Персик

Путник усталый, приляг, отдохни Рассказами жизни меня развлеки Здесь бархат подушек и сладость вина Погибель твоя здесь… Ну что же — судьба… *** Пролог Маленькие беспомощные фигурки бултыхались в морской пене. Обломки судна, завывание ветра, новая волна разбивающаяся о скалы… Он лениво потянулся, разминая затекшие мышцы. Славная добыча, много пищи… Плоть и душа — изысканное лакомство. Он вовремя проснулся. «А это у нас что такое? Похоже юнга. Мальчик захотел приключений? Пиратский корабль дал ему приключение и встречу со смертью. Как барахтается… Хочет жить. Забавный… Все же чудом добрался до суши… Что же ты кричишь, дитя? Ты никогда не видел джинна? Как тебя зовут? Гарри? Странное имя, чужеземное. Ну что ж, ты хорошая добыча, Гарри…» *** Он склонился над ним, потерявшим сознание, хищно раздувая крылья носа, не сводя темных глаз. «Какой дивный аромат кожи» — проводя длинным гибким, чуть шершавым языком по щеке юного пирата и бесцеремонно срывая с шеи нательный крестик. Ощущая соль моря, ощущая, как сильнее забилось собственное сердце и жмурясь от удовольствия. «Вот оно… Кажется люди это называют любовью» «Столько времени… Один, один… А теперь… Ты будешь моим. И свет померкнет в твоих изумрудных глазах. Но лишь на мгновение… » Кто сказал, что джинны не могут полюбить? Могут. Один раз. Как и один раз разорвут на части свое сердце, отдавая половину тому, кто станет его наложником и повелителем. Но сначала еда. Плоть мужчин была сладка, как и сладки души, корчащиеся от страха. Хорошо… Сытно… Вот и славно… Несколько душ он закупорил в крохотные фиалы, постучал матовым темным ногтем по рельефному стеклу, любуясь его переливами в свете свечей. Бездонный, украшенный витеватой резьбой и слоновой костью, сундук надежно скрыл отложенное про запас лакомство. А теперь юнга. «Не бойся, дитя, боль лишь мгновение. Как и твоя смертная жизнь…» Прочь человеческое сердце, прочь… И мертвецкая бледность разлилась по телу пронзительно закричавшего Гарри. Своды пещеры, блеск драгоценных камней, мягкие ковры, горы подушек, ароматный дымок кальяна… И урчание джинна, сожравшего сердце мальчишки, его ногти, впивающиеся в собственную плоть, болезненный стон, древняя магия, позволяющая разделить сердце на две половины и вложить часть в разорванную грудную клетку смертного, синеватый дымок, вдыхающий новую жизнь в тело Гарри. Нет, уже не совсем Гарри. — Я назову тебя Аминэ что на моем языке означает райское наслаждение, — наблюдая, как смягчаются черты лица юноши, как румянец заливает щеки, как слегка меняется разрез глаз. Как удлиняются ногти на руках, как обнаженное тело покрывается золотом причудливых татуировок… — Ты прекрасен, Аминэ. А теперь мы будем спать в нашей пещере. И пусть мчатся годы, пусть завывают ветра, солнце иссушает землю, смертные молятся о дождях, караваны находят погибель в пустынной буре… Для нас это миг, мое райское наслаждение. Что нам до забот мира? Когда ты проснешься, я возьму тебя и ты будешь полностью принадлежать мне. Я подарю тебе ковер-самолет, покажу чудеса, невиданных созданий… Мои сундуки полны слитков, а чары сильны… А когда нам наскучит здесь, мы перенесемся дальше… Я расскажу тебе сказки о джиннах, которые сочиняют смертные, покажу золотистые зыбучие пески пустыни, где миражи так прекрасны, что путники умирают с улыбкой на губах, горы, чьи силуэты напоминают навеки застывших великанов… А пока спи, спи… — осыпая свое сокровище драгоценными камнями, накрывая шелками. *** Спустя десятилетия… «Вот так… Сюда… Ближе… Ближе…» «Не придется даже выходить на охоту…» — кривя тонкие губы в усмешке, и почесывая за ухом урчащего оборотня-перевертыша, заманившего двух чужеземцев в пещеру джинна. — Ты им наобещал золото? — скармливая питомцу лакомство в виде лягушек-камнеедок. — Умница… — кидая еще одну гигантскую лягуху оборотню, и бережно поглаживая шкатулку, где отдыхало его сокровище. Они совсем недавно вернулись из путешествия, и его Аминэ безмятежно спал, сокрытый ото всех. «Я чувствую их вонь. Они пропотели под солнцем, хотят воды… А что это у них на груди? Кресты… Толстяк слишком алчен для святоши… Встал на дурной путь. А в сердце юнца прорастают ростки сластолюбия… Славная добыча…» — незримый, умеющий читать помыслы смертных, он наблюдал за заблудившимися в пещере людьми. *** Они сами не знали, как оказались в лабиринте пещеры. Все путалось, хотелось пить. Их афера уже перестала казаться такой замечательной. Пришло осознание, что их банально обманули, обкурив какой-то дрянью на шумном, предлагающем невиданные чудеса, восточном базаре. Да и желание получить все за просто так тоже сыграло с ними злую шутку. — Адское место… — стараясь не подавать страха. Хотя он казалось буквально сочился сквозь поры кожи. Липкий, животный. Ловушка захлопнулась. — Господи боже, господи боже… — толстяк будто кожей чувствовал, что доживает последние минуты. Хотя о каком времени можно говорить в пещере создания, живущего по другим законам бытия. Горе-искателям сокровищ, любителям поживиться на дармовщину, уже казалось, что они в лабиринте целую вечность. Пот катился градом, давили своды пещеры, было душно и очень страшно. — Господи боже… — вновь вдруг заголосил толстяк, сжимая нательный крест. — Это твой бог, смертный? — джинн появился из воздуха, забавляясь испугом людей. Двое заорали не своим голосом: нереально огромный, он застыл перед ними, как кошмарный сон. — Господи боже… — побелевшими губами зашептал тот, что был помоложе, ощущая, как волосы приподнимаются на затылке и понимая, что не в силах отвести взгляда от хозяина лабиринта. Выбритые виски, высоко забранные в хвост смоляные волосы, крупный нос с горбинкой, узкие губы растянутые в ухмылке. И глаза — черные, как ночь. Глубокие, как омуты бездны. Но жутче всего было отсутствие ног. Худощавый, но ладно сложенный, он словно таял или наоборот возникал из синеватого пара, струящегося по земле. Казалось джинн сошел со страниц сказок, передаваемых из поколение в поколение. Но реальность оказалась страшнее. Хозяин пещеры проголодался. — А что-то еще вы умеете говорить? — низкий голос вывел толстяка из ступора и тот вновь заорал. А второй, огненно-рыжий, прохрипел: — Невероятно… Джинн… Джинн поморщился и к чему-то прислушался: — Вы разбудили моего Аминэ своими воплями. — Кого? — ляпнул уже ничего не соображающий мужчина, вновь обливаясь потом. — Вода. Вам нужна вода. А это мой Аминэ, — неожиданно миролюбиво произнесло существо, раскрывая огромную ладонь и осторожно приоткрывая крышку шкатулки. «Как это вообще возможно?.. Проклятое колдовство…" — молодой человек помотал головой, продолжая таращиться на шкатулку, словно сотканную из ничего. Может это они уменьшились или наоборот увеличились? Или нет? Все путалось, казалось все законы бытия были полностью нарушены в обители древнего создания. А в обитой изнутри бархатом и инкрустированной перламутром шкатулке, тем временем сонно потягивался юноша, откидывая в сторону атласные подушки. — У нас гости, дорогой, — удивительно нежно проворковал джинн, угощая юношу миниатюрным персиком. — Хочу дольками, — чуть капризно, вновь потягиваясь и позвякивая множеством браслетов на запястьях и щиколотках. Персик мгновенно был разрезан на ровные части, и мужчины потрясенно смотрели, как темноволосый капризник, разодетый в восточный наряд, украшенный бисером и вышивкой, уписывает сочный и ароматный фрукт. А потом горе-путешественников куда-то потащило потоком свежего воздуха и они оказались в покоях хозяина пещеры. — Вода… — предлагая своим жертвам кувшины с водой. Пить хотелось адски и они, все еще находящиеся в немом оцепенении, жадно припали к живительной влаге. — Аминэ, станцуй нам, мое сокровище… — раскидываясь на подушках, меняя облик на тот, который ему был более по вкусу, продолжая играть со смертными в кошки-мышки. — У меня, представьте себе, есть ноги и все остальное, что и положено мужчине, — криво усмехаясь, перехватывая взгляд молодого человека, ошалело хлопающего глазами и внезапно порозовевшего: небольшой кусок сверкающей материи на бедрах джинна не мог скрыть внушительного размера гениталий. Теперь лишь ненамного выше обычного человека, любуясь грациозными движениями своего Аминэ, прикладывая резной мундштук к губам, выпуская дурманящий чужеземцев дым, он напоминал султана, наслаждающегося красотой и музыкой. И желающего и плотских удовольствий. А музыка лилась, околдовывала… Три тоненькие обнаженные рабыни ловко перебирали пальчиками, извлекая из музыкальных инструментов чарующие звуки, их пение казалось райской усладой... Невольные гости, секунду назад озирающиеся по сторонам, теперь не знали куда девать глаза. Вся атмосфера была словно специально пропитана неприкрытым эротизмом. Страх сковывал сердца, а пах сводило томлением. Полные груди рабынь приковывали взгляды, как и гладкие лона. И прозрачные одежды не скрывали тела танцующего Аминэ. Неистовее, порочнее, в такт набирающей темп музыке… Разжигая кровь завороженных гостей. Прогиб в пояснице, оглаживание ягодиц, словно предлагая себя… Вызывающе близко демонстрируя свое возбуждение… Плавнее, мягче… Материя скользнула на пушистый ковер... Позвякивание браслетов, каскад темных волос, полный жадной похоти взор, чуть раскосых и подведенных сурьмой, изумрудных глаз… Вызывая непристойные мысли о содомском соитии, оглаживая узкие бедра, делая поступательные движения тазом, показывая, как влажна головка его члена, невесомо касаясь входа ануса, умасленными магией пальцами, поблескивая золотом татуировок на обнаженном теле, Аминэ жадно раздувал ноздри, продолжая красиво извиваться у ног джинна. Распаляя похоть в смертных, заставляя андреналин подниматься до наивысшей точки, зная, что возлюбленный обожает именно такой вкус плоти. — Содомиты… Содомиты… — толстяк словно очнулся от дурмана, кусая губы, и проклиная свою низменную похоть. — Мы сгорим в адском пламени, — с силой дергая приятеля за руку, и выбегая из покоев джинна. И несся им вслед леденящий душу смех существа, знающего, что не уйти им из его обители, и делающего взмах рукой: темнокожие волоокие рабыни растаяли в воздухе, но музыкальные инструменты продолжали наигрывать тихую мелодию. — Мой Аминэ… — притягивая к себе свое сокровище. Жадное, жестокое, обожаемое им сокровище. В прошлом - юный пират, а теперь «райское наслаждение» для джинна, отдавшего ему половину своего сердца. *** Они словно бегали по кругу, хватая ртом воздух, напоминая выброшенных на берег рыб. И не было выхода из лабиринта. И вновь ослепляющие великолепием покои джинна. И стоны двоих, их наслаждение, секс, страсть… И жар вожделения поднимался по позвоночнику, жар похоти плавил кости. Непристойное, завораживающее зрелище, заставляющее смертных смотреть на соитие джинна с его возлюбленным. Игривым, сбивающим с пути истины слабых людей… Соприкосновение бледной кожи существа с умасленной кожей своего Аминэ, сверкание перстней джинна, зловещее сияние рун силы на его теле. Плоть к плоти, дыхание к дыханию… Откровенно-порочное зрелище, противоестественное для судорожно сжимающих сейчас нательные крестики чужеземцев, но и влекущее, снимающее табу… Глубже, чаще, то замедляясь, то ускоряясь… Легко натягивая на свой влажный фаллос мелодично постанывающего и вальяжно откинувшегося на него юношу. Словно демонстрируя всю красоту слияния мужчин. Демонстрируя, как он погружается в непристойно раскрытый, чуть покрасневший и припухший по краям анус своего Аминэ. Жадно отдающегося, жадно берущего… Шире раскидывая длинные стройные ноги Аминэ, демонстрируя свою крупную темную мошонку, показывая, как гладка промежность Аминэ. Как красивы сочащийся предсеменем напряженный член и розовая мошонка его мальчика, как прекрасен он в своем сладострастии. Он, натянувшийся струной, пощипывающий свои соски, рвано вскрикивающий, подмахивающий, чувствующий приближение оргазма… И своды пещеры отразили крик бьющегося в умопомрачительном анальном оргазме Аминэ, отразили рев джинна обильно спускающего в его натруженный анус. И бережно поглаживая, джинн снял взмокшего Аминэ со своего опадающего фаллоса. И тяжело дышащие чужеземцы завороженно смотрели, как джинн погружается языком в широко раскрытый анус Амине, словно желая вылизать его изнутри. И вновь стоны наслаждения, крик Аминэ… И новое, похабное в самой своей сути зрелище — медленно сжимающееся, переполненное спермой и поблескивающее от обильной слюны джинна, колечко ануса Аминэ, его сытый взор, максимально раскинутые ноги… — Он прекрасен и жаден, — пророкотал уже нависший над толстяком джинн. — Содомиты… Господи боже… — на миг скидывая с себя наваждение, нелепо махая крестом, словно надеясь отпугнуть этим хозяина пещеры. Глухо расхохотавшегося и хищно облизнувшегося. Пришло время еды. — Но ты ведь возбужден, — раздувая ноздри. — Я чувствую вашу похоть, читаю ваши желания… — вкрадчиво, продолжая играть в кошки-мышки. — Вы все, абсолютно все, любите вот это, — указывая на распахнувшие крышки сундуки. Сундуки набитые золотом и драгоценными камнями. — И вот это, — указывая на молодого человека теперь не скрывающего, что он покорен обаянием Аминэ. Который уже игриво трогал интимные места своей добычи. Возбужденной, поплывшей от ловких пальцев юноши-искусителя. Шорох, стон, бесстыдство на глазах у всех — распаленный молодой человек кончил, понимая, что обречен. — А я всего лишь утоляю свой голод. Не бойся, смертный. Боль это миг… — поднося к губам тонкую, украшенную витиеватой резьбой трубочку. Ловко пробитый затылок, душа смертного уже закупоренная в хрустальный фиал… И еще теплая плоть — изысканное лакомство для джинна, втягивающего через трубочку костный мозг человека. И побелевший и оцепеневший от страха, несколько секунд назад обильно спустивший себе на живот, молодой человек смотрел, как джинн, прикрыв веки, лакомится любимым «блюдом». — Персик? — прощебетал Аминэ, как ни в чем не бывало, продолжая искушающе поглаживать оставшегося в живых человека. Пока, оставшегося в живых. И порок и жадность расцветали в душе соблазенного чужеземца. Фруктовый сок теперь стекал по подбородку облизывающегося Аминэ, игриво сверкающего изумрудами глаз, впивающегося белыми заостренными зубками в мякоть персика. Источающий тонкий аромат розового масла, так и не убравший подтеки семени джинна с бедер, не убравший собственную сперму с гладкой кожи живота, обнаженный и жадный до удовольствий Аминэ тоже любил поиграть. — Персик? — мурлыкая над ухом молодого человека. И не было спасения от чар созданий, обитающих в пещере и смерть приятеля не казалась теперь уже таким ужасным событием. Секунды на раздумия, новая слабая борьба с собственной плотью и желаниями обладать богатством, шепот Аминэ, обещающего золото, внимание женщин… Исход борьбы был заранее предрешен. — Вот так, вот так… — кивая головой, наблюдая, как молодой человек послушно берет из парящей рядом с ними чаши самый крупный, покрытый легким пушком, налитой персик. — Вкуси и пресыться любовью женщин. Испей влагу их лон, насладись мягкостью грудей, их нежными голосами… Не знай проигрыша в азартных играх, живи, напитывайся… Как напитался солнцем этот плод, — надкусывая новый сочный персик. — А когда придет срок, ты вернешься. И он вкусит тебя, — располагаясь у ног джинна. Брошенный взгляд на выпитого досуха и превратившегося в мумию приятеля, брошенный взгляд на золото, которое дарили ему… Дымок кальяна, блеск камней, нежащийся на подушках зеленоглазый искуситель Аминэ, дурман коварного джинна… — Славная добыча, — вычерчивая острым ногтем огненную метку на груди смертного. — Удача и женщины… Наслаждайся пока не придет срок вернуться ко мне. — Аминэ, дорогой, проводи нашего гостя, — обращаясь теперь к своему сокровищу. *** В покоях мирно мурлыкал оборотень-перевертыш, изящные рабыни наигрывали тихую мелодию… — К нам новый гость, Аминэ, — коварно ухмыльнулся джинн, внимательно разглядывая в хрустальном шаре крадущегося по лабиринту мужчину. — Славная будет добыча… — указывая на обломки пиратского корабля и группу суетящихся людей, выбравшихся на сушу и перекрикивающихся на французском. И даже не подозревающих, что гибель в морской пучине была бы божьей милостью. — Славная будет забава, — хитро сверкая глазами и впиваясь зубками в мякоть персика, предложенного джинном. Пират ступал по земле, настороженно озираясь и держа наготове заряженный мушкет. Неведомая сила словно магнитом влекла его вглубь загадочной пещеры, заставляя удаляться все дальше и дальше от товарищей. Вот послышался женский смех, мелькнули сундуки, полные злата… Еще и еще… Видения или явь? А тихая музыка усыпляла бдительность, образы становились ярче… Француз жадно облизнул пересохшие губы… — Le peach, monsieur? * Он возник перед ним — с невинной улыбкой на устах, стройный, зеленоглазый, облаченный в роскошные одежды, протягивающий сочный, спелый персик… ------ * Персик, господин?