В постоянном сумбуре примитивных форм этого цикла, среди непрерывного потока их эмоций, воспоминаний, действий, иногда эхом накатывающих на него даже в пустом хранилище посреди инженерного отсека, находиться было… неожиданно тяжело. Выматывающе. Это слишком дезориентировало его, как и в первый раз, когда он только открыл глаза после пятидесяти тысяч лет сна внутри капсулы, проведенного в ожидании своей мести, так и после, раз за разом… Сначала наличием здесь примитивных существ в качестве повелителей галактики, потом видами жалких обломков его Империи (она разваливалась и в его время, причем весьма активно, но сейчас эти воспоминания поистине ужасали: ничего не осталось, кроме разбросанных по галактике остатков некогда великой державы), а затем и известием о новой борьбе со Жнецами. Он хотел месть… и он получил ее в ту же секунду. Это заставляло смириться со всем.
Смириться, но не забыть. И смирение также не означало конец боли – боли настолько древней, что никто из примитивных представить не мог ее разрушительной силы, вибрирующей внутри него… Никто, кроме Шепард.
Она видела его последние минуты среди своих людей. Она чувствовала его боль и ярость. Она приняла его на борт своего корабля, разрешая присоединяться к своим заданиям так часто, как ему требовалось, чтобы сила внутри поутихла (это, конечно, помогало слабо). Она поверила ему тотчас же, как дотронулась до него, и ни разу не дрогнула ее рука, отпустившая настороженных солдат: ни когда он преклонил перед ней колени в ложном смирении, ни когда вскочил,
прикасаясь к ней не только телесно, но и разумом. Шепард не сопротивлялась, и это было удивительно для такой сильной личности, для лидера.
Тогда он не знал о Шепард ничего, но это и было начало. Своим концом они оба считали смерть Жнецов, всех до единого, и это, вопреки прочему, сразу приглянулось Явику в ней, хоть он и не признался.
Но сейчас было не время конца;
еще не время… Но оно стремительно приближалось. И все же эта странная человеческая особь… эта женщина демонстрировала неожиданное поведение: она закатила вечеринку. Когда Явик напомнил ей, что за распитие спиртных напитков и азартные игры, которые, похоже, были костяком этого мероприятия, в его Империи полагалась смерть, то Шепард преувеличенно бодро парировала его слова тем фактом, что его цикл окончился тысячи лет назад, а ее команде нужно было расслабиться перед финальным заданием… Не будь он протеанином, он бы купился на ее энтузиазм. Не будь он протеанином, этого разговора вообще не было бы… Но Явик был протеанином, пусть и последним из своего вида, так что почувствовал ее колебания. Ее страх, горчащий болью за смерти дорогих людей. И ее всепоглощающую надежду, что она может забыть хоть ненадолго, что все они смогут…
Сбитый с толку необычными для человека (для
этого человека – самыми необычными) эмоциями, Явик неожиданно для самого себя и Шепард соглашается придти. Возможно, ему тоже стоит забыть кое-что.
Смерть и разрушение, гибель товарищей, предательства – все это преследует его очень и очень долго. Так долго, что в какой-то момент Явик перестает замечать, просто хороня свои чувства в очередной безымянной могиле, которым нет конца, как и этой беспощадной войне. И только когда его демоны отступают под натиском никогда доселе неизведанных ощущений – шум в голове и эйфория, а еще такая легкость во всем теле, словно вот-вот, и он сможет снова взлететь, - Явик понимает, чего был лишен. А еще понимает, почему алкоголь в его Империи, в военной Империи, был запрещен… Это оказалось слишком хорошо.
Не было больше боли. Не было ярости. Только покой, умиротворение… Удовольствие. В его цикле удовольствие всегда было грязным и быстрым, мучительным, смешанным с безразличием. В его цикле это было не больше, чем физиология, позволяющая бойцам не сходить окончательно с ума, там, где им нужно было чувствовать чужую плоть и кусать до крови, борясь, чтобы позже, в совсем другой битве бежать навстречу смерти; как хищникам, лишенным самосохранения, им нужно было бежать на свет, а не прятаться в тенях, выжидая жертву… Потому что в его цикле, еще задолго до рождения Явика… его народ был жертвой, и не осталось никаких вариантов кроме «сражаться» и «умереть». Его народ стал огромной жатвой для бесчувственных машин, рациональных и бессердечных, но сдаться протеане не сумели, теряя последнюю надежду день за днем.
Сейчас Явик забыл о том, что происходило пятьдесят тысяч лет назад; сейчас другие точно так же забывали о том, что случилось с их домом. Маленькая азари, «Лиара Т'Сони», как она просила его называть (он назвал лишь однажды, и даже себе не признался, что это было приятно), танцевала в тесном кругу друзей, с которыми вместе прошла сквозь года и невзгоды, забывая о медленной гибели своей планеты в тисках Жнецов. Рядом с доктором, легко двигаясь в такт музыке и в такт всеобщему веселью подшучивая над танцами Шепард, развлекался турианский воин, «Гаррус», всегда бравый и ироничный, что, признаться, Явику нравилось; хриплым баритоном он смеялся и смеялся, будто отталкивая от себя видения Палавена в огне окруженной плотным роем неумных машин смерти. Кварианка «Тали», дослужившаяся до звания адмирала и с помощью Шепард спасшая свою планету, пусть ненадолго, отпускала свои переживания о будущем и прошлом, свои беспокойства об этой войне, изгибаясь и покачивая бедрами. А между ними была Шепард: та Джейн Шепард, без которой все планеты Млечного Пути не имели никаких шансов; та Джейн Шепард, чей дом, Земля, тоже был объят пламенем, но не забыт; та Джейн… что была надеждой этого цикла. Она, пряча лукавую улыбку в уголках губ, но сохраняя все же общее безразличное выражение лица с намеком на удовольствие, смешно двигалась из стороны в сторону, махая руками и притоптывая. Даже со своего места Явику было видно, что все эти неуклюжие телодвижения были наигранными: та, кто танцует на поле боя, обжигая пулями и биотикой, просто не может так ужасно двигаться – все это было показное… Как там сказала Шепард? «Ее команде нужно было расслабиться», и кому как не капитану было за это отвечать.
Прикрыв все глаза, что было для его народа роскошью – на войне требовалась постоянная бдительность, Явик почувствовал, что алкогольное возбуждение и тягучая нега, охватившие его уже после двух бокалов «прохладительного» напитка, названия которого он не знал и не старался узнать, постепенно исчезают. Ему нужно было больше. Больше того, что он может узнать только здесь и сейчас. Оттолкнувшись от такой надежной стены, Явик развернулся и твердой, пусть и немного дерганой походкой отправился обратно к бару, больше не смотря на танцующих. Присоединяться не хотелось: его танцем был бой, а не бессмысленное топтание на месте. Хотя, может быть, после еще пары бокалов он изменит свое решение…
Спустя еще пять стаканов того, что он только смог найти за барной стойкой, Явик решил осмотреть квартиру. Судя по звукам, многие еще танцевали; те же, кто устал, собрались то тут, то там за столами, выпивая и закусывая, разговаривая шумно или тихо, смеясь и шутливо переругиваясь. Все эти звуки вкупе с музыкой сливались в единый шум, из которого нередко можно было вычленить кроганский рык или звонкий смех азари. Двигаясь осторожно, протеанин поднялся по ступенькам наверх, пройдя мимо шумной компании, кажется, уже устраивавшей рукопашные бои и принимавшей ставки, и оказался в самом тихом помещении этой квартиры. Это была спальня капитана, судя по ширине постели… Явика привлек странный бурлящий звук, доносившийся из ванной.
В ванной капитана оказалось джакузи. Явик бессмысленно смотрел на прозрачную подсвеченную воду, испещренную маленькими пузырьками, и не мог отвести от шипучей поверхности взгляда. Приятный шум в голове слился с шипением воды, от которой исходил пар, и руки протеанина сами потянулись к застежкам на его броне. Та с тихи клацаньем падала, пока он не остался в плотном костюме, обнимающем его, словно вторая кожа и защищающем не хуже… Поколебавшись лишь секунду, Явик стянул и его (он привычно пошевелил затекшими лопатками, ощущавшимися слишком легко и пусто), тут же опускаясь в воду и втягивая воздух сквозь зубы: при соприкосновении с водой, удовольствие, испытываемое протеанином от принятия алкоголя, многократно усилилось.
Вода стала для него спасением в этом цикле: невозможность полностью избавиться от чужой матрицы буквально на всем заставляла Явика большую часть времени проводить, опустив руки в воду, и со стороны капитана было милосердно разместить его там, где был постоянный доступ к жидкости. Среди суетливых и поверхностных чувств примитивов, феромонами разлитых в воздухе корабля, как яд, Явик чувствовал себя незащищенным даже тогда, когда его ментальные щиты были подняты, а то, что все поверхности несли в себе чужую ДНК, дело только ухудшало. Как только он возвращался с миссии - он первым делом смывал с пальцев следы чужого присутствия, пусть и видные только ему одному, то же он проделывал и после прогулок по кораблю, пусть редких и часто не имеющих свидетелей. Вода спасала его даже тогда, когда к нему в «каюту» заглядывала капитан, несшая на себе следы других людей и нелюдей, раздражающие воздух, или когда снова приходила азари, пытающаяся разговорить его – отвернуться к резервуару с водой, игнорируя любые праздные разговоры, всегда было лучшим выходом из обеих ситуаций.
Сейчас Явик был даже слегка шокирован свалившимся на него разом облегчением, когда весь информационный и эмоциональный мусор, буквально въевшийся в его кожу, был отдан воде, которая легчайшими пузырьками смывала обескураживающее… все.
Все чувства, оставшиеся у него, все, что он знал – это было его. Только его. На какое-то время.
Он откинул голову на бортик джакузи, приятно греющий его шейные пластины, и спустился еще ниже, касаясь «кипящей» воды подбородком. Удовольствие вспыхивало в нем острыми вспышками, и Явик отдался необычным ощущениям, закрывая глаза (снова – все; непозволительная небрежность) и не контролируя больше свое сознание, как и свое тело. Его рука несмело скользнула на паховую складку, под которой отчетливо чувствовался небольшой пока бугорок. Явик никогда не прикасался к себе, так – еще никогда… Только в этом странном цикле, где даже несмотря на войну и смерти было такое возможно. Явик довольно вздохнул, прикусывая губу острыми зубами.
Уже набираясь смелости, чтобы зайти дальше, например, раскрыть складку пальцами, Явик вдруг замер, втягивая ноздрями воздух, стремительно наполняющийся чужими феромонами. Легкое смущение и любопытство, внезапный интерес, удивление напополам с игривостью. И запах, простой запах, так стойко ассоциирующийся лишь с ней: сладкий синтетический аромат какого-то геля, кофе и морская соль, сейчас смешанные с запахами спиртного, еды и всеобщего веселья.
Явик медленно открыл глаза и посмотрел на покрасневшую щеками и какую-то встрепанную Шепард, глядящую на него в ответ совсем не трезвыми глазами.
— Коммандер, — бесстрастно произнес он, медленно убирая руку со своего паха. «Провалиться сквозь землю», как сказали бы люди, ему отчего-то не хотелось… Наоборот, снова накатила волна удовольствия, так что Явик даже подумал вернуть руку обратно, но при капитане не решился, даже несмотря на глупый шум в голове, тактом совпадающий с шипением пузырьков под боком.
— Явик, — в тон ему ответила капитан, не собираясь, видимо, уходить. Растерянно оглядевшись и заметив его броню, рассыпанную по полу, она спросила: — Я присоединюсь? — и тут же удивленно посмотрела на протеанина, как будто не она только что задала этот вопрос.
Явик неопределенно дернул плечами и, почувствовав, как царапнула по твердой стенке косточка на лопатке, поморщился. Руки он сложил на груди. На капитана он не смотрел, все еще ощущая ее странный запах, до странности будоражащий… Не будь он так непозволительно пьян, то не позволил бы даже на секунду увидеть себя без брони, а тем более – оказаться рядом с собой, столь незащищенным (несмотря на крепость протеанской кожи, броней она все же не была). Не будь он так позорно расслаблен, этой ситуации вообще бы не было.
Но он был пьян, что примиряло со многим. Это стоило даже того, чтобы находиться рядом с раздетой Шепард в такой непосредственной близости, чтобы с каждым глотком воздуха вдыхать ее аромат, чувствуя… Явик вспомнил, что одежды на нем тоже нет, и нечему было скрыть реакцию организма на присутствие самки, пусть и отличной от его вида. Самка, расслабленно раскинувшаяся напротив него, рассматривала что-то под водой.
Явик был солдатом, он был рожден для борьбы, и его реальность, даже сейчас, особенно сейчас, – это война, ничего больше. Все другое, доступное в мирное время – вечеринки, алкоголь, женщины – было для него неизведанной территорией. Но, благодаря токсинам, спокойно гуляющим по его крови, и судя по заинтересованному взгляду человека, территории можно было освоить даже во время войны.
— Ну так что, Явик… Как протеане относились к межвидовому, мм, скрещиванию? — весьма прозрачно начала Шепард, нагло ловя его взгляд. Несмотря на опьянение, поза ее была столь уверенна, что Явика на какую-то секунду это даже обескуражило. Сам он совсем не чувствовал уверенность и жесткость, столь присущую ему обычно, но ему было даже все равно. Алкоголь странно влиял на него.
— Бессмысленное занятие, — бросил он, кинув беглый взгляд на аккуратные белоснежные комки плоти – молочные железы, так они зовутся? – у нее на груди. Пенящаяся вода все еще была прозрачной и ничего не скрывала… совсем ничего. И это странным образом не смущало ни его, ни Шепард. Он читал об их виде. Для людей нагота – табу… Так почему эта человеческая самка сидит напротив него, закинув руки на бортики джакузи и широко раздвинув ноги, почти что касаясь своими коленями ног Явика, и все так же усмехается?
Ах да. Она же Шепард. Шепард владеет ситуацией всегда и везде. А сейчас, кажется, вознамерилась еще поиметь и Явика.
— Но не на войне, — проницательно заметила она, склонив голову так, что ее волосы попали в воду и тут же намокли, становясь темнее и тяжелее. Явику, как тактильному существу прежде всего, стало интересно, какие они на ощупь. Он находил эту особенность людей – волосы – странной, но завораживающей. Раньше ее вид был полностью покрыт шерстью, сейчас же – сплошь голая кожа. Странная вещь – эволюция…
— Нет, не на войне, — Явик закрыл глаза. — Наша война – не та, во время которой можно волноваться о жизни следующих поколений. Победим – будет время подумать. Проиграем… Времени не останется ни для кого.
Странный они вели разговор, сидя голые рядом друг с другом. Может, с ними по-другому было нельзя. Да и о чем было еще говорить двум солдатам?
— У нас оно будет, — твердо сказала Шепард. Это она умела – говорить, умела и действовать, когда было нужно… Явик не чувствовал в ней лжи. Она знала, что стоит на кону. Он слабо кивнул.
И закаменел, почувствовав руку на своем бедре. Мягкую человеческую кисть с пятью хрупкими тонкими пальцами, которые было так легко сломать прямо сейчас, вот в эту секунду… если бы Явик захотел. Но его руки остались сложенными на груди.
Шепард потянулась к нему, практически усевшись на колени, и обхватила пальцами, оказавшимися гораздо сильней, чем он ожидал, его подбородок, а его губы обдало волной теплого воздуха. Сладкие человеческие феромоны мешались с неповторимым запахом самой Шепард, а изрядная доля алкоголя, выпитого ей, как будто вновь опьянила и его.
— Можно?..
Явик посмотрел в ее ярко-зеленые глаза, ища там насмешку, ища неуверенность, слабость, хоть что-нибудь, что указало бы ему на то, что это плохая затея. Это несомненно была плохая идея. Но в ее глазах он увидел лишь просьбу разделить с ним эту ночь, ничего больше.
Руки с трехпалой когтистыми ладонями обхватили узкую талию, жесткие губы прижались к мягкому человеческому рту, двигаясь напористо и даже жестоко. Он привык так.
На войне нежности не существует, только быстрые поцелуи-укусы, в которых ты снова доказываешь свое первенство, где ты смотришь на других свысока даже на ложе, оправдывая статус высшего, статус командира, давшийся тебе отнюдь не легко… Шепард сжала его плечо и отстранилась, грустно улыбаясь.
— Тише, коммандер, — сказала она, и протеанин внезапно вспомнил, что она могла читать его. Единственная в этом цикле, кто была связующей ниточкой с его прошлым. — Я покажу…
Она прикасается к нему: внутри, снаружи. Ее прикосновения – ласка, ее мысли – страсть, но не похоть. Перед ним расстилаются воспоминания о всех ее партнерах, и чувства Шепард к ним – яркие, живые, непоблекшие даже со временем – окутывают его, как обволакивает его вода, как обхватывают его нежные руки. Эти руки – добродетель, залечивающая старые раны, даже те, что оставили в его жизни незаполнимую, неисцелимую пустоту. Она окунается в его воспоминания.
Ветер в ушах и стрекот за спиной, когда ты и твой взвод – смертоносный рой, и женщины поддерживают вас огнем с земли. Мягкие руки, покрытые ожогами, шрамами и мозолями, касаются кости на лопатке, едва обросшей кожей– прошли тысячи лет, но для него не больше полугода.
Все вместе вы – скорость и сила, и даже огонь, падающий с небес, вам не страшен, пока вы вместе. Губы касаются спокойно, тупые человеческие клыки спрятаны прямо под ними, но даже не пробуют пометить, не пробуют потребовать повиновения, вцепившись в горло.
Но один из вас больше не тот, кем был раньше, и его неживые пальцы касаются крыльев, в полете сминая и ломая их, толкая тебя в панику, кидая под небесный огонь. Явик мог бы ждать предательства, мог бы ждать удара в спину, только вот руки Шепард живые и трепетные, они любяще касаются старых шрамов, где осталась лишь неприглядное выгоревшее ничто.
Только вот для нее, видевшей, как были прекрасны его крылья, знавшей, как смертоносен и быстр он был в воздухе, не имело значения то, чего он лишился. Лишь то, чем он стал в итоге.
Джейн показывала ему любовь, которой он никогда не знал и не думал увидеть. Но она была перед ним, текла сквозь него, открытая человеком, и это было непередаваемо: жар физического удовольствия причудливо и прекрасно переплетался с чувствами, которых уже было не застать в его цикле. Пятьдесят тысяч лет назад, когда Жнецы пришли, не стало больше ничего кроме войны. Здесь же они были не в силах уничтожить то, что питало этих людей: счастье, надежду, дружбу… любовь. Только сейчас Явик понял, пропустив через себя Шепард – не ее мысли, не ее воспоминания; ее саму – как она была права, борясь за каждого, борясь за всех до единого, не бросая слабых умирать и давая им шанс. Это был ее способ выжить, и он работал всегда.
Любую ошибку можно исправить, если есть кому. Сопротивление не бесполезно.
Явик сжал женщину в объятиях, прижимая ближе к себе, желая больше контакта кожи, желая проникнуть в нее. Спаривание разных видов – бессмысленное занятие, так он сказал. Нет потомства. Нет будущего. Но на войне их будущее могло оборваться каждую секунду. Сливаться вместе, думать вместе, чувствовать вместе – это все не было бессмысленно. Это было бесценно. Это стоило жизни – для Джейн…
Для Явика это значило – жить. Впервые с того момента, как он очнулся от стазиса на Иден Прайм… Нет, с тех пор, как он родился – в его погибающем мире, как в клетке, не было и следа этих чувств. Только злость, боль, ненависть, скорбь по погибшим, которых становилось больше и больше. Явик воевал, а не жил, зная, что и ему предстоит сгинуть: его цикл не имел будущего, он умирал. И все знали это. Сопротивление было бесполезно, но они сопротивлялись. Они бились до последней капли крови, стараясь убить больше, унести больше жизней – пусть таких искривленных, сломанных, разбитых и неправильно склеенных.
Здесь же сопротивление давало надежду. Здесь сражались и умирали, зная, что их дети будут жить. Здесь была Шепард.
Прикасаясь губами к ее шее, но не кусая, просто не позволяя себе причинять ей боль, Явик касался ее, скользил по ее мокрой нежной коже, которую так легко было поранить, но которая срасталась раз за разом, сейчас покрытая сеткой шрамов, бывшей для Явика картой, полной воспоминаний. Явик касался Джейн там, где она позволяла ему, там, где она хотела его: везде; его прикосновения были осторожны даже несмотря на запал. Он учился любви, и, лучшая из всех возможных учителей человечества, она направляла его, она показывала ему.
Явик учился человечьим повадкам, забывая о протеанских военных обычаях: усмирить взглядом, кусать до потери крови, брать свое измором. Здесь ему нужно было отдаться ритму, который был в ней и появился в нем.
В конце концов, для этого он согласился пойти на вечеринку: забыть. Но он и представить не мог, как много он узнает взамен.
Джейн поцеловала его, а потом еще, еще, будто не в силах оторваться… но все же сделала это. Явик с трудом сфокусировал на ней взгляд: покрасневшая, с мокрыми разметавшимися волосами, прилипшими к шее, вспухшие алые губы приоткрыты, и грудь часто вздымается, вдыхая снова и снова. Протеанки выглядели совсем не так. Они были голодными, жесткими, крупными, а еще долго смотрели на него, не позволяя себе большего – было не время. Все, что было у них – взгляды. Протеане были… Такими же, как он. Они не смотрели, просто набрасывались и двигались до тех пор, пока не получали того, что хотели.
Шепард же – нечто новое. Неизведанное. Ни с чем не сравнимое.
— Постель, — нетвердым, хриплым голосом сказала она, и в первую секунду Явик даже не смог понять ее: хотелось повалить ее прямо на пол, оставляя на ней свои метки, не отпуская ее до скончания цикла. Но, собравшись с мыслями, он кивнул и отпустил ее. Хотелось взять ее на руки или взвалить на плечо, доказывая свою силу, как требовали того инстинкты, как требовали плоть и кровь, но он понимал, что выбраться из воды с ношей на руках будет проблематично.
Шагнув на мокрый пол, Явик тут же был захвачен цепкими руками Шепард, которые скользнули ему на спину и на ягодицы, а торс женщины вжался в его бедра, скользнув мягким животом по напряженному органу. Протеанин зашипел, но сдержался от желания притиснуть Джейн к любой плоской поверхности, не важно — горизонтальной или вертикальной. Кусая его губы, прижимаясь в поцелуе, переплетая их языки и не на миг не разжимая объятий, Шепард толкнула его ко входу в спальню, благо кровать стояла практически напротив.
Кровать, на которую Явик уложил человека, подминая ее под себя и целуя ее шею, сводящую его с ума: открытую, уязвимую, такую доступную… Шепард, выдохнув, провела по его плечам руками, давая свое разрешение, и он осторожно впился в нежную кожу клыками, оставляя свои метки, но не пуская кровь – сейчас ему было достаточно крови своих врагов, их общих врагов. Кожа пахла как-то одуряюще, одурманивая не хуже Жнецов – с этим запахом не могли сравниться даже феромоны протеанских женщин. Но внезапно к этому запаху добавился запах чужака, удивленный, даже шокированный, кислинкой страха оседая на языке.
Подняв голову и посмотрев на вход, Явик впился взглядом в человека «Кайдена», который с неверящим безотчетным отвращением глядел на него, и все больше – подозрительно.
— Дверь, — рокочущим голосом прорычал протеанин, а Шепард, снова потянувшись к нему поцелуем, махнула Кайдену рукой. Секунду спустя дверь с шипением закрылась, но Явик уже не обратил внимания: все его внимание было отдано только женщине в его руках, тающей от его губ и прикосновений.
***
Шепард убегала от него сквозь темный лес, полный шорохов и сумеречных теней. Она бежала медленно, как будто сквозь толщу воды, а ее напряженная спина освещалась красными вспышками лучей Жнецов и звуками их рева. Только вот вокруг не было ни одного жнеца, а Шепард убегала все дальше, и Явику все никак не удавалось догнать ее. Она все отдалялась и отдалялась, и тени вокруг стали отчетливыми, как растекается свежая оружейная смазка, окрашенная в непроглядную черноту космоса. Тени шептали, рычали, визжали, вторя сотнями голосов погибших солдат, ученых и гражданских, и каждый из них был отчетливо слышен, вызывая смутное чувство тревоги и потери. Шепард отдалялась, будто бы не слушая тени и тараня их собой, но с каждым столкновением гримаса на ее лице становилась все злее и отчаяннее. Явик смотрел на ее удаляющуюся спину, но в тот же момент видел перед собой ее лицо – ярость, боль, гнев, жажда мести, убить, убить, убить… Спасти.
Внезапно Явик увидел маленького человеческого ребенка, обхватившего себя руками. Шепард протянула ему руку… Но мальчик был объят огнем, его было не спасти.
***
Явик проснулся рывком, ощущая, как загнанно колотится сердце. Он уже понял, что сон этот был не его, а капитана… Которая сгорбленно сидела на краю постели, отодвинувшись от него, обхватив свое голое тело руками. Протеанин мельком отметил следы от укусов на ее белых плечах, на шее и верхней части спины.
Медленно сев и повернувшись к Шепард спиной, он уткнулся взглядом в закрытую дверь, за которой царила тишина.
Он не знал что сказать; капитану было известно все, что он мог сказать. Но все же он произнес:
— Вы знаете, коммандер…
— Да.
— Вы боретесь?
Молчание. Он сам видел, он знает и так.
— Когда?
— Думаю, еще до моей смерти. А возможно – после. Я слишком часто сталкивалась с… с ними.
Явик втянул носом воздух. Он видел ее смерть, почувствовал ее на себе, пропустив через себя последние минуты жизни. Но и просто – читал досье. Три года. Этого было достаточно для многих, не удивительно, что Шепард… Что Джейн…
— И все же, коммандер, — сказал Явик, поднимаясь, но не обернувшись, — я не чувствовал в вас лжи. Я верю, что вы сделаете все, чтобы победить.
Пройдя мимо нее, он зашел в ванную и молча надел броню, с неприязнью натянув влажный костюм. Кода он пошел к выходу, голос Шепард заставил его остановиться:
— Если я не смогу этого сделать, то ваша обязанность – убить их, коммандер Явик. Убить их всех.
Протеанин кивнул и вышел, оставляя за дверью свою любовь и надежду, подаренную ему безвозмездно. Каждому нужно было забыть что-то на этой вечеринке. Но утро пришло, чтобы напомнить.
