Кислота

      В желудке кислота плавит внутренности, а в глазах двоится от слез.  — Брось, Вань, ты чего? — гримеры, фотографы. Девушка с кисточками и целым набором косметики рядом вытирает скользнувшую по щеке слезу спонжем. Пытается гримировать так, чтобы Ваня был идеальным для фотосета, для показа новой коллекции свитшотов и бомберов. Красные глаза сводят все ее старания к нулевому порогу. Ваня сам сводит себя к порогу, гораздо ниже нулевого. — Ты совсем уже, Мирон? — Фёдоров отталкивает Охру от себя грубым движением, раздраженно дергает губой и уходит на кухню. Ваня не спешит следом, лишь упирается в стену плечом и касается ее щекой, чувствуя прохладу. Прикрывает глаза, пытаясь хоть на секунду успокоить в груди бушующее море и замереть. Слова Мирона бьются о берег внутреннего спокойствия, поглощая в себе крупицы песка. — Бросаешь меня, значит? — негромко шепчет Ваня, когда рядом проскальзывает чужое тело. Тело, которое последние несколько месяцев было безумно родным. Под языком неприятно давит, хочется курить. — Ты приезжаешь со своих каникул в Диснейленде, не звонишь мне больше двух недель, а после приходишь ко мне с охуительно новым цветом волос петуха. Подарок на новый год, блять? — в глазах Мирона злоба, необъятный край одиночества, в котором Ваня оставил его и улетел прочь. В голосе Мирона дрожат ноты. — Иди нахуй и не возвращайся. — Ну хватит тебе, Вань, перестань, — снова касание поролона, и Ваня невольно дергается, трясет головой, разметав хаотично красную копну волос, и вздыхает. — Она обязательно передумает, — слова приободрения, слова, что заставляет внутри все переворачиваться от взбушевавшегося океана чувств и кислоты.       Красные глаза Ваня пытается скрыть перед объективом — лицо вниз, попытка спрятаться за волосами, за руками, ладонями, все что угодно, лишь бы не чувствовать себя так… жалко? Нет, жалко лишь Мирона. В голове Вани мелькает мысль, что лучше бы он никогда не возвращался обратно. Впереди у Окси длинный и тяжелый путь, который, видимо, он не разделит на двоих. Ваня показательно трет глаза на камеру, как маленький мальчик, и чувствует, как внутри снова что-то переворачивается. Охра бы сказал, что душа, но осталась ли там она, выжженная кислотой? Вряд ли.       Хреново осознавать, что вместо того, чтобы готовить горячий чай человеку и пытаться извиниться, ты выбираешь поехать на студию и снять рекламу вещей. Ваня осознает это особенно остро, когда берет на руки кота, оголенная кожа которого приятна и тепла на ощупь. Киса быстро съебывает, а Рудбой прикусывает тыльную сторону руки.  — Я больше не могу, — он смотрит в пол и уходит, снимает с себя вещи и кутается в водолазку, натягивает сверху куртку и выходит на Лиговский. Его легкие сразу же забивает дым, а мозг мысли о том, что надо напиться. И напоить Мирона горячим чаем.       Когда Ваня возвращается домой, там пусто и тихо. Так обычно и бывает, но пар обуви всегда на одну больше чем сейчас. Пачка снова лишается одной сигареты и Рудбой курит в квартире, не успев даже стянуть с себя ботинки, куртку и маску похуистичности. Он курит в ванной, стянув с себя водолазку. Курит после того, как вся белизна была опрокинута на кафель в бесполезных попытках свести всю красноту с головы. Проще свести из-под кожи чернила, а из мыслей Мирона. В ванную как раз открывается дверь и силуэт нарисовывается в проеме. Фёдоров облокачивается на дверной косяк и усмехается.  — Ты тут дрочил и плакал? — интересуется он, пока Ваня трет охуевшие от химических веществ глаза. Мирон отбирает у сидящего на полу Рудбоя сигарету и затягивается с нее сам.  — Спалишь свою огненную шевелюру к черту, даже погладить тебя будет не по чему.  — Я знаю как минимум еще пару мест, где ты можешь меня погладить, но тебе вроде не нравились мои изменения в образе.  — Срать на образ, Вань, важны лишь твои действия.       Ваня запоминает эту фразу так, что голос в голове твердит ее почти всю ночь во сне, пока Мирон скромно разваливается на своей половине дивана, сохраняя мнимую обиду на Рудбоя за его поступки и держа хоть какое-то расстояние между ними. Голос в голове твердит это и рано утром, когда Ваня притаскивает в постель две чашки горячего чая, пачку сигарет, пепельницу и горку оладушек.  — Я все-таки рад, что ты вернулся, — Мирон слегка улыбается, лежа у Вани на коленях, и сбивает в пепельницу истлевший табак, — эта кислота на твоей голове… мне нравится.