилась в бок. Он ахнул и замер так, машинально прикладывая к месту удара холодную ладонь, цыкая языком. Дима тем временем вцепился рукой в его плечо, не желая отпускать и не имея понятия что делать дальше, но ярость закипала как чайник. - Мне больно, - жалобно ответил Фёдоров, наконец собравшись с силами и взглянув на своего возлюбленного, у которого на лице была написана эта внутренняя борьба с собой и своими заскоками. - Так и должно быть, - кивнул в ответ Хинтер, сжимая плечо парня сильнее. - Нихуя. Мне не должно быть больно. - Извини, перестарался, наверное, - горько усмехнулся тот. - Может, еще разок? Прежде чем Миро попытался возразить, Дима сделал еще один удар, по той же щеке, только вдвойне сильнее. И больнее. Одного не хватило. Фёдорова как будто оглушили на одно ухо и ослепили на один глаз, и от такой резкой щиплющей боли из глаз невольно потекли слезы, смачивая место удара, а заодно и остальную слегка шелушащуюся от мороза кожу. Но даже этот удар никогда не смог бы заглушить ту моральную боль, что разрасталась у него внутри. К сожалению или к счастью, этот удар встряс и Диму, который, словно только что оказался здесь, отшатнулся от Мирона и посмотрел сначала на свою собственную ладонь, покрасневшую от шлепков, потом на почти багровую щеку парня и ужаснулся - он всё же это сделал. Он ударил своего любимого Миро. Демоны вдруг сразу куда-то улетучились, он резко пришел в себя и даже слова извинений застряли в горле - говорить их было бессмысленно, кроме слова "пиздец" ситуацию было нельзя описать никак. Федоров тем временем, всхлипывая всё громче и переходя на рыдания, опустился на колени и сжался, горбя спину, как самый настоящий ёж. Только вот иголок не было и защищаться ему было нечем. Обычно его иголками, защищающими от всего мира, был Дима, но когда иголки сами ранят ежа... Бамберг от отчаянья хлопнулся на колени рядом с ним и аккуратно, дрожащими руками взял мокрое и соленое личико Мирона в свои грубые ладони, вглядываясь в голубизну его радужки, которую закрывала пелена слёз. - Прости меня. Прости, Миро, я не хотел, - твердил он, как заведённый, и искренне не понимал, как исправить ситуацию. - Всё нормально, - выдавил из себя Фёдоров и скривил рот в подобии улыбки, вытирая тыльной ладонью слезы, скопившиеся на подбородке. - Всё будет хорошо, Дим. Но Дима думал, что ничего хорошо не будет. Он уже перешагнул рамки дозволенного, он уже сделал больно и морально и физически, причём обоим, что же будет, блять, дальше? Но когда-то он поклялся, что не уйдет. Куда ему уходить, к кому?.. Никому он не нужен такой, кроме Мирона. И, несмотря на все то, что он говорил парню во время приступов, он очень ценил его помощь и присутствие, даже не представляя, что будет, если он уйдет. - Это был не ты, окей? - продолжал сипеть парень. - Ты в этом не виноват. Успокаивайся, пожалуйста. Я тебя прощаю и всегда буду прощать. Но Хинтер был в полной прострации, все еще продолжая держать его голову в своих руках и мотать головой от непонимания происходящего. - Ладно, хорошо, мне было больно, ты мудак! - крикнул Мирон с долей шутки. - Доволен? - Самый ужасный мудак, - на полном серьезе ответил Дима. - Не говори так, это пройдёт. Любовь - зла, полюбишь и Дмитрия Хинтера, - усмехнулся тот, укладываясь на ковер и кладя голову на колени Бамбергу. - Я тоже люблю тебя, - спохватился мужчина и наконец улыбнулся в ответ, пытаясь быть как можно более нежным. - Моё солнышко. А Мирону больше ничего и не надо было. Он пережил дождь и увидел радугу. Самую яркую радугу в мире в глазах своего Димы. Он закрыл глаза, ощутил на губах слегка обветренные губы Хинтера, расплылся в улыбке сквозь поцелуй и растворился в пространстве. Он поможет Диме выбраться из этого состояния, он будет рядом, что бы ни произошло. Кажется, он был послан на Землю именно с этой миссией. Ради радуги действительно стоит пережидать даже самый сильный ливень.